Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Что касается контрабаса, то он принадлежность эстрадного ансамбля Клуба. Не мог же Аксёнов сказать «нет» барабанщику из своего ансамбля.

Трудно предположить, что Вова Лиман умел играть или разбирался что к чему на этом контрабасе, скорее всего его желание влиться неповторимой звездой в ряды музиндустрии пылало не меньше моего. Он присоединился к нам без всяких проб, а просто на генеральной репетиции припёр на сцену контрабас с первого этажа.

Валентина попросила его играть на инструменте как можно тише, и пореже. Однако рьяный Лиман, полнясь неукротимым рвением и пылом, к концу прогона номеров до крови стёр два пальца правой руки—искусство жалости не знает к своим жертвам—но, чтобы было чем и дальше дёргать безжалостные струны, свои он раны изолентой замотал – ну Контрабас, погоди!..

Элеонора Николаевна, номинальная глава Детского сектора, отправилась с нами, как официальный руководитель Молодёжного ВИА, в одной из своих блузок с рюшечками крахмальной белизны и с брошью-камеей под воротничком. И—кто бы сомневался! – серёжки-хвостики неизбежно покачивались на своём законном месте.

В Сумы мы выехали утренним дизель-поездом. Ожидая пока его подадут на посадку, я поразился видом наших гитар, составленных как пирамида из винтовок Мосина, на утоптанном снегу перрона первой платформы. От них веяло—нет, скорее сквозило даже—какой-то пронзающей обнажённостью…

Областной дворец культуры гудел как улей от молодых талантов прибывших показать себя на Смотре. Нас прослушали в отдельной комнате два человека с блокнотами, куда они поставили нам птичку на участие в гала-концерте, что начинался в пять часов. Во всех соседних комнатах тоже полным ходом шли прослушивания и репетиции. В одной из них, впервые в жизни, я услышал и застолбенел от мяучащих вибрато живой электрогитары. Вау! Вау! Вся комната тонула в могуче-плывучих звуках…

Мы вышли в столовую неподалёку, где я подпал под чары Светы Василенко, одной из хористок от школы № 12. На обратном пути в дворец культуры я шёл как привязанный с её свободного боку, потому что другую сторону сопровождала её долговязая подружка и держала под руку. И это несмотря на тупое уханье и как бы безадресный, дебильный хохот моих друзей шагавших за спиной. Нет, это меня ничуть не отрезвило.

Во время заключительной репетиции Света забила меня окончательно. Из тесного строя чёрно-белых хористок она бросала на меня взгляд за взглядом своих блестящих, чуть подведённых тушью глаз только затем, чтоб тут же скромно опустить их в пол или выразительно устремить к пустому потолку…. Не раз, не два меня предостерегали авторы различных книг, что красавицы умеют стрелять глазами, но я и предположить не мог, что эти выстрелы сражают наповал.

После репетиции до концерта оставалось ещё два часа и я подошёл к Свете с приглашением сходить в кино. Она замялась и начала сомневаться – идти или не идти? Хотя её подружка, которая оказалась не такой уж и долговязой, поддержала моё предложение, уговаривая Свету пойти, конечно, а почему нет, а? Наши совместные усилия не смогли сломить нерешительность Светы, но, в конце концов, своей настойчивостью я добился от неё окончательного «нет» и отошёл с простреленным сердцем.

Я оставался при смерти до самого кинотеатра, где серебристый свет экрана погрузил меня в волшебный мир Франции XVII-го века с Жераром Филипом и Джиной Лолобриджитой в фильме Фанфан-Тюльпан. Они меня реанимировали.

Как прошло наше выступление на гала-концерте? С моим потоптанным медведем ухом, не мне судить. Однако когда три гитары дзенькают аккорды в унисон, трудно различить чья не строит. Изолента на искалеченных пальцах Вовы смягчала думканье струн контрабаса. Барабан Чепы не слишком выделялся, он вместо палочек приглушённо стучал джазовыми щётками эстрадного ансамбля. Аккордеон Валентины, прокатываясь по её энергичной фигуре, покрывал случаи непопадания в гармонию и прочие огрехи. Думаю, что в целом всё это звучало свежо, задорно, молодо и—самое главное! – с неподдельным патриотизмом.

