Бешеная Мария. Документальные легенды

Гинденбург вернулся из ставки не в духе. Кайзер, разбирая итоги кампании начала 1915 года, спросил его между делом: «Может Вы устали, Пауль? Может Вам стоит взять длительный отпуск?». Кто-кто, а Гинденбург явно почувствовал скрытую издёвку в устах главы Германии. И сейчас, сидя в штабе и просматривая последние сводки боевых действий, не мог скрыть раздражения: «Проклятая пробка! – думал он о крепости. – Проклятые русские! Ведь всё равно рано или поздно они оставят крепость. По всей логике войны они должны были давно её сдать! Полгода мы здесь торчим… Полгода! Потери выше всех расчётов. Утешает только одно: выход наших войск на линию Гродно – Брест-Литовск. Если в таком темпе будет продолжаться наступление, то Осовец можно и не брать. Сами уйдут… Но тогда Вильгельм замучит меня своими „шпильками“ в узком кругу. Нет, взять Осовец уже становится делом чести!». Он поднял трубку телефона: «Начальника штаба! Срочно! На позициях? Так найдите, чёрт вас возьми!». И трубка с громким стуком упала на рычаги. Эрих Людендорф, войдя в штабную комнату, радостно воскликнул: «Пауль! Ты уже вернулся? Что нового в Берлине?». Еле скрывая своё настроение Гинденбург тихо, но твёрдо сказал: «Я Главнокомандующий германской армии. И прошу Вас обращаться ко мне соответственно!». Тогда и Людендорф, вытянувшись, таким же тоном произнёс: «Я начальник штаба той же армии. В том же чине, экселенц. И попрошу ко мне тоже обращаться по уставу!». Повисла неловкая пауза. Пикировка старых вояк и добрых друзей грозила перерасти в жёсткую ссору. А это было лишним. И не привело бы ни к чему хорошему. Пауль Гинденбург отошёл к окну, вздохнул и, уже успокоившись, первым пошёл на мировую.

– Прости, Эрих! Мне не следует так с тобой разговаривать!

– Меня тоже занесло, Пауль. Я понимаю и догадываюсь, как с тобой говорил Вильгельм. Эта, с позволения сказать, крепость полгода мотает всем нервы. Но теперь я знаю, что делать. Больше не будем гробить своих солдат. Пока ты был в Берлине я пришёл к выводу, что пора применить наш последний и самый беспроигрышный козырь. Окопными работами мы приблизились к русским на 200—250 метров. Установили тридцать батарей с газом. На общем фронте в три километра. Сегодня у нас 26 июля, так? Если завтра или послезавтра ветер будет устойчиво дуть в их сторону мы пустим газ. Химики рассчитали, что самое эффективное поражающее действие – хлор с бромом. И нам останется только войти в крепость после газовой атаки.

– Я знал, Эрих, что у тебя светлая голова! – Гинденбург откинулся в кресле. – Только вслед за газовым облаком надо пустить сплошную стену артиллерийского огня. Чтобы исключить возможность малейшей ошибки. А пока не применять никаких действий. Пусть пополняют гарнизон. Пусть восстанавливают разрушенные укрепления. Чем больше мы их уничтожим, тем весомее будет наша победа! Можешь отдавать нужные распоряжения.

– Пауль, Пауль! Сам говоришь, что у меня светлая голова. Они уже отданы. О, прости! Адъютант!

И когда в дверях выросла его молчаливая фигура, бросил: «Коньяк, два бокала и всё, что к этому причитается!». Так закончился этот день, чуть не ставший причиной ссоры двух старых боевых полководцев германо-австрийской армии. После целых десять дней командование и солдаты ландвера ждали попутного ветра в сторону крепости Осовец. Нужен был действительно стабильный ветер. Иначе бы досталось самим. И этот день апокалипсиса пришёл. Чёрный день 6-го августа 1915 года. День, который принесёт славу русскому солдату. День, который потом в Германии будут вспоминать со стыдом.

