Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

“Ох, и холодно нам!.

Ох, и голодно нам!.”

Лес кончился, а за ним и тропа вдоль высокой насыпи, а впереди ещё половина пути. Никогда прежде мне не доходил полный смысл слов «я голодный!» Когда на дальнем повороте дороги замаячил высокий жестяной квадрат с красавицей в Украинском уборе и надписью «Ласкаво просимо!», которая отмечала черту города, я уже не мог терпеть эти муки и свернул в заросшую травой канаву, что тянулась к лесополосе. Вдоль всей этой канавы не нашлось ни единой съедобной травинки из тех, которые мы показывали друг другу на Объекте. Сплошь один лишь спарыш, да несъедобные одуванчики… ну ещё эти, хрен их знает, на сухих колких стеблях, с метёлочками наверху,… Я вытащил часть стебелька из его нижней секции, пожевал мягкое окончание. Нет, это не еда… Ладно, чуть отлежусь тут меж несъедобных трав перед последним броском к Дяде Ваде…

Я явился первым из гостей. До этого лета, я всегда нос воротил от сала и мать обычно говорила: —«Может, пану марципанов на серебряном блюдечке?» Но с того дня я знаю, что нет ничего вкуснее ломтя сала на краюхе чёрного ржаного хлеба.

(…кому-то не кошерно? Красота! Мне больше достанется…)

В июле мы втроём, мои сестра-брат и я, поехали в военно-патриотический лагерь в городе Щорс. Путёвку предложили в школе, почти забесплатно. Так что пришлось мне опять повязываться пионерским галстуком… Щорс стоит в стороне от основных магистралей, пришлось тащиться туда четыре часа дизель-поездом. Там вошли в колею обычной пионерлагерной жизни с линейками, «мёртвым часом» после обеда, с редкими проходами через городишко, чтоб искупаться в узкой речке под железнодорожным мостом. Хорошо хоть библиотека была при лагере…

Правда, выдался один непохожий день. Утром в столовую пришли одни ребята. Пионервожатая объявляет – наших девочек похитили, выступаем в поиск после завтрака! Ух-ты! Старая пацанская игра Козаки-Разбойники, но вместо стрелок мелом по бетону окружной дороги, они процарапаны сучком по утоптанным лесным тропинкам.

Когда лес кончился и пошли невысокие ряды Сосенок лесопосадки, на перекрёстке грунтовых дорог следопыты-спасатели разделились на мелкие поисковые партии и разошлись по всем направлениям. В компании с ещё двумя ребятами, я свернул направо. Дорога привела к опушке, а там к одинокой хате за невысоким штакетником. Наверное, жилище лесника.

Во дворе ни души, даже собаки нет. Гнетущая тишь, а под Дубом поближе к хате гроб открыт выжидающе и крышка над ним стоит на ствол опёртая. Ну и как будто у тебя есть хоть малейший выбор, если тебе в детстве Баба Марфа Русские Былины регулярно вслух читала. Конечно, лёг я в гроб и попросил ребят накрыть меня крышкой той. Как Святогор просил своего напарника, Илью Муромца. Просьбу тут же удовлетворили. Я полежал немного в тесной темноте. Совсем не страшно, приятный запах свежих стружек. Потом стал сдвигать крышку, а она не шелохнулась – наверняка сверху уселись и старательно сдерживают свой счастливый смех идиотов.

Я не орал и в крышку не стучался. Мне слишком хорошо было известно, что от каждого крика гроб опояшется дополнительным железным обручем, как от ударов меча Ильи Муромца по гробу со старшим товарищем, который капканом оказался, точь-в-точь по росту Святогора. Молча полежал я ещё в темноте, а потом без лишних усилий сдвинул крышку в сторону, в безлюдную тишь пустого двора. Не удивительно, что у этих придурков мороз пошёл по коже от сидения на зловеще молчащем гробу и они смылись…

Когда я вернулся к распутью, все уже были там и похищенные девочки тоже, потому что лагере всех уже ждал обед…

Но до конца лагерной смены я в Щорсе не остался, потому что Старшей Пионервожатой позвонили из Конотопского Горкома Комсомола и сказали, что я должен ехать в Лагерь Подготовки Комсомольского Актива в городе Сумы.