После концерта автобус завода КПВРЗ, поджидавший нас у дворца культуры, полностью оправдал присутствие Элеоноры Николаевны на Областном Смотре. По пути в Конотоп все бросали многозначительные взгляды на меня и Свету, хотя мы сидели вовсе не рядом. Девушки хора перепели все песни, где есть намёки на очи, что сводят с ума, а также «Светик месяц, Светик ясный…» Света огрызалась, а мне было пофиг, хотя и неловко.

На следующий день в школе Володя Гуревич сто раз повторил тупую шутку, что наши конкуренты в КВН, школа № 12, меня завербовали в свой стан, завершая каждый повтор остроты своим громким продолжительным смехом. А на следующей перемене Толик Судак из нашего класса, ни с того, ни с сего, начал вещать, что Света Василенко – дочка начальника отделения милиции и один раз пришла в свою школу в затруханной спермой юбке. За подобные выпады в адрес возлюбленной следует вызывать на дуэль. Однако, на уроках Физкультуры Толик по росту стоял первым в строю. Он был крепким хлопцем из Подлипного и всё всегда знал, потому, наверное, что его мать преподавала Математику у нас в школе. Так что я просто стоял, как будто меня это никак не касается, и молча ненавидел блондинные завитки волос и полусонный взгляд мутно-голубых глаз Толика Судака.

Вскоре объединённый Юношеский Ансамбль принял участие в концерте Клуба, после которого я даже и не дёрнулся провожать Свету домой. Что убило мою любовь? Монотонная шутка и громкий смех Володи Гуревича, или компромат на юбку от всеведающего Судака?

Правду сказать, самый тяжкий удар нанёс факт проживания Светы на улице Деповской, которая тоже неблагоприятный район для посторонних влюблённых. Вадик Глущенко, он же Глуща, однажды проводил девушку до её хаты на Деповской, а потом его остановила шобла из десятка рыл, сбили с ног и понесли на носаках, шоб понимал – любовь зла. «Самое главное – закрыть голову руками, и дальше как-то уже и не доходит, шо тебя ногами месят», – делился он впоследствии жизненным опытом, полученным ни за что, ни про что.

~ ~ ~

Зима затянулась из-за такого небывалого снегопада, что улицу Нежинскую пришлось прогребать бульдозером. На пути из школы домой вместо того, чтоб идти по расчищенной дороге, я предпочёл перепрыгивать с глыбы на глыбу в торосах сдвинутого к заборам снега. Потеху пришлось прервать из-за резкой боли в паху и отрезок оставшийся до хаты я послушно следовал отпечаткам тракторных траков. Вечером мать, встревожившись моими стонами, потребовала показать, что там у меня не так. Я отказался и отец сказал: —«Ну мне-то можно, я тоже мужик». Мошонка распухла до размера чайной чашки и была твёрдой на ощупь. Отец нахмурился, а когда мать спросила из кухни: —«Так что там?», он ответил, что меня надо показать врачу… Это жутчайший вечер моей жизни – агония отчаяния и ужаса продлившаяся заполночь.

Утром укорочено болезненными шагами я пришёл с матерью в железнодорожную поликлинику рядом с Вокзалом. В регистратуре мне выдали бумажку с номером в очереди к врачу. Мы сели на стулья рядом с кабинетом специалиста в коридоре с гулким эхом. Когда пришёл мой черёд, пряча глаза от матери, я пробормотал, что если что я согласен на операцию, лишь бы всё было нормально.

Врач оказался женщиной, но то ли белый халат придал ей статус мужика или же страх утратить то, не знаю что, лишил меня стыдливости. Она сказала, что это растяжение и нужно делать спиртовые компрессы. За два дня мошонка вернулась в прежние очертания и я забыл панические страхи…

Седьмого марта Владя принёс в школу миниатюрную бутылочку с коньяком. Мы распили его втроём, по глотку каждому. Во рту стало тепло и мы смеялись громче и чаще, чем обычно, но ничего подобного блаженству от вина на дне рожденья Влади. С уроков нас распустили пораньше, ведь это предпраздничный канун Женского Дня и пока я дошёл до хаты всё совершенно выветрилось, оставив только тяжесть в голове. Чтоб освежиться, я залез на крышу хаты, потому что отец уже неделю делал мне мозги посбрасывать оттуда снег.

