Ворошиловград

– Привет, – поздоровался я.

– Добрый день, – она разогнала рукой дым и оглядела меня с головы до ног. – Ты Герман?

– Ты меня знаешь?

– Мне Шура сказал, что ты зайдешь.

– Травмированный?

– Да. Садись, – она встала с бумаг, указывая на стул возле стола.

Бумаги тут же завалились. Я наклонился было, чтобы собрать, но Ольга остановила:

– Брось, – сказала, – пусть лежат. Их давно пора выбросить.

Она села в свое старое кресло, обтянутое дерматином, и положила ноги на стол, как копы в кинофильмах, придавив кроссовками какие-то отчеты и формуляры. Платье на мгновение задралось. У нее были красивые ноги – длинные худые икры и высокие бедра.

– Куда ты смотришь? – спросила она.

– На формуляры, – ответил я и сел напротив. – Оль, я хотел поговорить. У тебя есть пара минут?

– Есть час, – ответила она. – Хочешь поговорить о своем брате?

– Точно.

– Ясно. Знаешь что? – она резко убрала ноги, икры снова промелькнули перед моими глазами. – Пошли в парк. Тут дышать нечем. Ты на машине?

– Попуткой, – ответил я.

– Не страшно. У меня скутер.

Мы вышли, она закрыла за собой дверь на висячий замок, села на скутер, тот с третьей попытки завелся. Кивнула мне, я сел, легко взяв ее за плечи.

– Герман, – повернулась она, перекрикивая скутер, – ты когда-нибудь ездил на скутере?

– Ездил, – крикнул я в ответ.

– Знаешь, как руки держать надо?

Я смущенно убрал руки с ее плеч и положил на талию, ощущая под платьем ее белье.

– Не увлекайся, – посоветовала она, и мы поехали.

Парк был напротив, нужно было всего лишь перейти дорогу. Но Ольга промчалась по улице, выехала на пешеходную часть и нырнула в густые кусты, которыми была обсажена территория парка. Тут была тропинка. Ольга умело проскользнула между деревьями, и вскоре мы выскочили на асфальтовую дорожку. Аллеи были солнечные и пустые, за деревьями виднелись аттракционы, качели, сквозь которые пробивались молодые деревья, детская площадка, где из песочниц рвалась вверх трава, будки, в которых раньше продавались билеты, а теперь мягко ворковали сонные голуби и прятались бродячие собаки. Ольга объехала фонтан, свернула в боковую аллею, проскочила мимо двух девочек, выгуливавших такс, и остановилась у старого бара, стоявшего над речкой. Бар тут был с давних времен, в конце восьмидесятых, помню, в одной из его комнат открыли студию звукозаписи, перегоняли винил на бобины и кассеты. Я тут, еще когда был пионером, записывал хэви-металл. Бар, как оказалось, все еще работал. Мы зашли внутрь. Это было довольно просторное помещение, насквозь пропахшее никотином. Стены обшиты деревом, окна завешены тяжелыми шторами, во многих местах прожженными окурками и измазанными губной помадой. За стойкой бара стоял какой-то чувак, лет шестидесяти, цыганской наружности, я имею в виду – в белой рубашке и с золотыми зубами. Ольга поздоровалась с ним, тот кивнул в ответ.

– Не знал, что этот бар еще работает, – сказал я.

– Я сама тут сто лет не была, – объяснила Ольга. – Не хотела говорить с тобой в офисе. Здесь спокойнее.

Подошел цыган.

– У вас есть джин-тоник? – спросила Ольга.

– Нет, – уверенно ответил тот.

– А что у вас есть? – растерялась она. – Герман, что ты будешь? – обратилась ко мне. – Джин-тоника у них нет.

– А портвейн у вас есть? – спросил я цыгана.

– Белый, – сказал цыган.

– Давай, – согласился я. – Оль?

– Ну хорошо, – согласилась она, – будем пить портвейн.

– Давно виделся с братом?

– Полгода назад. Знаешь, где он?

– Нет, не знаю. А ты?

– И я не знаю. У вас с ним были какие-то отношения?

– Да. Я его бухгалтер, – сказала Ольга, достала сигарету и закурила. – Можно назвать это отношениями.

– Не обижайся.

– Да ничего.

Пришел цыган с портвейном. Портвейн был разлит в стаканы, в каких на железной дороге приносят чай. Только подстаканников не было.

– И что собираешься делать дальше? – спросила Ольга, сделав осторожный глоток.

– Не знаю, – ответил я. – Я всего на пару дней приехал.

– Ясно. Чем занимаешься?

– Да так, ничем. Держи, – достал из джинсов визитку, протянул ей.

– Эксперт?

– Точно, – сказал я и выпил свой портвейн. – Оль, ты знаешь, что все это хозяйство записано на меня?

– Знаю.

– И что мне делать?

– Не знаю.