Пленный лев

– Потому что он наперед знал об этом вымысле. Спал, что ли, ты, когда он вчера вечером строго запрещал, под каким бы то ни было предлогом, употреблять насилие против жителей города, а если кто и вздумал бы, в свое оправдание, пустить в ход старую небылицу об измене, то чтобы немедленно поставлен был караул и уведомлен об этом один из капитанов? Ведь ты слышал, не правда ли?

– Всякий выговор от вас, сир, будет принят мной с покорностью; но только от вас. Ни от какого другого короля христианства! Еще менее позволю я угрожать отсрочкой дня посвящения моего в рыцари, – словно мне придется от него получить это достоинство!

– А я посвящу тебя только тогда, когда король Генрих простит Ральфа Перси, – ответил сухо Джеймс. – Я считал тебя умнее, Малькольм. Под чьим знаменем находишься, тому и должен повиноваться. И я бы покорился Солсбери или Марчу, если бы они стояли во главе правления.

– В таком случае, сир, – сказал Малькольм, обидевшись, что король не берет его сторону, – я здесь не останусь более!

– Неужели! – вскричал сердито Джеймс. – Вот что сталось из того скромного юноши, собиравшегося укрыться в монастыре от испорченности мира сего! Он покидает своего короля и родственника, чтобы на свободе грабить честных людей!

– Нет, сир, чтобы избавиться от оскорблений.

– Ты думаешь, что Жан де Букан всегда будет гладить тебя по шерсти? Ты видел, как Дуглас Черный был любезен со мной? И надеешься расположить его к себе своим умильным рыльцем! Малькольм, в качестве твоего повелителя и опекуна запрещаю тебе делать эту глупость и повелеваю перестать злиться и строже исполнять свои обязанности. Что? Вот ты уже и зарыдал, глупый мальчишка! Куда девал ты свою энергию?

– Сир, сир! Что подумают обо мне мадемуазель де Люксембург и другие… если узнают, что я молча преклонил голову под рукой, меня ударившей?

– Она сочтет тебя за дерзкого и невоспитанного мальчишку, ни к чему не способного, если узнает, что ты перешел в лагерь низкородных для поддержания дурного дела единственно из-за того, что не захотел снести выговора и подчиниться дисциплине.

В эту минуту в голове Малькольма промелькнула мысль, что, конечно, король не отнесся бы так легко к этому делу, если бы оно несло в себе печать смертельной обиды, как он это вообразил сначала; мысль эта сильно успокоила его, потому что для него крайне прискорбно бы было разлучиться с Джеймсом и присоединиться к партии, враждовавшей с друзьями Эклермонды, о чем он никогда и не подумал бы, будь он в нормальном состоянии духа.

– Но моя честь, сир!.. – проговорил он таким тоном, что Джеймс тотчас же его понял.

– О! Что касается твоей чести, тебе не о чем беспокоиться; последний рыцарь армии мог бы равным образом поступить в отношении тебя, ничуть не запятнав ее. Но, глупый мальчишка, неужели ты думаешь, я остался бы так спокоен, если бы твоя честь была в чем-нибудь затронута?

Малькольм вздохнул свободнее и промолвил:

– Я не покину вас, сир, только в том случае, если вы дадите мне слово, что моя честь не пострадает от этого…

Джеймс разразился смехом.

– Можно было бы выразиться немного полюбезнее, прекрасный кузен мой! Впрочем, и за это тебе большое спасибо!

Малькольм, пристыженный и обиженный этим саркастическим тоном, замолчал и через минуту воскликнул:

– А если история эта дойдет до слуха туренского епископа?

Джеймс снова засмеялся.

– Может, и не дойдет; а если и дойдет, то он все это примет как необходимый урок юному сквайру.

