.
* * *
Город гудел, как улей, и жизнь у меня была
стремительнее, чем пуля, летящая из ствола.
Затрещин, обид и премий отмерив, как и другим,
меня захлестнуло время арканом своим тугим.
Не думал над каждым шагом, что будет – я не гадал…
Теперь вот коплю, как скряга, потерянные года.
Бездельем бездумных буден томясь, я встаю чуть свет.
И будущего не будет, и прошлого тоже нет.
Ни цели, ни перспективы, лишь мухи у потолка.
И время течет лениво,
как медленная река.
* * *
Нет высшей свободы, чем эта свобода,
когда ты свободен от власти и денег,
когда не пугает любая погода,
когда ты, как ветер, такой же бездельник;
когда ты срываешься с крыши, как птица —
ни отчего крова, ни признака боли, —
когда ничего тебе ночью не снится
и нет тебе дела, что будет с тобою;
когда за окном облаков белоснежность
и грустно от их торопливого бега,
как будто последнюю чувствуешь нежность —
прощальную нежность апрельского снега.
* * *
Сколько выпало невзгод, но такой беды не снилось.
Сутки тянутся, как год, ночь – как будто Божья милость,
что дарована не в прок, как и ранняя усталость.
Оглушил тяжёлый рок той судьбы, что мне досталась.
Что теперь? Одна лишь мгла. Житель я другого мира:
ни забот и ни угла – жизнь, как линия пунктира.
Исправлять – напрасный труд. Ну, хотя бы не сегодня.
И опять все струны рвут музыканты Преисподней.
Мы – зэки. Мы — каждый сам по себе
* * *
Пахнет с воли солянкой – тошно.
Тащат с рынка морковь, картошку,
из авосек точит шпинат.
Здесь, как раньше, с харчами тяжко:
заблудившуюся дворняжку,
втихаря отварив, едят.
Нынче — праздник. Потом — по-новой
миска каши в обед перловой
и баланда – одна вода,
никаких тут куриных грудок,
и тоскует пустой желудок,
как узбек на бирже труда.
Где-то жарят картошку с салом…