Верхушки четырёх труб едва выступавшие над снеговым заносом помогли сориентироваться где наш участок крыши. Она на хате уклонистая и уже под конец работы мои валенки заскользили по жести и я упал в узкий палисадник. Приземление прошло удачно – на обе ноги, в глубокий сугроб, но в сантиметре от моего бедра сквозь сугроб вытарчивал ряд стреловидно запиленных штакетин заборчика перед двором Турковых. Их увидав, я – обмер.

(….в те безвозвратно канувшие времена—не дотянуться, не дозваться, не искупить—я не ведал ещё, что все мои горести, радости и всякое такое прочее, исходят от той недосягаемой сволочи в непостижимо далёком будущем, которая растянулась сейчас на моей спине и слагает вот это письмо, в одноместной палатке, посреди тёмного леса на краю света, под неумолчный плеск реки, которую нынче кличут Варанда…)

В конце марта к нам в класс пришла врачебная комиссия с проверкой допризывников. Пока девушек увели в другую комнату для какой-то специальной лекции, врачи сказали нам раздеться, показать им спину, сажали на стул перед собой и стукали резиновым молоточком под коленкой, замеряли рост и смотрели члены.

В моей карточке допризывника в графе половой развитие поставили отметку N. Когда комиссия ушла, Толик Судак объяснил, что N означает «нормально» и всем ребятам поставили такую же, кроме Саши Шведова, а девушки, которые пришли обратно, когда мы уже поодевались, откуда-то о том узнали и теперь вон шепчутся и хихикают между собой с намёком.

~ ~ ~

Лето началось экзаменами за девятый класс. Больше всего боялись Химии – ни один нормальный учащийся с Посёлка не мог постичь все те бензольные кольца с валентными связями.

Как и большинство моих одноклассников, я вызубрил ответы на один из двадцати пяти экзаменационных билетов. На экзамене их номера раскладывались на столе экзаменаторов лицом книзу – выбирай! У меня имелся один шанс из двадцати пяти, я поднял номер и – проиграл. Однако, Татьяна Фёдоровна, она же Нуклезида, зачем-то начала меня вытягивать и в конце концов оценила мою безграмотность «четвёркой».

(….в те безвозвратно канувшие времена—не дотянуться, не дозваться, не искупить—я не ведал ещё, что и т. д., и т. п., и пр., и пр…)

Физик Бинкин, он же Бинкин, потому что, как ни странно, учащиеся не смогли подобрать ему кличку, ассистировал на экзамене и, пользуясь служебным положением, показывал Владе какой где номер разложен на столе. Поднимет бумажку, развернёт лицом к Владе, покивает, чтобы ободрить и вселить надежду, и кладёт где взял. Игра по-честному, без подтасовок. Хороша для заполнения досуга на длинном экзамене, называется «Введи Владю в Искушение».

Бедный Владя сидел в самом конце классной комнаты, с карманами полными шпаргалок, которые накатали прилежные одноклассницы, а после экзамена сгрузили ему, жалко же свои труды так просто выбросить. Но что ты в них поймёшь, видя впервые в жизни те формулы микроскопическим почерком на длинных, в гармошку сложенных, полосах бумаги? Ну и конечно, Владя охотно бы сменял все девичьи старания на координаты вызубренного номера. Бинкин же, своею честною игрой в искушение невинного отрока, щекотал свои садистские наклонности, без которых и педагога не бывает. Пока Татьяна Фёдоровна вытаскивала ещё кого-то и как бы этих игр не замечала, он показал все номера без исключения.

Садисты, как правило, методичны и любят безнаказанность, потому что на таком расстоянии Владя не мог различить ни одного номера, уж как он там ни щурился. Он потянул ещё два—исчерпав лимит попыток сменить билет—и тем поднял свои шансы до трёх из двадцати пяти, но снова промазал. Тем не менее, его не завалили, и Владя получил свою «тройку», а с нею пояснение от Бинкина: —«Это тебе за беспримесно пролетарское происхождение».

