Второй Саладин

Тогда Тревитт тоже зашагал вниз по склону к хижине за тортильями.

Глава 39

С приближением ночи Чарди стало не по себе. Он по опыту знал, что поздно вечером, когда остаешься один, мысли, над которыми не властен, выползают и терзают тебя.

Когда он нашел Джоанну в ее машине, в сполохах красно-синих мигалок, через улицу от спешащих полицейских и медиков и стекающейся толпы зевак, он ощутил, что в голове у него образовалась странная западня. Он смотрел на женщину, безошибочно зная, что произошло, и почему, и как: теперь он это понимал. Нахлынула боль, от которой невозможно было дышать, которая едва не свалила его на тротуар.

Ему тогда показалось, будто кто-то велел ему не глупить.

Воспоминание не угасало, напротив, оно только обострилось за последние несколько дней, пока он играл в баскетбол с чернокожим почтальоном и его друзьями.

«Держи себя в руках», – твердил кто-то.

Голос был трезвый и спокойный, он звучал почти сочувственно.

«Пол. Не глупи».

Чарди вернулся от Данцига и был один в своей маленькой квартирке в Сильвер-Спринг. Баскетбольный матч по телевизору закончился, было поздно. Он успел выпить несколько банок пива. Вытащил из шкафа новый костюм, свежую сорочку и туфли на завтра. Ему хотелось еще пива, но Пол не знал, стоит ли снова одеваться и колесить по округе в поисках круглосуточного магазина или бара, где продавали бы выпивку на вынос.

«Не глупи», – велел он себе.

Но голос был не его. Учтивый, приятный, плавный, американский, он принадлежал толстому коротышке лет пятидесяти, с живыми цепкими глазами и редеющими, светлыми, почти льняными волосами. На нем была советская армейская форма с майорскими погонами и эмблемой ракетных войск на мундире, но на самом деле он был из КГБ. Форма не оставляла в этом никаких сомнений: ни один советский кадровый военный не посмел бы показаться в стране третьего мира в таком неприглядном виде: растрепанный, мундир весь в пятнах, неглаженный. Обычный человек не надел бы такую форму из страха получить немедленный выговор и дисциплинарное взыскание; значит, ее хозяин не был обычным человеком. Он обладал особыми привилегиями. Ему дозволялись его чудачества.

– Пол, – сказал он. – Брось. Давай не будем глупить, ладно?

Арабские ночи Чарди, которых насчитывалось не тысяча и одна, а всего-то шесть, вновь начали воскресать в его памяти.

– Все это так сложно, – говорил Спешнев. – Я предпочел бы быть твоим другом. Честное слово. Ты поговоришь со мной? Пожалуйста, Пол.

Но Чарди не хотел говорить. Он помнил, как настраивал себя: ничего им не говори. Если начнешь, то уже не остановишься. Не говори им ничего. Сдашься первый раз – сдашься совсем, целиком и полностью. Время. Тяни время.

Он разглядывал свою камеру. Здесь, внизу, стены отсыревали. Воздух был влажным, почти плотным. Эту клетушку, должно быть, вырубили в скале тысячу лет назад рабы. Кто знает, чьи страдания она видела? Неужели она всегда служила пыточной камерой?

– Пол, позвольте мне объяснить, что вас ждет. Я намерен приказать выжечь на вашей спине дыру. Больно будет – в общем, боль будет неописуемая. Но я думаю, вы сможете ее вытерпеть. Вы очень храбрый человек. Думаю, вы сможете ее вытерпеть. Затем завтра, Пол, завтра, я прикажу выжечь на вашей спине вторую дыру. У вас будет весь вечер, чтобы подумать о дыре, которую они выжгут. Вы будете точно знать, каково это. Никаких неожиданностей. Через день, Пол, я выжгу третью дыру. У вас будет целая ночь, чтобы подумать об этом. И так далее, и так далее, Пол. Если кончится место на спине, мы перейдем к груди. Понимаете? Вот что вас ждет, Пол. Вот и все, что вас ждет.

«Ты сможешь, – твердил он себе. – Ты сможешь это выдержать», – внушал он себе.

«Ты сможешь, ты ведь Чарди, ты крутой. Ты ведь хотел этого всю жизнь. Чтобы убедиться, какой ты крутой».

На его спине выжгли первую дыру.

