Остров Буян

Слезы туманили ей глаза. Она не видела встречных. Уж за плавучим мостом окликнул ее знакомый вкрадчивый голос:

– Алена Михайловна!

Она вздрогнула, оглянулась. Ее обгонял Захарка верхом на лошади.

– Я к бачке твоему. Разобидел его скоморох, и весь город его обидел, – сказал Захарка, удерживая свою лошадь.

Он махнул ей шапкой и, ловко сидя в седле, скрылся за поворотом улицы…

«Вот и сам он ко мне… Уж Захар в обиде не кинет, в беде не оставит… Мало ли замуж выходят – не любят, а там, глядишь – и полюбится…» – раздумывала Аленка.

5

Странный сброд собирался в Гремячую башню к Гавриле. Какое-то чувство особого доверия влекло сюда отверженных, презираемых всеми, голодных и босых людей: скоморох Гурка, выпущенный из тюрьмы разбойник Серега Пяст, Сережа-стригун, зелейный варщик пропойца Харлаша. Каждый из них приходил к Гавриле, чтобы дать совет и служить ему, как он укажет.

Стрельцы, охранявшие стены возле Петровских ворот, прислали выборным от себя челновщика и корытника, по прозвищу Иван Нехорошка. Яша-шапошник сидел с Гаврилой, от имени стрельцов уговаривая его решиться на новую вылазку.

– Ты разумей, Левонтьич, народ говорит – заонежски солдаты идут к боярам в подмогу. Нам бы до них Хованского расколотить.

– Не мочно, Яков, на вылазку лезти. Страх будет в людях, коли побьют нас дворяне, город, страшась, новому войску сдастся, – сказал Гаврила. – Старого приказа стрельцы бьются оплошно. Я сказывать стал им. Они кричат: «Хлебом не кормишь, а биться велишь!» А Мошницын ключей не дает… Али взять у него ключи от царского хлеба? – подумал Гаврила вслух.

– Пошли нас, и мы возьмем! – оживленно воскликнул Гурка.

– Да то еще, Гурка, беда, – заметил Прохор Коза, – в открытый бой со дворянами конную силу надо. Они-то все конны. А наших коней в Завеличье поболее ста побито. Да раненых сколько коней по дворам!

– Гаврила Левонтьич, меньшие толпой притащились, спрашивают тебя, – приоткрыв дверь башни, сказал Кузя.

– Зови их сюда.

– Да все не войдут, дядя Гавря, их много, – ответил Кузя.

– С десяток впусти. Кто там заводчик у них?

– А у них заводчик крендельщица Хавронья, да с ней цела тьма мужиков и баб…

– Впускай с десяток, – сказал Гаврила.

И в башню первой вошла крендельщица.

– Здоров, земский староста! – громко сказала она, крестясь на образ.

После того как Мошницын сказал, что не даст хлеба из царских житниц, в первый же вечер голодные горожане, собравшись отрядом десятка в два, попытались выйти в уезд для покупки хлеба. Их похватали люди Хованского. Из двух десятков спаслось только двое. Разузнав, для чего они вышли из города, Хованский обрадовался: раньше ему доносили, что в городе хватит запасов лет на пять. Оказывалось, что слух этот ложен и город скоро будет вынужден сдаться от голода.

Хованский с утра послал дворян под стены с уговором о сдаче.

– У боярина есть указ государев: как в город войдет – житницы государевы отворить и хлеб раздать! Пустите боярина в город – и сыты будете! – кричал псковский перебежчик дворянин Алексей Струков, изменой спаливший завеличенские острожки.

Но на стенах не сдавались:

– А мы ныне сыты: твой, Алешка, хлеб со двора свезли да и съели, а назавтра других изменщиков хлеб повезем со дворов! – задорно кричали в ответ молодые стрельцы.

Эта мысль, рожденная насмешливой перекличкой с дворянами, брошенная как-то случайно и безымянная, была подхвачена по стенам и передавалась из уст в уста вокруг города, как хорошая шутка, но, повторенная сотнями уст, она уже к вечеру второго дня перестала быть шуткой, окрепла и выросла…

Минуя Земскую избу, толпа меньших – женщины и мужчины, швецы, чеботари, торговки, брадобреи, просвирни, кузнецы и плотники – пришла в Гремячую башню к Гавриле.

Первая крендельщица стала всех звать за собой, придя от хлебных ларей, в которых в тот день не было продано ни зерна ржи, ни щепотки муки.

– К тебе привела, Левонтьич, – сказала Хавронья. – От хлебной скудости мы к тебе. – Она поклонилась ему. Гаврила встал с лавки и отвесил старухе ответный низкий поклон.

– Здорово, Титовна! Мы чем богаты, тем и рады. А что ж ты не в Земску избу повела народ?

– А ну их! – ответила старуха. – Там знаешь кто у хлебных ключей?! Хоть сам не богат, а против пузатых не смеет. А ты слушай меня. Не гляди, что стара, – не балуй! – строго сказала она.

Все вокруг улыбнулись, но, словно не замечая насмешки, Хавронья сказала, как прочла по писанному, заранее по пути сложенные слова:

– Просили пожаловать хлеба из царских житниц. Михайла нам не дал. А просим топерво нам дать изменницкий хлеб. На изменных дворах сколь добра! И к чему беречь! – Старуха помолчала, словно выжидая. – Мы за город стоим – нам голодом пропадать, а дворяне воротятся – им добра полны клети. То дело? Чего же ты молчишь? – заключила крендельщица.

И вся толпа меньших загудела:

– Отдай нам изменницкий хлеб, Левонтьич!

Гаврила хлопнул ладонью о стол.

– Вот так Хавронья! – воскликнул он и, внезапно обняв, поцеловал старуху.

– Не козли ты, козел! Молодых цалуй, а мне дело молви.

– Возьмем, Титовна, изменницкий хлеб! В Земску избу не мешкав скачу! – воскликнул Гаврила.

В Земской избе был один Мошницын. Он послал позывщиков к выборным, и через час уже все сошлись во Всегородней избе. Среди выборных царило смятенье: такого еще никогда не бывало…

– Не статочно то, – заявил прежде всех Устинов, – опричь государя, кто над чужим добром волен?

– За свое страшишься! – прервал Устинова Томила.

Он был обрадован тем, что хлебник сам пришел снова в Земскую избу, и надеялся, что восстановится единство властей в городе.

– Твоего не возьмут, – сказал Томила Устинову. – Ты с нами сидишь с начала, и быть тебе с нами в конце. Что я, что ты, что Левонтьич – одна семья! Мы земскому делу верны…

– Я не об своем, – перебил Устинов, – что мое! Я чаю, неправду так расплодим. Заповедь божью припомни: «Не пожелай жены ближнего твоего, ни вола его, ни осла его…» Ныне скажут про нас – «воры», а мы скажем, – «воров нет», а возьмем чужой хлеб, скажут – «тати», а мы чем ответим?

– Не тебе быть в ответе. Заткнись! – не выдержав, оборвал Гаврила. – Дети без хлеба сидят у меньших! И ты тоже нюнишь, Иваныч: «одна семья»! Вовек не бывать Устинову в экой семье…

Хлебник вскочил со скамьи, распахнул окно, не советуясь больше ни с кем, и крикнул на площадь, где ожидала толпа меньших, пришедшая вслед за ним от Гремячей башни:

– Выборны люди приговорили хлеб по записи взять на изменных дворах и раздать по нужде! Земских понятых по хлеб посылаем…

И никто из выборных не посмел возразить Гавриле перед грозной толпой народа.