В ночь на 6-е августа ни Людендорф, ни Гинденбург не спали. Не говоря уже о массе людей находящихся в их подчинении. Примерно в одиннадцать ночи 5-го августа метеослужба артиллеристов доложила, что ветер сменился в сторону крепости. Газовики в который раз за эти дни заняли свои окопы. Переменчивая погода измотала всех. Ветер дул куда угодно только не туда куда надо. И газовую атаку пришлось отменять не раз. Но в эту ночь и последующее утро метеослужба обещала правильное направление.

– Как думаешь, Эрих, не изменится обстановка?

– Подождём… подождём, Пауль! Нам нужен стопроцентный успех. За неудачу мы можем поплатиться не только погонами…

– Естественно! – Гинденбург посмотрел на часы. – 0.27… господи, как медленно тянется время!

Взял телефон: «Метео! Быстро!». И когда коммутатор соединил задал только один вопрос: «Ветер?».

– Господин генерал-фельдмаршал! Ветер стих.

Гинденбург так бросил трубку на рычаги, что телефон слетел со стола.

– Это чёрт знает, что! Это невыносимо! – и рухнул в кресло. Потом встал, нервно одёрнул мундир и зашагал из угла в угол штабной комнаты. Людендорф благоразумно промолчал. Он взял телефон, водрузил его на стол и снова стал насвистывать любимую увертюру из «Волшебного стрелка». Он тоже ждал. Тоже нервничал. Но смог сдержать свои эмоции. А время шло… Гинденбург снова взял трубку и уже спокойно, ни на что не надеясь: «Метеослужбу… Гинденбург… штиль? Докладывать каждые двадцать минут!». Казалось, что и на этот раз ожидания будут напрасны. Но в 3.21 утра, уже 6-го августа, эту чёрную дату, которую, как бы кто ни старался, уже не вычеркнуть из истории, в штабе германского осадного корпуса раздался звонок.

Людендорф первый поднял трубку: «Да… Это точно? Благодарю Вас. Доложу!». И с улыбкой обернувшись к главнокомандующему начал официальным тоном: «Экселенц! Ветер принял стабильное направление в нужную сторону. Докладывал начальник метеослужбы артиллерии Шальке». Гинденбург резко встал и снова взял телефон: «Начальника артиллерии! Мандель? Получасовая готовность! Как только газ двинется в сторону русских Ваш огненный вал будет следовать строго за ним. Понятно? Переключите на начальника службы тыла …Шоль? Все автомобили, все подводы должны быть готовы в 4.30 утра. Выполнять!». И дружески обняв Людендорфа за плечи сказал: «А с пехотой разберёшься сам. Должен же ты хоть палец о палец ударить в этот исторический день!». Эрих понял шутку старого друга. Он, картинно вытянувшись, рявкнул сержантским голосом: «Яволь, герр генерал-фельдмаршал!»

В 3.55 утра начальник штаба осадного корпуса был в передовых окопах своих солдат. Один из великих кабинетных стратегов Германии, большой военный теоретик, привыкший разыгрывать любую военную кампанию как шахматную партию сейчас сам решил сделать дебютный ход е-2; е-4. Он прекрасно сознавал, что его ждёт если сменится ветер. Но метеослужба клятвенно заверила его – неожиданностей не будет. Здесь, в окопах, разведчики доложили: «Передовой охранный батальон русских в 3 часа ночи ушёл в восстановленный Заречный форт на отдых». Единственное, чего он не знал, так это то, что на передовой позиции в Сосня осталось пять рот Землянского полка и четыре роты ополченцев. Но это было уже не важно. Его с Гинденбургом сюрприз для русских будет неожиданным. И количество людей в окопах противника будет только на руку.

Рассвет был пасмурным. Без дождя. Он был бы лишним. Видимость – пятьсот метров. Русские были ближе. Часы уже показывали без двух минут четыре. Сняв трубку полевого телефона он начал отдавать приказы, согласно разработанному им же, и утверждённому Гинденбургом, плана.

– Командира химического батальона. Гильденбрандт? Начинайте!