* * *

– Пол, это нелепо, – сказал ему Спешнев на второй день. – Чего вы добьетесь своим упрямством? В конце концов мы все равно выиграем, иначе и быть не может. Но задумайтесь: что именно мы выиграем? Сказать по чести, не особенно многое. Мы выиграем сиюминутное преимущество, ничтожный перевес в силе. Возможно, я получу повышение или стану на несколько дюймов к нему ближе. Ну и что? Неужели мир по-настоящему изменится? Неужели одна система настолько лучше другой? Конечно же нет. Давайте взглянем в лицо фактам: наши страны каждую секунду противостоят друг другу на тысяче разных фронтов, в тысяче различных поединков. Из одних выходим победителями мы, из других вы. Но ничто всерьез не изменяется. Процесс перемен медлителен, и усилия одного человека никак не могут повлиять на него. Ну и какой смысл противиться нам? Никакого. Эти ваши попытки строить из себя героя – просто курам на смех. Здесь, в этой камере, вы герой, настоящий американский герой, сражающийся с болью, с психологическим давлением, сражающийся в одиночку, без чьей-либо помощи, без надежды, сопротивляющийся всему, что мы можем сделать с вами. Это невероятно, это берет за душу. Вы заслужили мое уважение. Я и вполовину так хорошо не смог бы держаться. Раскололся бы на первом же сеансе. Вы боец. Пол, неужели мне придется отдать приказ прожечь в вас вторую дырку? Неужели придется? Неужели вы вынудите меня?

Руки у Чарди были связаны в запястьях перед собой; он видел древние камни и чувствовал запах собственного закисшего пота. Всю ночь он думал о своей спине.

– Пол, прошу вас. Помогите мне. Мы можем сотрудничать.

На его спине выжгли вторую дыру.

* * *

– Как прошел вечер, Пол? Охранники говорят, вы всю ночь кричали. Они утверждают, что вы несколько раз просыпались от кошмаров. Наверное, психологическое давление, которое вы испытываете, просто чудовищно. Я знаю, что это дело и мне самому дается нелегко. Надеюсь, сегодня все закончится и мы сможем сотрудничать. Что скажете, Пол? Думаете, вы сможете мне помочь?

Чарди молчал; краем глаза он видел Спешнева – тот стоял чуть сбоку и позади него в своей мятой форме.

– Пол, давайте подумаем обо всем. В эту самую минуту один американец из корпорации «Ай-би-эм» продает одному русскому из Комитета по научным исследованиям сложнейшее программное обеспечение, в котором не под силу разобраться ни вам, ни мне. Предательство? Нет, это делается в открытую! Деловыми людьми! При поддержке и с одобрения обоих правительств. Это просто торговля. Точно так же продаются лицензии на разлив «Пепси-колы» и производство «Форда Пинто». Взамен мы отваливаем вам тонны наших полезных ископаемых, руд и прочего. И чего вы хотите добиться на фоне этого обмена, этой буйной феерии коммерческой алчности, этой идеологической кооптации? Не глупите, Пол. Вы помешаете одному человеку – мне – стать полковником. Это действительно смешно, Пол. Я хочу, чтобы мы с вами сотрудничали в этом деле.

На его спине выжгли третью дыру.

* * *

– Пол, мне сказали, вы провели ужасный вечер. Охранник утверждает, что вы совсем не спали. У вас больной вид, Пол. Честно говоря, вид у вас – краше в гроб кладут. Жутко. Думаю, вчера я позволил им зайти слишком далеко. Рана осталась кошмарная. Если бы вы видели ее, Пол, вас бы передернуло. И мухи. Должно быть, мухи сводят вас с ума. Пол! Сколько еще вы намерены продолжать в том же духе? Вы же просто губите себя!

К этому времени Чарди уже оставил все мысли о героизме. В камере, в окружении людей со сварочными горелками, отвага не имела смысла. Ему стало наплевать на курдов; пусть они переловят всех курдов, пусть переловят Улу Бега с его шайкой безумцев. Да и управление – что в нем было толку? Они позволили ему провисеть на веревках уже три дня, в собственных нечистотах, в камере, кишащей крысами, в средневековой темнице, полной прелой соломы, где по ночам разносились крики других людей, где его мучили кошмары, жуткие и бесконечные, и он не мог думать ни о чем, кроме сварочной горелки.

