Убырлы кеше

Василька, сдерживая улыбку, махнул рукой, вскочил в седло, и трое всадников вскоре растворились в непроглядном снежном тумане.

***

Нависшие над поляной кроны косматых елей переливались оранжевыми бликами. Снегопад прекратился, ветер поутих, но снежинки, словно назойливая мошкара, всё ещё кружили и кружили в туманном морозном воздухе. Тучи рассеялись, обнажив луну и звёзды, где-то вдалеке ухала сова.

Люди, уставшие и поникшие духом, сидели кружком. Они протягивали к огню закоченевшие руки, разговаривали тихо. В потемневшем от копоти котелке булькало ароматное варево – Тимоха Кручинин готовил из бараньей ноги густой наваристый кулеш. Нарубленные наспех Лукьяном и Егором промёрзшие поленца обильно чадили, от костра поднимался густой черноватый дымок. Поодаль в низине похрапывали кони. Там же, припорошенные снегом, лежали убитые разбойники.

Настасья нет-нет, да и поглядывала на окоченевших мертвецов. Глашка же, сидевшая рядом на постеленной на пень перине, не отводила от убитых в бою разбойников взгляда, то и дело дёргала за рукав Лукерью, что-то ей шептала.

– Да уймись же, окаянная! Что ж ты, убиенных не видала? – наконец не выдержала та.

– Чё эт? Видала, конечно! Помнишь, как царёвы люди к нам с погромами нагрянули? Скольких тогда мужиков посекли! Их тогда в одну телегу свалили и на кладбище свезли. Потом ещё Отеньку-охотника видала – его из лесу окровавленного привезли. Медведь его подрал, а он потом оттого и помер. Я много чего видела, но то издали, а так, чтобы вблизи…

– Вот радость-то – на покойников глазеть! – возмутилась Лукерья.

– Пусть не радость, но интересно же. Убиенных-то я видала, а вот разбойников ни разу. – И Глашка, осмелев, спросила Плетнёва: – Можно погляжу?

Боярин усмехнулся:

– Гляди, чего уж! От них не убудет.

Глашка тут же направилась к мертвецам.

– Этот старикашка, а тот – так совсем мальчонка! – крикнула она. – Куды ж полез? С кем связался?

– Нашла о ком горевать! – рыкнул Кручинин. – Он бы уж нас, пожалуй, не пожалел. Ножичком по горлу и в овраг, воронью на пир. Макарка молодец! Я порой и сам дивлюсь тому, как он с саблей управляется. Рубится, точно бешеный. Кто под руку ему в сече попадёт, тому уж не спастись.

Настасья слушала разговор вполуха, потом тоже не удержалась и подошла к мертвецам. Первый и впрямь был уродливым и морщинистым стариком; ему сабля рассекла грудь от плеча, едва ли не до пояса; у второго была разрублена голова. Тут к убитым подошёл татарин Федька и цыкнул на Глашку:

– Айкы?л, хаты?н – а ну отойди!

Он сорвал с мёртвого старика шапку, распахнул тулупчик и потянул пальцем гайтан, разглядывая надетый на мертвеца крестик.

– Не трожь! – процедил Кручинин.

– Бакы?р сакчасы? – дешёвый оберег, медяшка… не нужен такой. – Федька поморщился, потом повернулся к молодому, потянул его за рукав и довольно крякнул. – А вот это сгодится.

– Чяго? там? – оживился сидевший в сторонке Василька Бурак.

В левом ухе убитого паренька красовалась крупная золотая серьга в виде кольца.

– Алтын балдак[6 - Золотое кольцо (татарск.).] – чистый золото.

– Ух ты! Як жа я я?го адраз?у не уба?чыу, дай паглядзе?ць.

– Раз не разглядел, вот и не лезь, – грубо ответил Федька, после чего вырвал из уха молодого разбойника золотую серьгу, обтёр о снег и сунул в висевший на поясе кожаный мешочек.

Глашка взвизгнула и отскочила. Василька возмутился:

– Гэ?тага чо?рта Макарка засе?к. Яго? гэ?та здабы?ча[7 - Этого чёрта Макарка зарубил. Его это добыча (белорус.).].