И тогда то тут, то там в передовых пикетах появились слабые тёмно-зелёные клубы убийственной смеси. По мере насыщения они поднимались выше и растекались вширь. И как бы нехотя повинуясь ветру, поднявшись на высоту 15—20 метров и образовав восьмикилометровый фронт эта стена смерти двинулась на русские позиции. Как только она перевалила линию обороны, по ним ударила артиллерия. И дальше разрывы снарядов пошли второй убийственной волной. Уже было достаточно светло, чтобы видеть, как падали отравленные птицы попавшие в хлорно-бромное облако. Уже было достаточно светло чтобы видеть, как падают с деревьев почерневшие, свернувшиеся листья на чёрную траву. Уже было достаточно светло чтобы видеть, как русские солдаты, корчась выскакивали из окопов и кто на месте, кто пробежав несколько метров падали на этот ковёр смерти. Какой-то пулемётчик дал в бессилии две очереди и пулемёт захлебнулся. А две стены, хлора и огня, несокрушимо двигались дальше уничтожая всё живое.

– Рюдигер! – обратился к фон дер Гольцу Людендорф. – Дайте Вашу ракетницу. Должен же я хоть палец о палец ударить в этот исторический день! – повторил он буква в букву фразу сказанную Гинденбургом. И выпустил сигнальную ракету, тут же продублированную по всей передовой линии немецких окопов. Сорок батальонов германских солдат пошли на зачистку.

Атака мертвецов

– Ваше высокоблагородие! Ваше высокоблагородие!

Свечников открыл глаза и по лицу дежурного по штабу сразу понял, что произошло ужасное. Тихо спросил: «Они пустили газ?». И бросился на смотровую площадку центрального редута. Рядом в накинутой на плечи шинели, видимо тоже разбуженный своим денщиком, появился Бржозовский. Комендант посмотрел на тёмно-зелёную стену тумана медленно ползущую на Осовец и зло стукнул кулаком по парапету смотровой площадки.

– Николай Александрович! Этого мы с Вами боялись больше всего.

– Да, Михаил Степанович, да… Сколько раз просил прислать противогазы! Дай Бог останусь живым, найду ту интендантскую голову и отрежу! А там, что Бог даст!

В бинокль было видно, как солдаты первой линии поднимались из окопов и медленно брели в крепость. Но падали пройдя несколько метров. А тех, кто ещё кое-как шёл, добивала артиллерия.

– Пойдёмте в штаб, Михаил Степанович.

– Да, да! Конечно.

В штабном каземате, как только они вошли, Бржозовский громко крикнул: «Дежурный!». И голосом не терпящим промедления дал команду: «Всех, кто не на боевых постах – писарей, коноводов, телеграфистов – сюда. Бегом!». Через несколько минут штаб был набит людьми.

– Солдаты! Братцы! От вашей быстроты сейчас зависит многое. Немец пустил газ. Противогазы так и не пришли. Обмотайте лица мокрыми тряпками, портянками, нательными рубахами… да чем угодно! И по крепости! В каждый каземат, в каждый капонир… Везде. Где успеете. Может это спасёт чьи-то жизни. Моим приказом: всем сделать то, что сейчас сделаете вы. А кто не в бою пусть наглухо закроют окна, двери, броневые ставни и обильно поливают водой. Это единственное, что даёт шанс на спасение. Вперёд!

И когда солдаты разбежались выполнять его приказ, Николай Александрович повернулся к своему заместителю: «А мы, Михаил Степанович, пока газ ещё далеко пойдём, посмотрим, что творится».