В последний перед отъездом вечер, в лагерь пришли местные щорсовцы побить меня. Они даже всовывались в окна палаты и откровенными жестами намекали, что мне уже хана. Наверное, я слишком остроумно возразил кому-то из них при купании в речке, а может какая-то из местных девочек, которые тоже томились в лагере, им пожаловалась, что я слишком высокого о себе мнения и вообще выделываюсь. Но в окно хлопцы не влезали из-за присутствия Старшей Пионервожатой. Чуть позже она сопроводила меня в палату с моим сестрой и братом – попрощаться, потому что дизель отправлялся слишком ранним утром.

~ ~ ~

В Лагере Подготовки Комсомольского Актива в Сумах мы, четверо ребят из Конотопа, жили в одной палатке с четырьмя железными койками на песчаном полу, а наши две землячки делили комнату в длинном здании барачного типа с девушками из других мест. Помимо того здания, на территории имелась отдельная столовая и сцена-раковина перед рядами скамеек из брусьев, в окружении молодых, но уже полуусохших Сосен задушенных нитями густой паутины. Каждое утро на тех скамьях мы конспектировали лекции, которые нам читали убей не помню о чём.

Потом весь день мы валялись поверх армейских одеял на наших койках—(в давнем пионерлагере за Зоной, палатка старшего отряда была частью зачарованного пространства из трепетанья резных теней по нагретому солнцем брезенту) – в палатке, которая была всего-навсего палаткой и никакого волшебного театра теней ни на одной из стенок.

(…как много мы теряем вырастая…)

Я был младше и мельче всех в Конотопской группе и только слушал степенную болтовню старших на полгода, что Волга куда лучше устаревшей Победы и как надо правильно производить объездку мотоцикла, и что какой-то парень с ними по соседству женился в возрасте восемнадцати лет. Ведь надо же какой придурок! Женился, когда ещё должен был с пацанвой футбол во дворе гонять…

Растянувшись на своей койке, я знал, что мне нечего добавить в элитарную беседу солидных людей и просто смотрел, как Батуринское шоссе мчит под колесо моей «Явы», которой даю первую объездку или видел заросший травой луг рядом с мусоркой на Объекте и нас, ребятню в погоне за мячом, с безответными воплями «мне! пас!» И я беззвучно хмыкал, вспоминая наивные россказни друг другу про богатыря футболиста с красной повязкой на правом колене, потому что ему запрещалось бить той ногой и судьи за этим строго следили, не то штанги ворот разлетались в мелкие щепы, а не успевших увернуться вратарей замертво уносили с поля на носилках после его «пушечного» удара.

Нет, подобный детский лепет не вписывался в сырую пещеру палатки с комсомольскими активистами оброненными на их койки, тем более, что я никак не мог вспомнить как же его звали, того футболиста…

Один из нашей палатки умел играть на гитаре, которую одалживал где-то в длинном барачном здании. Весь репертуар насчитывал ровно две песни – баллада про город куда не найти пути, а жители там любят споры, потому что мысли у них поперёк, зато руки любимых вместо квартир, после которой следовал весёлый рок про скелетов, которые радостно мотают головой после хорошей анаши. Однако даже с такой скудной программой, слушатели у него всегда находились, бренчанье гитары скликало обитателей из соседних палаток и девушек из их спален в длинном здании.

Я попросил его научить меня игре на гитаре и он показал два известных ему аккорда и как нужно играть бой «восьмёрку». Глубокие борозды от гитарных струн пропахали подушечки пальцев левой руки. Давить на струны было больно, но больно уж хотелось научиться…

В игре КВН против команды активистов из города Сумы мы проиграли, но только не в конкурсе Приветствий, который я ниоткуда не сдирал. Мы вышли как заблудившиеся инопланетяне.

“Мы на Марс собирались!

Йе! Йе!

А попали мы к вам!

