Призраков лучше не тревожить

Положим, Киреев мог перенести потерю резидентов, ведавших финансами его службы. Но Долганов подразумевал других – резиденты в Лондоне и Берне вели личные счета Киреева и его клана. Классические «подставы», что хранили золото босса. Золото, выхваченное из партийной кассы во времена хаоса и награбленное за годы безуспешной службы. Притом в Лондоне на сундуке восседал киреевский отпрыск, подававший надежды юный финансист с высшим экономическим образованием. Потеря этого резидента означала для Киреева крах всех надежд и чаяний. Грязное состояние не передаривается и по наследству не передаётся.

– Как ты говоришь – «а ля гер ком а ля гер»? – Долганов злорадно сморщил щёку, представив вытянувшуюся физиономию коллеги, однако решил дожать: – А знаешь, Женя, у древних царей даков был замечательный, на мой взгляд, обычай. Прежде чем объявить войну соседям, верховный вождь даков должен был принесть богам человеческое жертвоприношение. И знаешь, кого обрекали на жертву?

– Не знаю, – прохрипел Киреев.

– Старшего сына вождя. Как тебе? Если бы наши вожди перед войной обязаны были хотя бы отправить отпрыска на передовую, я полагаю, войн бы значительно поубавилось. А в Лондоне, между прочим, у меня до сих пор пыхтит Адмирал. Ему я и поручу ликвидацию.

Блефовал, блефовал Долганов от начала и до конца. Ну, знал, что банковские резиденты в Берне и Лондоне сидят на личной заначке Киреева. Знал и о родственных узах, что связывали Киреева с лондонским казначеем. Но этим осведомлённость Долганова и ограничивалась. Где и как искать этих резидентов? На этот ключевой вопрос генерал ответа не имел. Он мог бы, конечно, провернуть колоссально трудоёмкую, хитроумную и рискованную операцию – но не сейчас. Да и то результаты поисков были бы весьма сомнительными. Но Киреев, бедолага, никогда не работал во внешней разведке. И куда ему тягаться с доледниковым мамонтом Долгановым? Старый гээрушник дешево и просто купил его, купил, как провинциального недотёпу. Всё потому, что не знал Киреев потенциальных возможностей противника. Да и никто не знал – кроме самого Долганова.

Взять хоть Адмирала – легендарного Адмирала, о котором Киреев слышал хоть краем уха, не мог не слышать. Уж шесть лет минуло, как выпал Адмирал из обоймы. Жил себе преспокойненько в уютном домике на Тамбовщине. Кушал варенье, копался в саду, слушал по вечерам соловьёв. А по праздникам доставал из шифоньера мундир полковника-танкиста со Звездой Героя и боевыми орденами, выпивал положенные «наркомовские», вздыхал, сопел и вспоминал. Потреблял полковник исключительно шотландский виски или бренди. А поставлял к его столу экзотическое пойло боевой соратник и бывший командир – генерал Долганов. Поставлял аккуратно и исправно. И не потому, что на крестьянской Тамбовщине шотландский виски до сих пор был диковинкой. На такой манер генерал отдавал дань гению разведчика. Гению, что вдруг стал ненужен. Разведчика, которого с прежней жизнью связывал только этот виски – да старый боевой товарищ.

Но для Киреева Адмирал всё ещё существовал, как существовал он и для немногих других, что понаслышке знали о подвигах в Великом Британском королевстве некоего почти мифического русского витязя-героя. Героя без возраста и облика – человека-призрака. Генерал ИРА[26 - ИРА – Ирландская Республиканская Армия], что на истинной своей Родине дослужился до полковника, мог тогда почти всё. Не мог официальный Лондон поделить что с официальной Москвой – и гремели в Белфасте и Ольстере взрывы, и католики мутузили протестантов, и содрогался мир развитой демократии. Москва делала свою неофициальную игру. Тогда ирландские боевики Адмирала могли достать что угодно и кого угодно из трюма непотопляемого британского авианосца. Прикажи тогда Долганов найти и ликвидировать банковского резидента – нашли бы и разнесли в клочья вместе с банком. Да только последнюю свою акцию Адмирал провернул лет пять назад – операцию самоликвидации. Для ИРА он умер, умер национальным героем, и тело его, изуродованное до неузнаваемости взрывом, погребли на скромном католическом кладбище в Актриме.