Как потом стало известно, всё то, что произошло 6-го августа 1915 года, не сможет описать ни один литератор обладающий самой изуверской фантазией. Девятая, десятая и одиннадцатая роты Землянского полка погибли полностью. От двенадцатой роты осталось сорок полуживых человек и пулемётчик. От трёх рот в Бялогрондах только шестьдесят штыков. И два пулемёта. Но эти полумертвецы отбили атаку трёх рот ландвера! А 76-й полк наступавших попал под собственные газы и понеся большие потери был отбит остатками двенадцатой роты землянцев. Он не смог взять позиции, которую обороняли сорок отравленных русских солдат. На правом фланге, это было видно со стен редута, 5-й ландверный полк не преодолел многорядную полосу колючей проволоки. И был рассеян огнём артиллерии Осовца. 41-й эрзацбатальон, спешивший им на помощь и атакованный разведкой 225 полка, панически бежал с поля боя. Но самое неимоверное, самое геройское и самое трагическое, что войдёт в историю воинской славы Российской империи и что потом по заказу свыше постараются вычеркнуть из памяти народа советские историки произойдёт в полосе наступления 18-го ландверного полка армии противника.

Зелёный вал газовой атаки был ещё далеко от крепости, но было видно, как за ним немецкие сапёры ловко прорезали с десяток проходов в колючей проволоке. И в неё, как вода сквозь дырявую плотину, хлынули солдаты врага. Они задержались добивая ещё живых защитников первой и второй линии обороны. Потом захватив двор Леонова стали продвигаться вдоль насыпи железной дороги дойдя до её перекрёстка с грунтовкой на Бялогронды. И ключом к победе стал мост на Рудском канале. Мелочь? Да. Но… ох, уж эти мелочи! На целый час атакующих задержали остатки роты ополченцев. Шестьдесят незапланированных минут! Всего-то! Наполеон Бонапарт был прав когда сказал под Ватерлоо: «Битву можно проиграть за четверть часа!». На смотровой площадке центрального редута видя всё это комендант крепости и его начальник штаба прекрасно понимали, что цена Рудского моста стала неимоверно высокой.

– Михаил Степанович! Всё, что есть! Всё, что осталось – в лоб атакующим!

– Только две роты Землянского полка на Заречной позиции, Николай! – переходя на «ты» ответил Свечников.

– Всё, что осталось, Миша! Я к артиллеристам. А потом – в штаб. И будь что будет! Остальное изменить мы не в силах.

Они пожали друг другу руки, поглядели приближающуюся ярко-зелёную волну хлора и разошлись. Последний раз Бржозовский увидел, как артиллеристы накрыли беглым огнём наступавших на Сосненские позиции, резерв противника на дворе Леонова, разметав его и сказал им на прощание: «Больше приказывать вам я не имею права. Вы сделали всё, что могли. Дальше – решайте сами!».

– Ваше высокоблагородие! Вы бы шли в каземат. – сказал старший фейерверкер Ходоковский. – Даст Бог, отобьёмся! А как потом без головы-то? Нельзя! А мы здесь ещё побудем. Обмотаемся, чем-нито… Может, ещё и поможем нашим. Идите, Ваше высокоблагородие!

И артиллеристы стали подтаскивать снаряды ближе к орудиям. Задержавшись ещё на пару минут Николай Александрович увидел, как с Заречной позиции 8-я и 13-я роты Землянского полка невидимые противнику из-за фронта газовой атаки развернулись навстречу атакующим. И горестно вздохнув стал спускаться в штабной каземат, чтобы собрать тех, с кем придётся принимать последний бой…

Мало чем помогли обороняющимся самодельные противогазы из мокрых портянок и натель-

ных рубах. В ядовитом тумане хлора люди гибли десятками. Если не сотнями. Кто кричал. Кто умирал молча. Кто был покрепче здоровьем, выплёвывая из себя сгустки окровавленных лёгких, старались быстрей пройти этот зелёный туман. Там, где кожа солдат была не закрыта, страшный химический ожог покрывал её язвами и волдырями.

– Ваше благородие! Больше командиров нет, погибли. И мы все погибнем! – прохрипел рядом с Котлинским сапёр. – Остались Вы, Стрежеминский и Радке.

– Дважды не умирают! Пока живы, вперёд. Русские не сдаются!

И вытерев рукавом гимнастёрки кровавую пену на губах первым вышел на божий свет. Разрывная немецкая пуля разворотив ему бок бросила подпоручика на землю. Больше Владимир Карпович Котлинский, уроженец города Пскова, двадцати одного года от роду, прослуживший в русской императорской армии чуть больше двух недель, не поднимется никогда. Вечная ему память. И тем, кто шёл с ним в последнюю атаку.