Йе! Йе! Йе! ”

~

~

юность

Немало своих одноклассников не досчитались мы после этого лета. Кто-то уехал, другие стали студентами всяческих училищ и техникумов. Куба поступил в Одесское Мореходное Училище, Володя Шерудило перешёл в Городское Профессионально-Техническое Училище № 4, оно же ГПТУ-4, но в Конотопе это заведение именовали просто «бурса», чьи учащиеся автоматически становились «бурсаками». Чепа пытался поступить в какой-то горный техникум в Донецке, но в результате оказался студентом Конотопского Железнодорожного Техникума. В параллельном классе потерь было не меньше и даже младенчик, которого одна из их девочек нагуляла и в конце каникул «в подоле принесла», не восполнял урона, и потому остатки 8 А и 8 Б классов объединили в один девятый класс, уже без всяких букв…

В первый день занятий, после торжественной линейки с традиционно бесконечным звонком на первый урок первого полугодия, в наш сводный класс вошёл Валера Парасюк (кличка Квэк). Этот блондин из десятого класса бегал за кем-то из девочек бывшего параллельного и нарисовался под предлогом случайного визита типа как бы сказать «привет-привет» ребятам.

Учительница Украинского языка и литературы, Федосья Яковлевна (кличка Феська), с прямым проборов в бесцветных волосах переходивших в тощие косички жалкой короны, пришла второй, уступив Квэку тридцать секунд. Однако, полнясь бойцовским духом настоящей спортсменки, указала ему на дверь и скомандовала выйти. Квэк не стал варить воду, а враз удовлетворил пожеланию классной дамы, избрав, однако, несколько личный путь. Он влез на подоконник и удалился красивым прыжком во двор школы. Его чёрные, хорошо начищенные туфли взбликнули на лету, в виде блестящего «пока-пока».

Недаром учительница Химии, Татьяна Фёдоровна (кличка Нуклезида) имела привычку ставить эти его туфли нам в пример. «Если у парня туфли начищены, значит он следит за собой. Берите пример с Валеры Парасюка, и с его туфлей, которые всегда начищены!»

После чего Федосья Яковлевна, она же Феська, закрыла окно оставшееся нараспах после отбытия Валеры Парасюка, он же Квэк, и призвала учащихся не обращать внимание на его выбрыки, поскольку он больше уже не наш, а переведён в школу № 14 (вторая из двух школ на Посёлке) за то, что его место жительства ближе к упомянутой школе, и пусть теперь у тамошних учителей голова болит…

Нет лучше способа узнать друг друга лучше и ближе притереться, чем совместный труд… Отзанимавшись первую неделю, старшие классы были оповещены, что утром воскресного дня они должны явиться в школу с вёдрами, поскольку мы идём в подшефный колхоз села Подлипное оказывать помощь в уборке урожая.

День выдался великолепный, тёплый сентябрьский день с ясным солнцем в просторном голубом небе. Шумная колонна учащихся пришла на край кукурузного поля, где нам объяснили порядок проведения сбора. Оторвать початок от стебля, ободрать с него длинные листья, а всё остальное бросить в ведро. Когда ведро наполнится, отнести и высыпать содержимое на общую кучу початков. Совокупность перечисленных действий становится твоей лептой в процесс «шефской помощи коллективному хозяйству».

Каждого шефа поставили во фланг ряда кукурузных стеблей, который ему предстояло обобрать по пути следования к противоположному концу поля невидимому за зелёной стеной урожая. И – двинули слитые единой целью! Вперёд, под бамканье початков по дну и в стенки вёдер, под радостные возгласы юных голосов, под наставительные окрики поднаторелых педагогов, под жахканье взрывпакетов подброшенных в безоблачное небо… Как барабанно, звонко, мудро, высоко!

Вскоре я отметил моё отставание от общего продвижения. Возвращаясь с очередным ведром собранных початков к общей куче, я обратил внимание, что далеко не все стебли освободились от початков подчистую. Так надо ж было чётче объяснять, что цель не в том, чтобы собрать сколько их есть на поле, но выборочно, лучших из лучших, початочную элиту, так сказать!