Но король не высказал свою мысль до конца; он полагал, что туренский епископ, судя по всему, осудит Генриха за слишком строгую дисциплину и найдет ее совсем неуместной. Прелат Карл Люксембургский, брат графа де Сен-Поля, несколько раз посещал английский лагерь. Младший сын княжеского дома, он, подобно Бофору в Англии, принял духовный сан, чтобы через него со временем сделаться государственным мужем. Епископ этот был большим поклонником Генриха и одним из высших французских прелатов, сочувственно относившихся к англичанам; и при дворе Генриха он пользовался гораздо большим уважением, чем при французском или бургундском. Он-то и брат его Сен-Поль были самыми ближайшими родственниками Эклермонды, и от них Джеймс узнал некоторые подробности о молодой девушке.

Мать Эклермонды наследовала обширные поместья в Гено, а отец ее – во Фландрии. Всеми ими в настоящее время управлял епископ. Подобно государственным людям из белого духовенства, епископ терпеть не мог монашествующую братию, и при первой же возможности удалил свою хорошенькую племянницу из Дижонской обители, где она получила воспитание. Он хотел ее выдать замуж, но брат его, граф де Сен-Поль, в свою очередь, возымел желание выдать ее за своего второго сына, несмотря на то что тот был еще в младенчестве, а герцог Бургундский рассчитывал женить на ней своего сводного брата. Эклермонда всегда находила способы отклонить от себя искателей своей руки, но когда граф Бургундский соединился с графом Брабантским и оба стали угрожать ей, то она не нашла ничего лучшего, как воспользоваться положением графини Жакелины и спастись бегством.

Можно себе представить, как этим поступком Эклермонда рассердила своих родственников, вообразивших, что большие поместья молодой девушки теперь непременно попадут в руки английских монастырей или же какому-нибудь ненавистному для них лорду. Узнав же о намерениях Джеймса, туренский епископ несколько успокоился, так как шотландский король соглашался за известное вознаграждение уступить графу Сен-Полю часть поместий молодой фламандки. Оставался один герцог Бургундский, – согласие его было несколько сомнительно, – но в крайнем случае можно было и обойтись без него.

Вследствие вышесказанного епископ всякий раз, как бывал в лагере, благосклонно относился к Малькольму и общался с ним как с будущим родственником.

При таких-то обстоятельствах не было бы глупо со стороны Малькольма бросить все и отправиться в противный лагерь, чтобы присоединиться к Патрику Драммонду? А все-таки были минуты, когда он думал, что облегчит свою совесть от тяготевшего на ней гнета, если порвет с нынешним образом жизни и, признавшись Патрику, укроется в какой-нибудь обители, чтобы исполнить первое стремление своего сердца.

Но он не имел на это права: поскольку он находился при короле, долг запрещал ему покинуть свой пост, и он с некоторым самодовольством думал о жертве, приносимой им своему владыке.

– Посмотри, – сказал Генрих, входя к Джеймсу, – я отыскал свою печать! Она осталась в одной из моих испанских перчаток. Большое спасибо всем, кто так усердно искал ее.

Но Малькольм, все еще сердившийся на Генриха, не обратил на благодарность короля ни малейшего внимания, и отошел подальше от него, в то время как Джеймс ответил:

– Я бы советовал тебе уничтожить одну из этих печатей во избежание какого-нибудь подлога. Дай-ка мне эту, я сейчас раздавлю ее рукояткой своего меча.

– Право, – сказал Генрих, улыбаясь, – тебе хочется похвастаться своей силой, мессир – железная рукавица! Но нет, господин шотландец, я не позволю тебе уничтожить английский герб! Впрочем, кольцо это стало так велико мне, что я не решусь надеть его до тех пор, пока не потолстею в Париже.

– Гарри, – начал Джеймс, видя веселое расположение короля, – ты глубоко оскорбил моего маленького Малькольма, – ведь у него северная кровь, – он никак не может переварить твоего кулака!

– Не дурно, право, со стороны твоего монаха! Кинулся грабить при первом попавшемся случае! – сказал Генрих, улыбаясь.

– Мы со временем сделаем из него что-нибудь порядочное, – возразил Джеймс. – Он почувствовал в себе силу и не может совладать с ней. В скором времени он войдет в свою колею.