– Можно подумать, кому-то есть до этого дело, – продолжал Спешнев. – Вы действительно полагаете, будто кого-то из вашей верхушки заботит ваша судьба? Задумайтесь, Пол – вы действительно довольны тем, как они с вами обходились? Разве они не поглядывали на вас свысока, как на какого-то авантюриста из рабочего класса, немногим лучше простого наемника? Поправьте меня, если я не прав: они все носят костюмы в полосочку и черные туфли, так? Я прав, я знаю, что прав. Они не прикладывают ни к чему ни малейших усилий. Они носят эти свои очки в розовой оправе, пластмассовые штучки-дрючки. Все они прекрасно знакомы друг с другом и с отцами друг друга, все они ходили в одни и те же школы. Они играют в сквош. Они отправляют своих детей в те же самые школы, где учились сами. Они живут в самых шикарных пригородах Вашингтона. В Маклине или в Чеви-Чейзе. Они пьют вина и знают толк во французской кухне. Они говорят на другом языке. А вы наводите на них ужас. Вы пугаете их до икоты, потому что относитесь к тем редким людям, у кого есть талант. О, как посредственности ненавидят талант! Они презирают его! Он внушает им страх. Вы – талантливый боец, у вас есть воля, отвага. А они отчаянно вам завидуют и ненавидят вас за это. Подумайте об этом, Пол. Не глупите. Неужели ради этих людей стоит терпеть такие пытки? Подумайте о том, что я говорю, Пол. Они бросят вас гнить тут до второго пришествия. У них не хватит воображения, чтобы представить себе все то, чему вы здесь подвергаетесь, Пол. Скажите мне, это ведь так легко.

Это действительно было легко. Спешнев хотел знать частоты, время выхода на связь, позывные, применявшиеся для связи с курдами. Это было так просто. Частота была 119,6 мегагерц, ничего необычного, но курдские приемники и передатчик ЦРУ в Резайе были так точно откалиброваны, что побочное излучение сводилось к минимуму. Радиосвязь была коньком управления. Чтобы перехватить передачу, нужно было настроиться точно на нужную частоту, и если Спешнев не знал ее, у него не было никаких шансов. Позывные тоже были несложными: «Фред – Тому» по нечетным числам, «Том – Фреду» по четным. Все было просто до примитива, прямо по справочнику управления стратегических служб времен Второй мировой. Чарди может назвать их Спешневу за десять секунд. Десять секунд – и его оставят в покое.

– Пожалуйста, не делайте мне больше больно. Пожалуйста, – попросил он.

– Вы будете сотрудничать?

Чарди крутился на веревках, пока ему не удалось взглянуть русскому в глаза. Его взгляд молил о прощении, и русский отозвался.

– Вы что, не понимаете? – хрипло прошептал Чарди. – Я… я просто не могу.

Среди курдов была Джоанна. Ему пришлось бы отдать им Джоанну, а этого сделать он никак не мог. На его спине выжгли четвертую дырку.

* * *

К пятому дню Спешнев начал терять терпение. Чарди слышал, как он меряет шагами камеру, как хрустит под его ботинками солома.

А Чарди пытался думать о Джоанне.

– Ранние ожоги у вас серьезно нагноились, Пол. В них копошатся личинки и мухи. Воспаление выглядит устрашающе. Ужас, сколько гноя. Вам не помешал бы врач, Пол. Не знаю, как вы терпите такую боль. Вам, наверное, очень больно.

Он никогда не видел ее обнаженной. И никогда не увидит. Это всегда происходило в спальном мешке. Он пытался представить ее обнаженной. Пытался отгородиться ее наготой от этой клетушки.

– Здешние мухи могут откладывать яйца, Пол, которые проникают в вашу кровеносную систему. Кровь разносит их по всему телу. Они вылупляются в самых странных местах, Пол. В легких, в пальцах ног, в гениталиях, в сердце, в мозгу. Пол, все эти букашки копошатся у вас внутри, поедают вашу плоть. Гниение и грязь распространяются по вашему телу, пожирают вас изнутри, поглощают вас.

Ее груди. Он пытался воссоздать в своем воображении их тяжесть и вес, размер сосков. Он сосредоточивался изо всех сил.

– Пол, антибиотик мгновенно решил бы эту проблему. Всего одна таблетка, один укол, и современная медицина торжествует победу, а захватчики уничтожены. Или они будут пировать и жиреть на вашей плоти, питаться вашими органами, Пол. А вот здесь, со спины, вас будет поедать сварочная горелка, Пол. Неизменная горелка, Пол. Она уже здесь. Скажите, Пол, вы уже готовы к горелке? Пол, это убийственно. Но вы вынуждаете меня исполнить мою обязанность. Помогите мне, Пол. Позвольте мне спасти вас от горелки и от насекомых. Помогите мне.

Но Чарди не думал ни о чем, кроме Джоанны, и не мог помочь ему. На его спине выжгли пятую дырку.