– Себе оставь. Моему сыну мертвецов обирать не пристало, – сурово пробасил Плетнёв.

– Ну, кали? так, то няха?й бярэ?. Не прапада?ць жа дабру?[8 - Ну, если так, то пускай берёт. Не пропадать же добру (белорус.).].

Чернявый

Крепко связанный по рукам и ногам, он сидел скрючившись на сваленном у сосен лапнике и внимательно смотрел на собравшихся у костра людей. Волосы разбойника были растрёпаны, на щеке виднелся огромный кровоподтёк.

На вид ему было не больше тридцати; волосы и брови густые, чернющие; борода короткая, ровная; тёмно-зелёные, как ночной лес, глаза горят задорным огоньком. «Посмотришь в такие – точно в болото затягивает», – думала Настасья, украдкой поглядывая на пленённого разбойника. На том были надеты толстый перепачканный кровью армяк с надорванным воротом, широкие суконные штаны и кожаные сапоги – не особо новые, но крепкие на вид. Шапку свою разбойник обронил, когда в запале боя получил по голове. Василька говорил, что, когда Макарка шарахнул чернявого по темени рукоятью сабли, тот рухнул как подкошенный и не подавал признаков жизни в течение всей схватки.

Однако же теперь, несмотря на окровавленную одежду и отёки на лице, чернявый разбойник выглядел бодрым. Сам же Макарка был настолько бледен, что больше походил на мертвеца. Он лежал у костра на расстеленной пуховой перине, накрытый подушками, зубы его стучали, бедолагу потряхивало. Однако, несмотря на всё это, сын московского боярина то и дело поднимал голову и, улыбаясь, смотрел на Настасью.

Глашка принялась теребить Настасью за рукав и тыкать пальцем в сторону пленника:

– Жуткий он. Чёрт, чистый чёрт! Взгляд как у волка: как зыркнет, так аж до костей пробирает! Но собой хорош и на разбойника совсем не похож.

– И тот у неё хорош, и этот! Гляньте-ка на неё: и на разбойника не похож! Много ль ты их видывала – разбойников? – пробубнила Лукерья.

Глашка отмахнулась и продолжала глазеть на чернявого мужика с раскрытым ртом.

– Ой… глянь-глянь! Видели, как он на меня посмотрел? Аж в груди ёкнуло и жар по всему телу!

– Да не глядел же он на тебя! – возмутилась Настасья.

– У тебя, Глафира, от любого взгляда мужицкого в груди ёкает! – усмехнулась Лукерья.

Откуда-то сверху послышалось негромкое карканье. Никто из сидевших у костра даже не подал виду, что услышал его, одна лишь Настасья устремила свой взор вверх.

Присмотревшись, она различила среди ветвей корявой сосны, под которой оставили пленённого разбойника, огромную птицу. Ворон сидел съёжившись и изредка вертел головой. Когда он в очередной раз, вытянув шею, на этот раз уже громко прокаркал, Глашка фыркнула:

– Бесовское отродье, ишь раскаркался!

– Ещё один… Такой же злодей! – проворчала Лукерья.

– Такой же, как кто? – не поняла Настасья.

Лукерья усмехнулась:

– Такой же, как тот, что под сосёнкой лежит! Тот разбойник, и этот разбойник. И тот, и этот лишь беду добрым людям несут.

– Чего ж так? – спросила Настасья и снова поглядела на пленника.

– Оба они – что птица эта, что нехристь наш – людям зло приносят. Не к добру мы их встретили.

Настасье на ум тут же пришло недавнее пророчество Мишани: «Во?рона вижу о чёрное перо…». Так вроде вещал убогий.

Заметив, что все три женщины шепчутся, глядя на него, чернявый скорчил рожу, оскалился, показав белые крепкие зубы, после чего беззвучно рассмеялся. Настасья поджала губы и отвернулась. Вот дурень – он ещё и глумится! Ужель не понимает, что теперь его ждёт?