Второй Саладин

* * *

Вскоре после этого Чарди вернулся в жизнь Данцига – в новом костюме. Если Данциг и ожидал раскаяния, он его не дождался.

«Раскаяние – бред», – однажды заметил один из наиболее влиятельных работодателей Данцига, и Чарди проиллюстрировал этот принцип как нельзя лучше.

В новой одежде он казался немного худее. Все из-за баскетбола? Но в нем была все та же неуклюжая сдержанность, спокойная замкнутость спортсмена. А ведь он только что потерял любимую женщину, которая, в свою очередь, предала его и жестоко насмеялась над ним, разве не так? Он должен быть раздавлен, в самом лучшем случае – уволен. Грубейший просчет, заблуждение, вопреки всякому здравому смыслу.

Данциг видел отчеты и, в отличие от Чарди, был осведомлен о преобладающих настроениях в античардистской фракции среди высшего руководства управления. О, до чего же штабным нравилось быть свидетелями ниспровержения вчерашних героев! Это правило Данциг постиг на собственном опыте и ничуть не удивился, когда оно оказалось верным и в отношении Чарди.

Отчасти в этом был повинен Вер Стиг: перед тем, как его сместили, он предпринял отчаянную попытку свалить все на Чарди. Он развил лихорадочную деятельность, задействовал все рычаги, обработал всех старых знакомых. Его негодование нашло благодарных слушателей; зыбь недовольства пробежала по управлению и правительственным кругам, к которым он якобы принадлежал. История о Чарди, которому наставили рога ради убийства Джо Данцига из мести, расходилась все шире и шире; возможно, дошла и до самого президента. Под конец совершенно потерявший голову Вер Стиг, на которого официально была возложена вина в неудаче, поскольку это он оттянул все ресурсы в окрестности Дейтона, заявил даже, что Чарди принимал участие в заговоре, что эти трое действовали заодно: Чарди, девица и курд.

А ведь это сам Данциг потребовал, чтобы Чарди не расплачивался за грехи Йоста Вер Стига.

Он и сам не понимал, почему заступился за Чарди. Не потому ли, что чувствовал с тем какую-то солидарность? Ведь ему самому довелось побывать в роли ниспровергнутого чемпиона, которую многие уже поспешили отвести Чарди. Или причина крылась в том, что в Чарди была простота, с которой Данциг не сталкивался в тех искушенных кругах, где вращался?

И одиночество.

Как-то раз в некстати нашедшем на него приступе откровенности он признался в интервью одному настырному итальянскому журналисту, что любит действовать без посторонней помощи и отдает себе отчет, что американцы обожают наблюдать, как герой-одиночка творит великие дела. Ковбои.

Так что в каком-то смысле, как отражение его собственных определенных черт, Чарди был Данцигу симпатичен. Сыграла свою роль и дерзость этого малого: за словом он в карман не лез. К тому же, этот отчаянный гордец всегда оставался настоящим бойцом. И это тоже подкупало Данцига.

Кроме того, Чарди не выказывал горя. Он шел к цели, глубоко пряча свои чувства, не позволяя себе продемонстрировать слабость. Данциг знал, что это опасный, ведущий к саморазрушению, но и единственно верный способ чего-то достичь. Чарди изгнал чувства из своей души, лицо его было непроницаемым и, как обычно, чуточку туповатым. Он вел себя, как ни в чем не бывало. Кровавых и жутких событий прошлой недели для Чарди словно бы и не произошло.

– Вы сказали, он не сможет и близко ко мне подобраться, мистер Чарди. Так вот, он подобрался ко мне на расстояние пятнадцати футов, пока вы гонялись за сомнительными удовольствиями.

Чарди кивнул.

– Никудышный из меня вышел предсказатель будущего. Бедный Акли поплатился за это жизнью.

– Акли был профессионалом. Он знал, что существует риск. Его семья получила кругленькую сумму. Когда в тебя стреляют, это действует крайне угнетающе. Скажите – говорят, у вас есть кое-какой опыт в этом вопросе – к этому вообще привыкаешь?

– Никогда, – сказал Чарди.

– Но мы, похоже, снова остались в живых, верно?

– Благодаря жилету.

– Представляете, я носил его так долго, что совсем о нем забыл. Начисто. Думал, мне конец. Прошло, наверное, секунд десять – целая вечность! – пока до меня дошло, что я не умру.

Чарди не знал, что ответить.

– Новости есть?

– Нет, сэр. Никаких.

– Я не высуну носа из этого дома, пока его не поймают.

– Это было бы разумно.

– Его поймают?

– Говорят, что да.

– Я знаю, что говорят. Они говорят это часто и громко. И тем не менее, я чувствую в их утверждении некоторую неуверенность. Их дела так редко поспевают за обещаниями. А что скажете вы?

Чарди на секунду задумался. Потом ответил:

– Нет. Еще какое-то время не поймают. Они все время забывают, что это я обучал его.

– Самомнение взыграло, мистер Чарди? Как мило. Значит, нас таких уже двое.

Глава 37

Возвышение Ланахана было внезапным и неслыханным: он отчитывался непосредственно перед Мелменом. Он звал заместителя директора «Сэм». Между ними не стоял Йост; целый пласт словно вычеркнули из иерархии. Йоста, епископа, больше не было; Ланахан отчитывался непосредственно перед Сэмом, кардиналом. На него возложили ответственность, руководство, власть. У него появились подчиненные. Он обзавелся приятными маленькими привилегиями – водителем, секретаршей, чашкой, в которой, словно по волшебству, никогда не иссякал кофе.

– И они, похоже, ладят друг с другом? – в своей слегка заинтересованной манере спросил Сэм, имея в виду Чарди и Данцига.

– Да, Сэм. – Майлз потер подбородок, на котором только сегодня утром лопнул прыщ. – Пол чем-то нравится Данцигу. Мои люди никак не могут понять чем.

Мелмен откинулся на спинку кресла.

– В Поле, без сомнения, есть что-то располагающее.

– Да.

– У него обаяние старого фронтовика. Кое у кого из ветеранов, еще со времен управления стратегических служб, оно тоже было. И у нескольких ребят из отдела спецопераций тоже. Но теперь остался один Пол. Такое может вскружить голову.

– Ну…

Нет, Ланахан не собирался противоречить Сэму ни в чем существенном, и все же он намерен был время от времени вставлять какое-нибудь безобидное возражение, чтобы не прослыть безъязыким подхалимом.

– …при определенной инфантильности характера, да, согласен. Бедняга Тревитт любил Чарди, и посмотрите, чем это закончилось. Меня удивляет, – самоуверенно бухнул он, – что такой реалист, как Данциг, мог клюнуть на такого дешевого артиста, на ковбоя вроде Чарди.

– Он напуган, Майлз. Вот в чем корень.

– Надо думать.

– Ты приглядываешь за ними? Я хочу сказать, не привлекая излишнего внимания?

– Да, Сэм. Разумеется.

– Что-то еще?

Ага. Похоже, настал удачный момент, чтобы выложить Сэму историю с Тревиттом в Мексике и его тайной связью с Чарди через школу Пресвятой Девы, которую Ланахан приберегал на более удобный случай. Он окинул быстрым взглядом нарядный кабинет Мелмена и склонился вперед, как будто собирался заговорить.

– Да, вот еще что, Майлз, – перебил Сэм. – Я давно хочу с тобой поговорить вот о чем. Я предвижу одну потенциальную проблему. С Данцигом я уже наткнулся на ее признаки.

Это что, проверка?