Простите, я вас люблю…

Представляю, как огромные, поросшие зеленоватой шерстью лапы высовываются из темноты подъезда и утаскивают меня в его недра. Вздрагиваю, ускоряю шаг. Мне хочется убраться от этого дома подальше как можно скорее.

Декабрьский мороз пронизывает меня до костей, я только сейчас начинаю ощущать холод. С утра столбик термометра опустился всего на два деления, но ветер дует нещадно. Мой пуховик остался в спальне на полу, на мне лишь трикотажное платье и легкий шарф, в который я тут же кутаюсь, но он не может спасти меня от предновогодней зимы.

Дохожу до перекрестка и останавливаюсь. Все мои друзья – друзья Андрея, с коллегами по работе я не настолько близка, чтобы стучаться к ним домой в восемь вечера двадцать седьмого декабря. Мои родители живут в другом городе, но, даже если бы они жили по соседству, к ним я бы пошла в последнюю очередь.

Разворачиваюсь и иду в сторону школы. В карманах нет ни копейки, все деньги остались в сумке, которую я выронила дома. Я с ужасом представляю, что от меня останется, если я пройду семь остановок пешком, и какую пневмонию я себе заработаю, но рядом останавливается пустая маршрутка.

Стекло плавно опускается, небритый сонный водитель с сигаретой в зубах окидывает меня удивленным взглядом и спрашивает насмешливо:

– Тепло ли тебе, девица?

Вопреки всему начинаю смеяться. Истерический, визгливый смех сначала клокочет где-то далеко в груди, потом с сопротивлением тяжело проталкивается в горло и выходит наружу. Хохочу так, что водитель несколько мгновений смотрит на меня с опаской. Я выгляжу сумасшедшей, понимаю, что он может не пустить меня в салон, оставить замерзать на улице, но не могу остановиться. Смеюсь, чуть не падая в грязный снег у обочины дороги.

Лицо водителя мрачнеет, он обводит меня взглядом, останавливается на лбу, где, судя по пульсирующей боли, уже есть шишка или ссадина, выбрасывает сигарету на дорогу и открывает дверь.

– Садись.

Я заползаю на переднее сидение. Он стаскивает со своего кресла помятый плед и бросает мне на колени. Смеяться я прекращаю, меня начинает колотить изнутри, теперь от холода. Он включает печку на полную мощность.

– Могу подбросить в ближайший участок полиции.

Кутаясь в плед, поворачиваю голову и убираю холодные, всклоченные волосы с лица.

Я никогда не обращалась за помощью раньше. Несколько переломов, бессчетные ушибы, синяки и ссадины, бесконечные боли в спине не были поводом.

Спустя несколько секунд отворачиваюсь и тихо прошу.

– Довезите меня до семьдесят третьей школы, пожалуйста.

Он пожимает плечами и трогается с места, дернув рычаг коробки передач.

Я добавляю:

– Спасибо.

Через час, под шум закипающего чайника, я сижу на подоконнике в темном кабинете русского языка и литературы, прислонившись виском к холодному стеклу. Обнимаю замерзшие колени, смотрю на засыпающий город, мигающий новогодними огнями, и не думаю, что будет завтра.

Сейчас, когда мне совершенно некуда возвратиться, именно в этот момент, оставшись одна посреди спящей школы, я, наконец, чувствую себя свободной и спокойной. Я должна бояться неизвестности, которая ждет меня впереди, бояться привычно, как я боялась всю жизнь, но в душе моей пустота.

В глубине кабинета тихо щелкает чайник, долго смотрю на него сквозь уютную тьму. Вокруг меня лишь парты, стулья, желтый свет фонарей неровными прямоугольниками ложится на пол, тишина звенит и давит на уши.

Слабо, вымучено улыбаюсь, вспоминаю удивленный взгляд ночного сторожа нашей школы, которая уже закрыла тяжелые двери на засов. В девять вечера в школу, конечно, уже никто не заявится. В глазах доброй старушки читалось не только изумление моему позднему визиту, она еще и испугалась. Я пришла в тонком платье, один из рукавов которого был надорван, лохматая, с лиловой шишкой на лбу, заплаканная и замученная. Она тут же принялась поить меня чаем, но о причинах моего состояния не спрашивала. Только робко спросила:

– Могу я чем-то помочь?

– Ничем.

Держа горячую кружку меж ладоней, я слегка усмехаюсь. Мне никогда никто не мог помочь, кроме меня самой…

***

– Ты ночевала в школе?

Это первый вопрос, который задает мне Артем, явившись с утра. Я безумно ему рада.

Рассвет я встретила в собственном кабинете, завернувшись в плед, который дал мне водитель маршрутки, без гроша в кармане, без единой мысли, куда мне теперь идти, но я была счастлива.

Впервые счастлива за много лет.

И когда он зашел, отворив дверь наотмашь, задолго до начала первого урока, молодой, красивый, румяный с мороза, весь мир для меня внезапно замер на одно краткое мгновение.

Артем подходит ко мне, плотно затворив за собой дверь, внимательно меня разглядывает, его глаза останавливаются на моем лбу, в том месте, где заживает длинная ссадина. Сегодня утром я пыталась замаскировать её челкой.

Подходит ближе.

– Ты в порядке?

– Да.

Смотрю на него, и меня захлестывает такое сильное всепоглощающее чувство, что я с трудом остаюсь на месте. Могу только улыбаться, вопреки своим настоящим желаниям.

Артем слегка хмурится, садится рядом со мной за учительский стол и приобнимает за плечи. Позволяю себе коснуться рукой тыльной стороны его ладони.

– Я боялся, что не увижу тебя сегодня, – его взгляд прикован к ссадине на лбу.

– Ты будешь видеть меня теперь чаще. – Мягко говорю я, не сводя с него взгляда.

Он слегка приподнимает брови, хочет что-то спросить, но замолкает, так и не выговорил ни слова, остановленный моим лучистым взглядом.

Я смотрю на него, человека, которому я обязана своей душой, и столько хочется сказать, столько всего ему выразить. В тишине, прерываемой лишь тиканьем часов, я нежно беру его лицо в ладони, тянусь к нему и легонько, невесомо касаюсь губами его щеки.

Взгляд, которым смотрит на меня Артем, когда я отстраняюсь, невозможно описать словами. Я чувствую, как дрожат его руки у меня на плечах. Он замирает на мгновение, но потом слегка кашляет и берет над собой контроль.

– Ты ушла от него?

– Да.

Одно короткое слово доставляет мне такое удовольствие, которого я не испытывала никогда в своей жизни.

Артем радостно улыбается.

– Хорошо, теперь все изменится, вот увидишь!

– Мне некуда идти, – говорю я в полном спокойствии, – но это неважно.

– Ты можешь пойти ко мне, – тут же откликается Артем, и его глаза загораются, – мои родители уезжают на праздники уже завтра. Дом за забором, соседей у нас нет, никто не увидит тебя…

Он на мгновение замолкает под моим ироничным взором, но потом запальчиво продолжает: