Бросив ружье, в панике я выскочил из квартиры и по лестнице черного хода вылетел во двор. Перебежал дорогу и замер на тротуаре при воющих звуках патрульной машины. Она проехала в другую сторону.
Какого черта я стрелял? Неужели меня довели? Последний раз я стрелял из водяного пистолета в родную тетушку, которая встала на пути к банке вишневого варенья. С тех пор я покорно терпел всё, что мне навязывали, и жизнь казалась вполне сносной штукой.
Теперь я смотрел на мир другими глазами. Он весь исходил сверкающей блевотиной. Она не марала, а хоронила заживо.
– Эй, приятель, – прокричал мне в ухо долговязый кретин с улыбкой шире нас обоих, – не хочешь побыть статистом? На набережной через полчаса пройдут съемки. Я вижу, ты все равно слоняешься без дела.
Со мной все обращались панибратски. Из-за того, что у меня лицо деревенского простака.
– Отвали, – сказал я.
– Три тысячи, чувак, за полчаса работы, – ухмылялся кретин.
– Что нужно делать?
– Нужно постоять в толпе зевак возле трупа.
– Какого еще трупа?
– Не настоящего, чувак. Загримированный актер, его убьют бандосы.
– За что?
– А это ты узнаешь в конце года, когда увидишь себя на экране. Ха!
– Три тысячи? – спросил я.
– Да, чувак. Ха!
Я согласился.
Актер, игравший труп, высокомерно прошел через толпу статистов и снисходительно улегся на тротуаре. Его смочили кровью, вернее краской, придали лицу застывшее идиотское выражение маски мертвеца и попросили всех смотреть на него так, словно он каждому был должен по состоянию.
Мы постояли пару минут. Потом нам разрешили перекурить, актер потрепался с режиссером и его положили под другим углом. Мы опять постояли возле тела, только теперь с выражением лиц как будто мы ему должны по целому состоянию.
– Все свободны, – объявили нам, – деньги получите на выходе с площадки.
Только я получил гонорар, как меня схватили за руку. Это был помощник режиссера.
– Послушай, – сказал он, – ты единственный, кто смотрел на труп не как все.
– А как?
– Словно ты знаешь, кто его убил.
– Это ты к чему?
– У режиссера родилась идея расширить сюжетную линию, если продюсеры будут не против. Позже он хотел бы связаться с тобой и обговорить условия.
– Ты это серьезно?
– Это твой шанс!
– Катись к чертям, – спокойно проговорил я, словно предложил прокатиться на велосипеде. – Вместе со своим режиссером и продюсерами.
Помощник режиссера недоуменно пожал плечами и отошел. Ему было наплевать на меня. Я тоже пошел прочь. За мной увязался какой-то тип. Сначала он шел чуть сзади, потом пристроился рядом. Тип был невзрачен и плохо одет. Таких замечают, только если они начинают выпрашивать деньги или вопить дурным голосом.
– Послушай, – нервно вздрагивая, сказал он, – я слышал ваш разговор. Почему ты отказался? Если бы такое предложили мне…
– Я не продаюсь, – оборвал я.
– Не морочь голову! – возмутился он. – Ты только что продал себя за три тысячи.
– Это была разовая платная услуга.
– Не заливай. Ты что-то скрываешь. Или ты просто испугался?
– Не просто испугался, – остановился я, чтобы смотреть типу в лицо непонятного цвета, точно засиженное мухами, – а пришел в ужас.
– Пришел в ужас? В смысле? – не понимал тот.
– В смысле, что кругом столько дебилов! – заорал я и схлестнулся с типом.
Я ему съездил по уху, а он оторвал мне карман на рубашке и расцарапал плечо. Нас разняли седые старички, слонявшиеся поблизости в поисках разрушенного чуда архитектуры. Теперь на его месте стоял наскоро скроенный уродец из стекла и пластмассы.
– Плохо дело, ребята, – покачал головой старик с осанкой графа Честерфилда, – какой бы ни была причиной стычки, но одному из вас стоило проявить ум, чтобы избежать драки.
– Пошел ты, – огрызнулся мой противник.
Зло поплевавшись, мы разошлись. Через пару кварталов, окончательно избавившись от кармана и отдышки, я понял, что нужно снять стресс. Пересчитал деньги и купил «Массандры».
В меланхоличной прогулке, попивая вино в скверах, я обошел несколько старых кварталов, заглядывая во дворы и вынюхивая следы прошлых веков. Раньше, когда не было такого количества бездушных идолов, мир крутился иначе. Точно, вам говорю. Недалеко от дома, где жил Бунин, я ради хохмы обратился к табличке с изображением писателя его же словами:
– Я человек! Как бог, я обречен познать тоску всех стран и всех времен!
Темнело, и усталость ломилась в спину, как к себе домой. Хотелось одного – вздремнуть.
Метро я переносил плохо из-за ощущения, будто катаешься в чужом гробу. Сделав на троллейбусе круг по Садовому кольцу, отделявшему суету зерен от суеты плевел, я сошел у площади трех вокзалов. Здесь жизнь наполнялась особым дорожным смыслом, обгонявшим другие смыслы с криком и гомоном. На Ярославском вокзале я вежливо прикорнул у чьих-то тюков так, что меня почти не было видно. Тюки пахли соломой, ржаным хлебом и огурцами. Недолго поворочавшись, я отключился.
Мне приснился странный сон. Я стоял у огромной в три моих роста картины. Табличка под рамой смело заявляла: «Спасение «Титаника»». Изображение на полотне привлекало обезоруживающим оптимизмом. В разверзнутых небесах летали сытые ангелы с золотыми трубами, меж редких облачков парили божественные лики, тяжелые айсберги на пути прежде обреченного корабля превратились в столпы послушной воды и таинственно замерли. На самом корабле царило радостное воодушевление, взволнованные люди заполнили палубы: дети с разноцветными шарами, молодые женщины в светлых платьях, офицеры в белых мундирах, все одинаково счастливы и безлики. Отражаясь в воде, огромный корабль там превращался в Ноев ковчег, на котором встречали голубя с веткой оливы в клюве.
Такой сон никогда не забудешь.
Проспал я не больше получаса, а показалось – вечность. Проснулся я разбитый, с горечью во рту. Тюки из-под меня забрали, вместо них лежала мятая газета. Машинально взяв её, думая, что делать дальше, я принялся разглядывать объявления. Меня заинтересовало только одно: «Прапорщик примет в дар семиструнную гитару т. 713 88 23».
Возбужденный, охваченный уверенностью, что должен позвонить по указанному номеру, я вскочил и побежал искать бесплатный телефон. Свой я оставил дома.
Недалеко снимал квартиру приятель. Нужно было проехать пару станций метро в сторону Сокольников. Решившись, я все-таки спустился под землю. Постояв у первого вагона, я вошел во второй. Через станцию в дверях появился подросток со спортивной сумкой и что-то достал оттуда.