– Ты говоришь как истый шотландец. Клянусь честью, ты был бы первым разбойником в свете, Джеймс, если бы мы не занялись твоим воспитанием. Что же требуешь ты от меня для своего протеже? Сказать, что я по ошибке ударил его? Я не солгу, потому что, если бы я узнал его, я бы так поколотил его, как в состоянии была бы вынести его хиленькая комплекция.

– Если ты любишь меня, Гарри, скажи ему что-нибудь, чтобы успокоить насчет ложного стыда, унижающего молодого человека в собственных глазах.

– Стыдиться он должен своего поведения, а не моей оплеухи! – возразил Генрих.

Впрочем, находясь в хорошем расположении духа, он нашел случай сказать юноше:

– Милорд де Гленуски, я ударил вас нечаянно. Во всяком случае, я должен заметить, там было не место не только для принца, но и для всякого порядочного человека, иначе ничья рука не коснулась бы моего гостя, родственника моего брата-короля! Признавая, что вы, вместе с моим пылким Перси, поверили глупому вымыслу об измене, все-таки позвольте заметить, что не было еще взятого города, чтобы какой-нибудь негодяй для своих выгод не пустил молву об измене; молву эту подхватывают сотни дураков, а засим начинается грабеж и всякие бесчинства. И всякого, кто преступит мое приказание не трогать обывателей, я накажу строжайшим образом! Вы оба получили заслуженное; надеюсь, что впредь будете более сдержанны!

Малькольму ничего более не оставалось, как приклонить голову; он пробормотал что-то сквозь зубы и не ответил даже на дружеское пожатие короля, на что тот, нахмурив брови и пожав плечами, промолвил:

– Злопамятная тварь! Для шотландца прошедшее никогда не останется прошедшим! – и отвернулся, чтобы более не думать о таких пустяках.

Джеймс, удивленный, что после такого объяснения короля дело Малькольма не прояснилось, спросил, неужели он и этим еще не доволен?

– Есть от чего! – ответил тот хмуро.

– Уверяю тебя, – сказал Джеймс, – что во всем мире нет короля, ты даже не найдешь человека из тысячи простых смертных, кто бы, подобно Генриху, решился на такое искреннее признание. Я даже не ожидал этого от него, – но теперь он надеется скоро свидеться с королевой, и сердце его переполнено счастьем и нежностью.

Малькольм на это ничего не ответил, и Джеймс несколько озадаченно посмотрел на него. Действительно, юноша был искренно привязан к нему; но если Джеймс взял его к себе в товарищи, то только потому, что думал найти в нем человека, стоящего выше предрассудков того времени. В настоящее же время вместе с его физической слабостью исчез и признак возвышенных чувств. Энергия, овладевшая Малькольмом, совершенно не походила на рыцарскую доблесть, великодушную и снисходительную, служащую отличительной чертой обхождения Генриха и его братьев, – то была какая-то сумрачная и упрямая гордость, отзывающаяся дикой вольностью Шотландии.

Джеймс опасался, что в воспитании юноши он взял ложный путь и, чтобы исправить зло, надеялся на влияние Эклермонды, в случае если она приедет во Францию в свите королевы. К счастью, прибытие ее было делом почти решенным, потому что прежде, чем ей удастся получить хоть часть своего состояния, ей невозможно будет поступить в монастырь.

Глава IX. Макабрский танец

Королева едет! Лишь только начались переговоры о сдаче Мо, Генрих послал гонца к своей жене, прося ее немедленно приехать.

В ясный майский день Екатерина прибыла во Францию в сопровождении герцога Бедфордского.

Местом свидания королевской четы был выбран Венсен.

В продолжение всей зимы Генрих не обращал ни малейшего внимания на свою наружность; теперь же, готовясь к встрече с любимой им женой, он облекся во все свои королевские доспехи. Подъезжая к замку и видя развевающиеся на нем флаги и стражу у ворот, Генрих воскликнул: «Она уже тут!» – пришпорил коня и через несколько минут обнимал свою дорогую Кэт.