Фельдфебель Таненберг, бежавший первым и мечтавший первым же войти в Осовец видел, как бросило на землю русского офицера. Но то, что было потом не могло уложиться в его голове. Как и у тех, кто бежал за ним. Из зелёной стены убийственного хлора, что-то хрипя, обмотанные кровавыми тряпками, со сползающей с лиц кожей и слезящимися глазами, шли в атаку… русские мертвецы! Шатаясь, спотыкаясь, падая, они поднимались снова и взяв в руки винтовку упорно двигались к нему. Тот, в кого он выстрелил только качнулся. Но не упал. Продолжал идти сверкая на солнце штыком. И в этой мерной поступи было что-то неотвратимое. Такое, от чего пощады не будет. Что пуля для мертвеца? Как вкопанный стоял Таненберг не веря своим глазам. Но когда под каской зашевелились волосы спасительная мысль – «бежать!» – развернула его. С диким криком – «Мёртвые атакуют!» – Таненберг бросился обратно. Споткнувшись о чей-то труп он упал и оглянулся. Подняться не дал ужас. А мертвец приблизившись воткнул штык ему в горло. И шатаясь пошёл дальше… Потрясённые увиденным остановились другие. Они видели, что атакующих почти сотня. Они видели, что это мертвецы. Но… мёртвые русские солдаты шли в штыковую! Панический страх бросил солдат 18-го ландверного полка обратно к своим окопам! Другие видя, как по насыпи железной дороги в панике бежит один из лучших полков ландвера вначале остановились в недоумении. И тут из разбитых окопов, где казалось бы уже нет ничего живого, в атаку на захваченную Сосненскую позицию поднялись ещё четыре десятка мертвецов! Остатки 12-й и 14-й рот того же Землянского полка. Это уже никак не укладывалось в понимании нормального человека. Но цепная реакция страха сделала своё дело. Сорок русских солдат стоявших на пороге рая одним своим видом вышвырнули немцев из захваченных окопов Сосни. Побросав всё более-менее ценное, что можно взять с убитых хвалёные немецкие пехотинцы бросились вслед за удиравшим 18-м полком. Эта масса живых германских солдат, без малого три полнокровных полка, давила друг друга у проходов ими же проделанных в рядах колючей проволоки 1-й и 2-й линии. Живое море германских солдат было одержимо одной мыслью: «Жить! Бежать и жить!». Но когда зелёная волна хлора перевалила уже за крепость, заговорила её артиллерия. Та, что ещё могла дышать и стрелять. Несколько чертовски точных залпов начали расшвыривать это море. Море ошалевших от случившегося и увиденного тел. Последние мазки этой жуткой картины боя были не менее ужасны, чем первые.

Исход

Тишина уже начинала звенеть в ушах. Никто не стрелял. Ни русские, ни немцы. Никто не заделывал проходы в рядах колючей проволоки. Некому было бы остановить врага поднимись он снова в атаку. Почти вся противоштурмовая артиллерия крепости была разбита. Все лучшие её артиллеристы были мертвы. Резерв не участвовавший в бою тоже был отравлен хлором. В крепости оставалось три с половиной роты собранные из разных полков. Но шок от последнего боя, потери от огня крепостной артиллерии сделали своё дело – противник не атаковал. 18-го августа генерал-майор Бржозовский и полковник Свечников стояли на развалинах одного из редутов.

– Жаль, Николай Александрович! Очень жаль! – сказал вздохнув Свечников.

– Согласен, Михаил Степанович. Сколько людей, – и каких! – оставляем здесь навечно. Сколько крови пролито… Но ведь не напрасно! Крепость-то мы не сдали! А знаете, что, милейший, не угостите ли Вы меня папироской? У Вас ещё остались те, одесские? «Цыганка Аза»?

– Да вы ж не курите, Ваше превосходительство!