Подправив, соответственно, свои приоритеты и трудовые методы, я тут же поравнялся с общей массой шефствующих шествующих к победе в битве за урожай, затем вырвался вперёд и настиг авангардный отряд из четырёх ударников труда.

Предшествование общей массе трудящихся даёт немало преимуществ. Первое, оно же главное, что не нужно возвращаться к общей куче собранных початков. Как только ведро наполнилось, переворачиваешь и сыпешь наземь, становишься кучезачинающим основоположником для последующих трудовых всыпаний теми, кто придёт следом.

Пара ребят-авангардистов избрали путь наименьшего сопротивления и расшвыривали початки оборванные со своих рядов куда попало, тем самым избегая затраты сил и времени на обдирку листьев. Я не стал перенимать их передового метода, поскольку вдалеке уже виднелся край поля с его урожаем. Мы вышли к следующему, оставленному под паром, и полчаса валялись на густой траве, больше утомившись ожиданием пока дотопает основная масса, чем нашими сверхпроизводительными трудовыми усилиями…

В сентябре Архипенки переехали на улицу Рябошапки недалеко от РемБазы, которая выделила своему фрезеровщику, Дяде Толику, квартиру в пятиэтажке. Образ жизни в нашей хате стал просторнее, потому что родители перешли спать на кухню…

Вскоре после этого в хате появился ещё один жилец, Григорий Пилюта, который отбыл свою десятку за убийство и вернулся в родительский дом. Гладкий чуб тёмных волос облегал его лоб до бровей, а глаза постоянно смотрели лишь вниз или в сторону. Сумрачно и молча проходил он по двору между калиткой и своим крыльцом. Его возвращение из тюрьмы не отменило концерты Пилютихи сквозь стену. Хотя Однажды проходя под окном их кухни, я услыхал его попытку грубым окриком заткнуть поток материнских проклятий кухонной стене…

Посреди ночи меня разбудил отец склоняясь надо мной в скудном свете настольной лампы. Мать стояла в дверях на кухню, а Саша и Наташа заспанно выглядывали из-под своих одеял.

Отец сказал мне, что Пилюта ломится во входную дверь с ножом и я должен вылезти через окно комнаты в палисадник и принести два топора из мастерской в сарайчике. На одевание не оставалось времени – через наполненную темнотой кухню доносились тяжёлые удары в дверь на крыльце и пьяные вопли с требованиями к матери: —«Открой, сука! Я тебе кишки выпущу!»

Я быстренько принёс необходимые инструменты и вышел с отцом на веранду охранять дверь, что сотрясалась от ударов и животных воплей Григория Пилюты. Как долго выдержит щеколда в навесном замке?.

Мы стояли наготове в трусах и майках с топорами в руках. – «Серёжа!»—сказал отец взволнованным голосом, – «как ворвётся, ты остриком не бей, обухом глуши! Обухом!» Мне было страшно, но вместе с тем хотелось, чтобы Пилюта поскорей врывался бы уже.

Он так и не ворвался. В тёмном дворе раздался вой Пилютихи и уговаривающий мужской голос. Это Юра Плаксин, друг детства Григория Пилюты, пришёл из своей хаты на улице Гоголя, напротив колонки. Он увёл пьяного с собой… Мы оставили топоры рядом с дверью и ушли досыпать ночь. Утром я осмотрел глубокие проклёвины ножом сквозь серую краску входной двери. Хорошо, что это не зимой случилось. Как бы я вылезал через окно, когда там вставлены двойные рамы, а? Потом явился Юра Плаксин с ранним визитом, просить, чтоб не говорили участковому про этот случай.

Один из топоров долго оставался на веранде, покуда Григорий Пилюта не съехал куда-то в город из материнской хаты, от греха подальше. Ну глупо же, сама его накрутит, а потом бегает за Юрой Плаксиным, чтобы сынок опять не загремел на Зону. Возможно, у него имелись и свои причины съехать, откуда мне знать, чужая душа потёмки… Позднее я встречал его в Городе, но во дворе нашей хаты никогда.