– Ин завтра с утра приходи, – указал Михайла. – Жить станешь дома, харчи мои…
Но Иванка не думал о том, чьи харчи. Ему казалось сейчас, что он может прожить и совсем без хлеба, лишь бы видеть Аленку, лишь бы найти часок, чтобы ей сказать, что обидное слово само сорвалось неволей, что она навеки ему мила и желанна, что он без нее умрет…
5
Одноглазый сторож приказной избы, иногда при нужде выступавший помощником палача, Пронька Хомут даже радовался мятежу: во-первых, ни воевода Собакин, ни приказные не ходили в съезжую, и он мог спокойно на воле чеботарить. Во-вторых, он знал, что за бунтом последует умиротворение и тогда будут многих пороть, а когда у палача много работы, то его зовут подсоблять. Это дает ему лишний доход. Чтобы увеличить в будущем заработок, он ходил к Рыбницкой башне на сходы «смечать», кто заодно с «кликунами». Когда же не было схода, Пронька Хомут починял сапоги и чеботы для своей семьи и по заказу:
Он ожесточенно приколачивал старый каблук, когда в сенцы сторожки вошел невысокий, седеющий, богато одетый человек.
– Жена есть? – строго спросил он Проньку.
– Есть, государь мой, – ответил сторож, кланяясь, хотя и не знал, с кем говорит.
– Дети?
– Пятеро, – поклонился сторож.
– Вот так кривой! – одобрительно усмехнулся вошедший. – Младшему сколь годов?
– Десять, государь.
– Всех разослать – и робят, и хозяйку, и сам беги созывать приказных, – властно сказал незнакомец, – духом были бы тут! Скажи – окольничий и воевода князь Василий Петрович Львов указал быть не мешкав…
– Слушаю, князь воевода! – обалдело поклонился Пронька, который ничего не слыхал о приезде нового воеводы. – А ты нешто тут ждать станешь? Я тебе съезжую отворю, государь.
Хомут хлопотливо снял с пробоя съезжей избы огромный тяжелый замок. Новый воевода по-хозяйски вошел и брезгливо осмотрел помещение.
– Хозяйку не посылай за приказными – сам беги да робята, а хозяйке вели полы вымыть. Срам развели! – строго сказал воевода.
– Слушаю, князь воевода!
Хомут убежал.
Воевода Собакин не успел распродать воеводского добра. Смена ему пришла из Москвы нежданно – царь прислал нового воеводу, ожидая, что он крепко возьмет в руки всех бунтовщиков и заставит их покориться.
Князь Василий Петрович хотел показать свое мужество и решительность: приняв от Собакина пороховые и городские ключи, он велел ему собираться в Москву, а сам один отправился в съезжую избу. Этим хотел он доказать, что никого не боится, про себя же рассчитывал, что в одиночку не очень приметно… Но на дверях съезжей избы он увидел замок. Только во дворе стояли стрельцы, охраняя каменную клеть, где были положены деньги Нумменса. Увидев замок, воевода спросил у стрельцов, где сторож, и вошел сразу к Проньке в сторожку…
Жена одноглазого уже мыла полы, когда явились первые двое подьячих.
– Бесстыдники! – заорал на них воевода, и оба бухнулись на колени. – Пошто по домам хоронитесь, тараканья порода?
– Смилуйся, князь воевода! Старших нет в приказе, а малым что по себе делать!
– Жалованье государево жрете, – продолжал воевода, – значит, сидеть надо. Не ваше дело больших судить. Приходи да болваном сиди, а сиди! Ишь ты!..
Приказные стояли на коленях. В это время вошли еще двое.
– Еще срамники! – заорал громче прежнего князь Василий Петрович.
Взглянув на двоих, стоявших на коленях, вновь пришедшая пара подьячих тоже бухнулась на колени.
– Запорю всех вас, бунтовщиков! – бушевал воевода. – Посулы да помины брать – вы! Жалованье государево жрать – вы! А в съезжей избе в урочное время быть – так не вы?!
Робко вползали один за другим подьячие и становились рядком на колени. Между тем сторожиха домыла избу до самых приказных, подтерла вымытый пол и поклонилась подьячим, стоявшим на коленях.
– Вы б на чистое перешли, государи мои, я б тут подмыла.
Один за другим подьячие перешли на чистый, еще сырой пол и снова рядком выстроились на коленках. А воевода сидел на краю стола, тыча в пол палкой, шумел:
– Лежебоки вы все, дар-мо-еды!.. Недаром у вас и в городе гиль… Дураки посадские, что всех вас дубьем не побили…
– Ба, чего тут творится! – звучно сказал, входя, Гаврила Демидов.
– Сказывали, что воевода новый, ан сам протопоп обедню тут служит! – воскликнул с деланным изумленьем Прохор Коза.
– Цыть! – выкрикнул князь Василий Петрович, соскочив со стола и палкой ударив о пол.
Он узнал стрелецкого десятника и вспомнил, как ночью смирил его окриком.
– Тише, отец протопоп, мы тебе не приказные на коленках валяться! – остановил воеводу Гаврила.
– А кто же вы таковы? – запальчиво спросил князь.
– Ты прежде с вежеством себя назови – кто сам ты есть, архиерей ли, поп ли какой? – спросил Томила Слепой, выступая вперед. – Обряд у тебя чудной… Мы чаяли, в цареву избу идем к воеводе, а куда попали – не ведаем: ни церковь тебе, ни застенок… Кто ж ты таков?
– Окольничий царский, а ваш воевода, князь Василий Петрович княж Львов, – отпечатал воевода.
– Долго молвлено! – ответил Прохор Коза. – Ну, здравствуй, князь воевода! А мы – миряне псковские, да вот с нами всегородние старосты – Гаврила Левонтьич Демидов да Михайла Петрович Мошницын, а пришли по градскому делу к твоей воеводской милости.
– Что там за дело? – сбавив тон, спросил воевода.
– Неловко: на съезжую избу-то не похоже, а кали тут церковь, то про мирское негоже сказывать. Вели прежде своим холуям с коленок подняться, – возразил Гаврила.
– Ты мне что за указ?
– Я не указ, да гляжу, не так ты, князь, починаешь. Воевода Собакин, дай бог ему поскорее царство небесное, эдак же починал, и ты по Собакину починаешь. Худо не стало б!
– Вставай вы все, дармоеды, – обратился воевода к подьячим, – да все по местам – и, не мешкав, за дело!
Подьячие кинулись занимать места у столов.
– Ну, что такое? – спросил воевода, обратившись к вошедшим. – Как тебя там… ты, староста, сказывай.
– Зовут меня Гаврила Левонтьев Демидов, а пришли мы к тебе от всего мира просить зелья, свинцу да ключей городских.
– Пошто вам? – спросил воевода, не ожидавший такой просьбы. – Против кого вам зелье?
– А против кого, то мы сами ведаем, – спокойно, с достоинством ответил Гаврила.