К своей одежде я никогда не придирался – носил, что дадут, лишь бы не грязная и не драная, но и за этим больше следила мать, чем я. Так что моя обнова—куртка из дерматина по выкройкам журнала Работница—это её идея, она же потом и шила. Деньги на дерматин нашлись, потому что отец перешёл уже работать в РемБазу слесарем и получал на 10 руб. больше.

Куртка получилась классная, чисто коричневого цвета, только манжеты и пояс более тёмной ткани. Если смотреть издали, она даже и поблескивала типа как бы кожаная. Через две недели дерматин на локтях облысел до своей тканой основы, но в момент награждения куртка ещё ничего была, шикарно смотрелась.

Да, Профсоюзный комитет завода КПВРЗ наградил меня за выдающееся активное участие в самодеятельности. На общезаводской конференции Профсоюза в Клубе, Председатель профкома лично вручил мне бесполезную грамоту и объёмистый бумажный свёрток, где оказалась маска и ласты из тёмной резины для подводного плавания, но, к сожалению, без трубки.

И всё равно, я один раз вывез это снаряжение на Сейм. Правда, плавать в ластах оказалось труднее, чем может показаться на просмотре Человека-Амфибии или фильмов Ива Кусто. К тому же вода постоянно просачивается в маску и попадает в нос, хотя, возможно по другому и не получается…

Однако, меня не манило изучение придонной жизни крупных водоёмов, потому что в то лето меня заботило только одно – трудоустройство. Деньги требовались позарез и много денег, потому что лишь я один оставался безлошадным.

У Влади мопед «Рига-4», у Чубы – «Десна-3», Чепа поставил бензиновый моторчик на свой велик и когда табун Поселковых мопедистов тарахтел вдоль Проспекта Мира, он типа замыкающего трещал следом метрах в тридцати… Но всё равно «Рига-4» самый крутой мопед. Владя, конечно, дал мне пару раз проехаться – мотор урчит, ветер в лицо, добавляешь скорость, красота! Но выпрашивать мопед у Чубы дохлый номер – оседлает его и стоит, ногами в землю, посмеивается, как куркуль.

– Ну, дай… чё, тебе жалко?

– Жалко у пчёлки в попке. Понял? А это – мопед.

– Ну шо ты жлобишься? Да я только до Профессийной и обратно…

В ответ только хаханьки.

– У, жлобяра!

Опять хиханьки.

Чепин велик с моторчиком я и сам не хочу. Но где взять деньги на мопед? Вот в чём вопрос…

Мать сказала, что после девятого класса принимают на Овощную базу, надо пойти в контору ОРСа на Переезде и написать заявление в Отделе кадров.

Звучало заманчиво – там же, наверное, клубника грузовиками, и арбузы в магазины тоже через базу, нет? Вот только примут ли? Мне же шестнадцать ещё не исполнилось. В тесно-тёмном длинном коридоре конторы ОРСа, я волновался сильнее, чем за все экзамены после девятого класса. Приняли!

Так начиналась моя трудовая карьера…

Овощная База в самом конце Деповской и туда я добираюсь на велике. Кроме меня на Базу трудоустроились ещё десять школьников, в основном из школы № 14. Я узнал одного з них – коротышка с длинными патлами, кликуха Люк, это он когда-то отвесил мне пощёчину за выстрел ему в спину. Он прошлого не поминает, а я тем более нет…

Поначалу работа заключалась в сортировке ящиков, пустых, конечно, какая там клубника. Целые надо относить в сарай, а которые нуждаются в ремонте, складывать рядом с сараем, ну а те что вдрызг – тащить к тем печкам под открытым небом посреди двора Овощной Базы…

Прибывший на Базу грузовик с овощами въезжает на весовую платформу для взвешивания. После разгрузки машину взвешивают снова, разность веса гружёного и пустого грузовика показывает сколько овощей привезли на Базу. При условии, что платформа работает правильно. Тут и возникает необходимость в опытном калибровщике, который знает как настраивать платформу. Для калибровки нужна также пробная тонна груза составленная из чугунных гирь весом по 20 кГ, а также рабочая сила, мы, для перемещения этой тонны из одного угла весовой платформы на другой, на другой, на другой, на середину, пока он что-то там подкручивает…