Остров Буян

– Разговейся для праздничка!

– Что за праздник? Где праздник? – спросил Истома.

– А Федору Омельянову шкуру дерут – то не праздник? Пьем во здравье московских бояр, за их правду!

– За правду? – громко переспросил Истома. – В том ли правда, чтоб малых хватать да за больших их в пыточну башню тащить? Знать, вся боярская правда для больших… Пусть черт за них пьет!.. А я выпью им на погибель… Эй, Совка, налей! – Истома кинул кабатчику разом все деньги. – Да тем наливай, кто со мной в единой мысли пить будет, – добавил он задорно и позвал: – Давай подставляй кто хошь чарки!

Шумный кабак вдруг затих. Гуляки переглянулись, но никто не решился тронуться с места и принять опасную здравицу.

– Мне налей! – дерзко раздался выкрик среди пропойц, и старик монах, молчаливо сидевший в углу, протянул свою кружку.

Все на него оглянулись. Он был изможден, сед и дряхл, но его глаза горячо сверкали, и голос был не по-старчески тверд.

– Нацеди ему, Совка, – велел по-хозяйски Истома.

Кабатчик послушно налил чарку монаху.

– На чью вы погибель пьете, нечистые души? – вмешался Михайла Туров.

– А на твою! – огрызнулся Истома.

– На мою – тьфу, пей! Я кому к черту надобен! Ан ты не то кричал… Ты чего кричал?

– А то и кричал – не тем судом судят наших злодеев. Нет праведного суда! – воскликнул звонарь.

– Ан есть суд на свете! – твердо сказал монах.

– Где ж он есть-то? У бога? На небе? – со злой усмешкой спросил Истома.

– Бог-то бог, да и сам будь не плох: всем народом судить – то и суд! И пытать принародно – то правда! – ответил монах.

– Эх, отче чернец, не лез бы в дела мирские! Чего ты в них смыслишь! Бякнешь себе на голову, – предостерег Туров монаха.

– Чернецы не родятся! – запальчиво воскликнул монах. – Я всю Смуту прошел. Не в кабаке, как ты, гремел саблей… об одном сапоге… – с презрением взглянув на пропойцу, добавил монах.

– За кого же, за кого ты бился? За Гришку Отрепьева[110 - Отрепьев Григорий Богданович (?–1606) – предположительно беглый дьяк московского Чудова монастыря, выдававший себя за убитого сына Ивана IV Грозного – Димитрия. В 1604 г. с польско-литовским войском перешел границу и был объявлен русским царем (1605). Лжедмитрий I убит во время восстания горожан в Москве.], за самозванца? – допрашивал сын боярский.

– За народ! Дворян да бояр побивал! Вот на их погибель и пью! – вызывающе отозвался старик и, высоко подняв, залпом выпил свою чарку.

– На погибель! – подхватил Истома и выпил свою.

– А ты смелый, старик! – сказал Туров. – Что же ты, Ивашку Болотникова[111 - Болотников Иван Исаевич (?–1608) – предводитель крупного антифеодального восстания крестьян и холопов в 1606–1607 гг. в России. Войско Болотникова осаждало Москву (1606), повстанцами были захвачены города Калуга, Тула. После поражения восстания Болотников был казнен.], что ли, прочил в цари? В Калуге да в Туле сидел?

– Где сижу, тут во Пскове и ране сидел, – твердо сказал чернец. – Мы ни Шуйского знать не хотели, ни панского самозванца[112 - Мы ни Шуйского знать не хотели, ни панского самозванца. – Шуйский Василий Иванович (1552–1612) – русский царь в 1606–1610 гг. В борьбе за власть пытался заручиться поддержкой Пскова, но безуспешно. В Пскове вообще с неприязнью относились к боярскому роду Шуйских: во время малолетства Ивана Грозного наместником в Пскове был дед В.И.Шуйского, князь Андрей Шуйский, надолго запомнившийся псковитянам своей жестокостью. Псков не признал также и самозванца Лжедмитрия I. В начале XVII в. Псков фактически получил самостоятельность.]. За город стояли.

– А кто, отец, кто стоял? – спросил сапожник Тереша, придвинувшись к чернецу.

– Меньшие повстали. Дали колодникам да холопам волю, да и поставили над собой мужика Тимофея…

– Кудекушу, что ли, Трепца?[113 - Кудекушу, что ли, Трепца? – Во время осады Пскова шведами в 1611 г. во главе управления городом встал представитель низших слоев псковского посада «мужик простой» Тимофей по прозвищу Кувекуша Трепец. При нем в Пскове был восстановлен вечевой порядок.] – нетерпеливо перебил зелейный варщик[114 - Зелейный варщик – пороховой мастер. Зелье – порох.] Харлампий.

Монах усмехнулся:

– Слыхали, стало быть, про него?

– Слыхали. Вор был! – громко ответил Туров.

– Мужик, а не вор! Воры были такие, как ты дворянин. А он тех воров побивал. Еще тридцати годов тогда ему не было, а далось ему пуще всех; силу взял!

– Воевода, да и только! – с насмешкой поддразнивал Туров.

– Воеводам указывал, – подтвердил монах. – На место воевод вот таких горьких пьяниц к расправе градской посадил… И сидели! Кабак забыли! Головы светлы стали у всех, глаза ясны, как звезды. Мужики простые вершили суд и расправу над такими вот Федьками… Не Омельянов тогда был, а Трифон Гудов. На площади жгли его огоньком…

– Воры грабили по дворам да добро тащили – в том и правда была воровская! – со злобой воскликнул Туров.

– Врешь! Корыстников мы дубьем побивали на площади… И дворян и бояр побивали! Рыбницку башню по самые окна мозгами дворянскими позадрызгали…

– Отплатили за все неправды, – сочувственно подсказал чеботарь.

– Как вот такого злодея прикончат, бывало, на площади, – указал на Турова старый монах, – так все и станут еще дружнее… Вот как оно было… Пьем, что ли, еще? – поощрил Истому монах.

– Совка, давай! – приказал Истома.

– И я с вами в мысли! – откликнулся сапожник.

– Пьем на погибель неправдам! И я! – поддержал Харлампий, подставив чарку.

– Давай наливай! – шумно крикнул Истома.

Смелые речи монаха всех захватили. Все слушали его, тесно прижавшись друг к другу, прервав беседы и споры, забыв о своих делах. Теперь все взялись за чарки и разом выпили по глотку.

В тишине, пока пили, сразу стал слышен мерный, как человеческий, храп уснувшего после чарки медведя.

– Куда же девался Кудекуша, деда? – громко спросил скоморох.

– Туды и девался, что на кол его посадили! – с издевкой ввязался Туров.

– Ан нет! – задорно воскликнул монах. – Хотели такие, как ты, да он клобуком[115 - Клобук – монашеский головной убор. «Прикрылся клобуком» – постригся в монахи.] прикрылся… Поди-ка возьми! – И монах по-детски выставил кукиш под нос сыну боярскому.

– Эх, ныне б такого! – тяжело вздохнул Истома.

– Не смутное время! Ныне кто бы с эким Кудекушкой в мыслях был! – возразил сын боярский.

– А хоть я! Да сколь хошь людей знаю, что встали бы вас давить! – выкрикнул Истома, забыв осторожность.

– По всем городам люди миром подняться на больших готовы. Я сколь исходил по Руси… – подхватил скоморох.

Туров вскочил.