– До завтра, Женя, и хорошенько подумай, – Долганов аккуратно положил трубку и потянулся в карман за носовым платком. Промокнул тщательно плешь, скомкал платок, отшвырнул в сторону и смачно, от души, выматерился.

А Киреев в своём кабинете утёр капельки пота со лба, зло скрипнул зубами и буркнул под нос:

– Сделали, понимаешь, опереточного злодея…

В роли злодея, тем паче опереточного, он никогда не выступал. Работал, как и все на его должности и при его работе. К покойному вице-премьеру неприязни не питал, скорей наоборот. Но покойник при жизни любил совать нос во многие дела и ведомства, где его носу, собственно, ничего вынюхивать не полагалось. Да, водился за ним такой грешок. Ну, да только по одной этой причине Киреев не полез бы в столь щекотливое и запутанное дело. И даже не в том состояла проблема, что с просьбой вмешаться в расследование и, по возможности, притормозить его, к Кирееву обратился старый приятель и, что гораздо важней, нынешний деловой партнёр, некогда глава отдела ЦК КПСС, а теперь заслуженный депутат и лидер думской фракции. Просьба просьбе рознь, так что приятель и партнёр должен был понимать, что Киреев рискует карьерой. Но если бы всё упиралось только в карьеру!

Как все политические и государственные деятели постсоветской России, Киреев чётко осознавал: в эти дни карьера – только средство отхватить свой кусок. Чем выше пост – тем кусок жирней и законней. И уж эту долю никакой президент или очередной премьер у тебя не вырвет. Сам Киреев уже выкроил из пирога весомый и лакомый кус, уже донёс до рта, но проглотить не успел – и потому завершать карьеру не торопился. Но теперь его доле, его выстраданной порции благ, грозила беда. Капитал Киреева, разнесённый по близким родственникам и подставным фирмам, был тесно увязан с капиталом думского дружка-приятеля. Больше того – основные дела вели старшие отпрыски обоих родов. Каким боком депутатский сын замешан в дело с убийством вице-премьера, какова степень его вины и причастности, Киреев пока не знал. Но, увы, факт оставался фактом: Свидерский-младший вляпался в эту пренеприятнейшую историю. Зацепи его следствие – и киреевский капитал неминуемо пострадает. Это Свидерский-старший недвусмысленно дал понять дружку-генералу, да Киреев и сам всё уразумел с полунамёка.

А с генералом Долгановым, тоже, увы, сослуживцем, Киреев просчитался. Недооценил старика, будто и критериев оценки не имел. Взять хотя бы девяносто первый год. Тогда, после «опереточного» путча, Долганов удержался на плаву. И не просто удержался – поймал струю. Никто толком не знал, какую услугу оказал Дед Первому Президенту, – но, видимо, серьёзную. Когда начался делёж, отдел Долганова не только выжил, но выделился в ГРУ в почти самостоятельную структуру. Теперь все знали: ведомство Долганова, по идее состоявшее из шпионов и диверсантов, формально подчиняется и Генштабу, и министру обороны, и шефу ГРУ, а фактически – лично Президенту, если только не самому Господу Богу.

Долгановскую команду составляли отнюдь не одни суровые гренадёры. Разведывательно-диверсионный отдел ГРУ не был обделён и раньше. Не самый мощный и разветвлённый, он, тем не менее, являлся одним из самых секретных и квалифицированных. Тут хватало «нелегалов», и в задачи отдела входили не только военные, но и политические диверсии. А основную массу в отделе составляли «варяги» – сдельные, в отличие от «нелегалов», работяги, что набегали варварами, делали своё чёрное дело и убирались восвояси. Это они готовили Афган и Анголу, Никарагуа и Сомали. Через разведывательно-диверсионный отдел шла поставка оружия агрессивным левым формированиям всего мира. Правительство выдвигало стратегическую задачу: дискредитировать, спровоцировать, дестабилизировать – и «собаки войны» из отдела выполняли задачу, пользуясь своими брутальными методами. Вели и разведку, политическую и промышленную, и тоже отнюдь не бархатными способами.

Даже Президент не знал всего – не имел права знать. А что похоронено, то забыто. Так спокойнее всем – и мировой общественности, и людям, что когда-то не щадили головы, а теперь хотели всего лишь дожить спокойно свой век.

Генштаб, в подчинении которого находился весь ГРУ, на отдел Долганова особых видов не имел – на фига Генштабу лишние проблемы, когда армия хиреет и разваливается на глазах? В результате Долганов крутился на свой страх и риск. Да как крутился! Коммерция, бизнес, банки – всё своё, всё схвачено. «Варяги», сволочи, умели поставить дело. Денег не просили ни у кого. Мало того, иногда и Генштабу подбрасывали – старичишкам инспекционного отдела на молочишко. Кто же покусится на дойную корову?

Товарищ Сталин, конечно, подобного безобразия не потерпел бы. Да и Андропов вряд ли допустил бы эдакую бесконтрольность. Но при нынешних властителях Долганов со своим отделом умело лавировал меж силовыми ведомствами и нигде не упускал своего. А к девяносто третьему и вовсе развернулся. В разгоне парламента опять же неизвестно как, но поучаствовал. Загрустивших спецов Управления перетащил к себе в отдел и всем предоставил работу – денежную и по специальности. Армию уже почти не кормили; Долганов же кормил и своих «варягов», и свой спецназ – две роты головорезов.

Армия пыталась выжить. Кто имел самолёты – зарабатывал на чартере. Стройбаты и сапёры возводили особняки и дачи. Рембаты ремонтировали трактора, холодильники, частные авто. Пехота вертелась, как могла. «Варяги» Долганова трудились на свой манер. Напутствие их шеф давал простое: «Крыша, ребятишки, у вас есть, и неплохая крыша. Стартовый капиталец? Пожалуйста. Небольшой, но достаточный. И вертитесь, как умеете. Стратегическое направление? По нефтепродуктам, ребята, работайте. Нефть – это кровь державы!»

Кровь не кровь, а золото – точно. А где золото, там и криминал. В мутной водичке «варяги» плавали не пескарями безобидными, а зубастыми щуками. И потекли, потекли денежки на баланс. Всё было при отделе – и финансисты, что отмывали денежки до хрустальной чистоты, и прочие спецы. И автопарк, и отдельное помещение, да ещё какое!

В девяносто шестом, правда, передрались с конкурентами из тайной полиции. Дрались всерьёз – из-за территории и из-за политиков. И многоликие, но немногочисленные «варяги» если и не взяли верх, то своё кровное отстояли. И это тоже знали все. Притом «внизу» соперник «варягов» так и не понял, с какой силой, собственно, имел дело. Зато «вверху» о Долганове вдруг стали отзываться с должной почтительностью. Поговаривали и об альянсе с ещё одним непотопляемым «зубром» из СВР – Авериным.

К чеченскому пирогу Долганова поначалу официально не приглашали, хотя пригласить по всем канонам полагалось. И неизвестно ещё, сколько русской кровушки пролили напрасно из-за эдакой забывчивости. Впрочем, спецназ отдела в Чечне вертелся – на правах вольных стрелков – и за всю кампанию потерял только троих нерадивых или, скорей, невезучих. Но вспомнили – кстати, сам Президент и вспомнил, – что отделу Долганова вроде как по Уставу положено быть в самой гуще. Вспомнил, когда воевать стало политически невыгодно и следовало мягко ретироваться. «Варяги» вообще-то привыкли начинать войну, но и закончить могли.

Любой компетентный вояка скажет – не может просто так шальная ракета упасть на голову главного военачальника. Не может! А ведь свалилась. И как раз после того, как дадено было конкретное задание – о чём, опять-таки, знали единицы.

Повезло? Фатально повезло? Может, и так. Всё укрылось мраком неизвестности, и никаких «за» или «против». Но факт оставался непреложным – именно долгановским «варягам» Президент поручил «поучаствовать» в расследовании убийства вице-премьера. И «варяги» оправдывали доверие, чёрт побери! Какой-то захолустный полковник Ротмистров наждачной бумагой утёр нос столичным сыскарям. Правда, как поговаривали, не без помощи Аверина.

Да, просчитался Киреев, и клял себя теперь на все корки. Какой спрос с Кечина, которому он поручил нажать на провинциального выскочку? Кечин прибегнул к проверенному средству – и вот результат. Конечно, он малость переборщил. Киреев отнюдь не одобрял избранную им тактику. Мерзавца, которому Кечин дал задание «поучить» Ротмистрова, и вовсе не жаль. Его Киреев сразу решил сдать. Но отступать самому… А придётся.

«А впрочем, – зацепился за мысль Киреев, – пусть Кечин роет сам, на свой страх и риск. Ему ведь заплатили за усердие, и хорошо заплатили – уж это я точно знаю. Вот пусть и расхлёбывает. Долганову так прямо и скажу. Не подчиняется, мол, Кечин. Поверит? Поверит. Теперь всё возможно, хрен его подери. А на Мише Свидерском, хошь не хошь, пора ставить крест. Сгорел, старпер.»

Киреев торопливо свернул головку с бутылки «Спрайта», что утолял жажду обратно пропорционально рекламному времени, жадно припал прямо к горлышку, потом окрепшим голосом рявкнул в селектор:

– Кечина ко мне!

Глава 20

– Проходите, проходите, Александр Николаевич, – Проскуряков захлопнул папку с бумагами, спрятал её в ящик стола и приподнялся, протягивая Емельянову руку.

«Вот, уже по имени-отчеству, уважительно, – с удовольствием констатировал Берсерк. – А то всё «господин полковник». Растём, растём…»

Рука старшего следователя оказалась крепенькой и жёсткой – рукопожатие получилось настоящим, мужским. Емельянов без церемоний уселся в кресло напротив Проскурякова и пытливо заглянул в лицо «важняка». Тот, в свою очередь, словно созерцая Емельянова впервые, вцепился проницательным взором чекиста в переносицу и долго не отводил глаз.

– Что это мы, как красны девицы, друг дружку гляделками щупаем? – хохотнул Емельянов, разряжая обстановку.

– А может, я тебя, Александр Николаевич, раньше и не разглядывал, – отшутился Проскуряков, ненавязчиво сойдя на «ты». В его шутке на долю правды выпадало процентов девяносто.

– Да я не очень-то и высовывался – не в моих это правилах.

– Это точно, – согласился следователь. – Ну что, кофейку?

– Можно.

– С коньячком?

– Если за компанию – можно и с коньячком.

Пока Проскуряков хлопотал над стандартным кабинетным набором, что включал электрочайник-«минутку», банку «Нескафе», початую бутылку марочного «Ай-Петри», лимон и прочие нехитрые мелочи, Емельянов любовался картиной, украшавшей одну из стен. Кабинет старшего советника юстиции размерами не шокировал. Наоборот – очень маленький кабинетик. Зато обстановку можно было назвать уютной. Эдакий деловой уютик. Календарики, письменные наборчики, телефоны образца семидесятых. Сейф с гербом Советского Союза. Крохотный портрет Президента над столом. Двойные шторки на окнах и массивная настольная лампа под зелёным абажуром. Всё рядом, потянись – достанешь без труда. Только картина не вписывалась в интерьер. Угадывалась в ней рука большого мастера. Емельянов, в живописи полный профан, и то понял, что не мазня это, а настоящее искусство, которому не место в казённом доме. Размеры у картины были внушительные, метра два на полтора, но не они поражали воображение, а краски – необычайно яркие, сочные, солнечные, как у экспрессионистов, но в сочетании с традиционным стилем передвижников. Любил, видимо, художник Илью Репина, может, и лично знавал. Судя по сюжету полотна, дело происходило в начале века. В высокой траве, под развесистым дубом, спал, привольно раскинув длани, паренёк в распахнутой студенческой тужурке. На переднем плане – фуражка с околышем, полная ягод. Вдаль, к золотым куполам на горизонте, убегала просёлочная дорога. И небо! Беспредельно голубое, нереально-воздушное, отороченное лёгким кружевом облаков. А в верхнем левом углу на этом безмятежно-покойном небе – чёрная точка. И из точки той исходила таинственная злая эманация. Неведомый мастер вложил в крохотный чёрный мазок такую силу, что Емельянов почувствовал её каждой клеточкой. Шедевр, – а это, безусловно, был шедевр, – назывался «Перед бурей», как явствовало из бронзовой музейной таблички, и создал его некто А.А. Белов. Емельянов, понятное дело, о таком авторе никогда не слышал.

Проскуряков уже разлил кофе по чашечкам, а коньяк по хрустальным бочонкам. Чуть суетливо придвинул к Емельянову блюдечко с лимонными кружками, сахарницу. А тот всё не мог оторваться от пророчества на стене.

– Это, знаете ли, мой учитель написал, – старший следователь и сам с благоговением заглянул в картинное небо.

– Ваш учитель? – Берсерк наконец перевёл на Проскурякова удивлённый взгляд.

– Ага. Может, слышал историю? В восемнадцатом, когда все ринулись вывозить из России художественные ценности, в петербургскую ЧК пришёл паренёк – студент Академии художеств. Семнадцать годков ему тогда было. Взяли его на работу в качестве эксперта, а потом, по рекомендации самого железного Феликса, перевели в комиссары по вопросам искусства. Так и комиссарил до конца семидесятых. Это его кабинет. Лучшего спеца в области изобразительного искусства в Генпрокуратуре не было и, видимо, уже не будет. Это точно – не один я могу подтвердить. Не знаю, сколько там большевики награбили и продали, а сколько – белые, но если б не Белов, многого мы и в Эрмитаже, и в Третьяковке не досчитались бы. Ну, а сам он был художник настоящий – вот оно, доказательство. – Проскуряков кивнул на стену. – Ну, твоё здоровье, полковник Ротмистров.

– Взаимно, – Емельянов учтиво поклонился и мелким аллюром опорожнил бочонок, пососал лимонную дольку.

– Так что, Василий Степаныч? Как я понимаю, разговор назрел?

– Да, пора, я полагаю, начистоту поговорить.

– Давай, если начистоту.

«Начистоту» Емельянов никогда не отказывался. В конце концов, только из такого разговора и можно извлечь пользу. Весь вопрос состоял лишь в том, что намерен Проскуряков предложить на «чейндж».

– О твоей итальянской командировке, Александр Николаевич, я знаю, – «важняк» лукаво глянул на Емельянова из-за кофейной чашки. – Верней, о факте пребывания в Италии осведомлён. Чем ты там занимался – догадался, не Бог весть какой ребус. Ты вообще молодчага. Я ведь на столичной кухне зубы проел. И в сыске толк знаю. Ниточку мы одну потянули. И только я за неё дёрну, – Проскуряков весело развёл руками, – ан Ротмистров уже подержался. Не то чтобы обскакал, но на корпус вперёд рванул. А как до клубка я добрался – тут и стопорнулся. А ты, как рыбка в воду – взял да и занырнул.

Емельянов пожал плечами, не скрывая самодовольной улыбки: