Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

В то солнечное воскресное утро я вышел из Нежинской на остановку трамвая потому что школа № 11 находится по ту сторону Путепровода-Переезда, на полдороге от конечной нашего трамвая к Вокзалу. Поселковый красный трамвайчик со своим круглым, как нос у клоуна, фонарём пониже стёкол кабинки водителя, притадахкал от Первомайской на остановку. А под этим лампо-носом, инвентарный номер вагона – 33.

Конечно, я яснее ясного осознавал, что всё это чепуха и предрассудки, но жалко было случай упустить. Потому что, когда тебе попадётся сдвоенная цифра, ну типа там 22 или 77, или так далее, в номерном знаке автомашины или в номере напечатанном на твоём кинобилете, или на том, что тебе кондукторша оторвала, значит тебе повезёт, сто процентов. Просто не забудь стиснуть руку в кулак и произнести, неслышно, колдовочку: —«Моя удача – точка!» Что я и сделал.

На Олимпиаде, в группе 14-летних восьмиклассников из 14-ти школ города, я решал что-то там про ускорение, удельный вес и плотность, но не всё. А на заключительный вопрос: —«Почему мы сначала видим молнию, а уж потом только слышим гром?»—я ещё и картинку нарисовал карандашом, для понятности явления.

На следующей неделе Бинкин с изумлённым удивлением объявил, что я занял первой место в Городской Олимпиаде по Физике в своей возрастной категории.

Не знаю, может нос циркача-трамвая и вправду принёс удачу или же проверяющих запугала загогулина карандашной молнии, но всё же приятно сознавать, что ты побил представителя престижной школы № 11, и даже парня из школы № 12, с её Физико-Математическим уклоном… Так получите, слабаки, от Поселковых хлопцев!

В Клубе показывали Мёртвый Сезон. Мы втроём купили билеты, чтобы сеанс состоялся, а то, если касса не продаст ни одного билета, киномеханики отказываются крутить кино для одних только контрамарочников. Но в этот раз зрители подтянулись, не столько как на Индийский Гита и Зита, но на треть зала потянет.

Фильм про нашего разведчика в Соединённых Штатах, в главной роли Донатас Банионис из Никто не Хотел Умирать, где его в конце застрелили и он упал на стол со своей запиской, которую не успел дописать. А тут за ним долго следили, потом дали двадцать лет тюрьмы, но наши его выменяли на агента ЦРУ, которого поймали в Советском Союзе.

Чёрно-белое кино, но широкоформатный, а у Баниониса такая белая рубаха клёвая. Сразу видно, что не нейлон, но он её не снимал, даже когда на кухне ужин готовил, просто рукава слегка так подвернул. В общем, фильм – забойный.

Когда закончился, мы, медленно так, на выход подались, задумчивые малость – умеют же люди жить интересной жизнью. И тут Куба—хлясь! – своей шапкой из ондатры по кулаку: —«Всё!»– грит. – «Завтра с утра иду к Соловью нащот поступить в шпионскую школу». Мы с Чепой от хохота пошли в разнос и надолго, потому как Соловей – участковый на Посёлке.

Вообще-то, участковым его никто и не называл даже, скажут «Соловей» и всё – все врубились без пояснений. Как заходит на Базар, по рядам и по прилавкам шорох так и шебуршит: —«Сол!. Сол!. Сол!» Бабы из Подлипного или Поповки, свои банки-грелки с самогоном поглубже по кошёлкам ныкают, чтоб неприметнее. И стоят, сама невинность, над законным ассортиментом – семечки, там, луковицы в косичку сплетённые.

Но у Соловья нюх ещё тот! Не раз, и не два под бабкины проклятья лился наземь «самохрай» конфискованный из её кошёлки. Один раз какой-то ханыга из толпы не выдержал искушения, плюхнулся на четыре кости и давай хлебать из самогонной лужи. Соловей поорал, въехал пару раз сапогом по рёбрам, а тому уже всё ништяк. Ну «спецслужба» подкатила и повезли алика в вытрезвитель, холодным душем возвращать в суровую повседневность жизни.

Но и Соловью доставалось, заловят где-нибудь по тёмному и отметелят по самое небалуй. Или керосином хлюпнут и зажгут. В другой разборке руки ломом поперебивали. Ну хлопцам срок дадут, он в гипсе отлежится и – опять на Базар в своей фуражке красной, а там снова: —«Сол!. Сол!. Сол!»

Короче, Куба круто выдал, насчёт пристроиться в разведшколу через Соловья.

На зимних каникулах, победителей Олимпиады по Физике повезли в город Сумы, на Областную Олимпиаду. В группе из Конотопа было четверо ребят и одна девушка-девятиклассница, но смотрелась как вполне даже взрослая девушка… В Сумах нас привели ночевать в гостинице. Количество ребят совпало с количеством коек в номере. Наш старший, учитель из школы № 12 с её Физико-Математическим уклоном, остановился где-то дальше по коридору, а девушка, которая с виду взрослая, в каком-то женском номере.

Вскоре все собрались в нашей комнате вокруг двухтомника в мягкой обложке Сборник Задач и Упражнений по Физике для Поступающих в ВУЗы, который принёс предводитель группы.

Охренеть! Я таких книжек отродясь не видал и до этого момента полагал, что школьный учебник – это и всё, что есть по Физике. Но фиг я угадал. Остальным Конотопским Эйнштейнам те книжки оказались близкими знакомыми и друзьями не разлей вода. Тут же бросились активно обсуждать в каких разделах особо трудные задачи, а где так себе.

Учитель предложил порешать чуть-чуть, для разогреву. Все тут же принялись формулы строчить и объяснять их друг другу. Только я был «шестой лишний» в их трудолюбивой компании. Задачки эти далеко усвистали за пределы школьной программы, из которой Бинкин решал с нами что-то на классной доске.

Потом мы вышли в город поесть в столовой за талоны. На обратном пути я приотстал, чтобы украдкой любоваться походкой девушки, которая как взрослая. Зелёное пальто плотно облегало её широковатую фигуру и каждый шаг походки натягивал косые складки на материале спины: то к левому её бедру, то к правому… Мельк – влево, мельк – вправо. Туда-сюда. Мельк-мельк.

Фактически, кроме длинного пальто, сапог и вязаной шапочки смотреть было не на что, но эти матерчато-ритмичные складки на её спине… на жаргоне онегинских времён – они меня с ума сводили. Хоть и пустяк на первый взгляд, эти складки далеко не безделушка для знатока и коллекционера подобных жемчугов. Некоторые из прочитанных мною книг перечитывались и не однажды лишь потому, что я знал – там есть пара строк про это. Пара скупых строк, но они содержат конкретную деталь, которую я спрячу в свой ларец, чтобы использовать позднее.

Например, в фантастическом рассказе Гарри Гаррисона про машину времени, один кинопродюсер со своим съёмочным коллективом скакнул в год 1001, чтобы снять боевик. Исполнитель главной роли что-то там себе повредил, и они заменили его местным Викингом, который подвернулся почти на халяву – бутылка виски в день.

И вот кинорежиссёр объясняет этому новоиспечённому Шварценнеггеру что, конкретно, делать в следующем эпизоде: —«Ты врываешься в спальню в захваченном тобою замке. Видишь полусонную красотку, отбрасываешь своё оружие. Садишься рядом и медленно сдвигаешь бретельку, чтоб та упала с её плеча. Всё. Дубль снят. Остальное зрители додумают сами, а воображение у них – закачаешься».

А-га! Вот она долгожданная деталь!. Бретелька медленно соскальзывает с округлого мягкого плеча… Вот где конкретика. Не какой-то там расплывчатый «поцелуй в уста сахарные»…

И в тот же вечер, натянув одеяло на голову и крепко зажмурившись, я врываюсь в спальню полусонной красавицы. Но конечно, без всяких дурацких кинокамер и прожекторов – я не киношный Викинг, а взаправдашний и тут у нас реальное Средневековье. Я отбрасываю свой щит и меч и спускаю бретельку. Сперва, она сопротивляется, но присмотревшись повнимательнее к правильным чертам моего лица, покорно откидывается на ложе. Я ложусь поверх её тела… горячая волна прокатывает внизу живота… мой член напряжённо вибрирует… глаза зажмурены… и я… Что?!. я не знаю что дальше. Значит пора передохнуть перед следующим погружением в заветный ларчик, за какой-то другой сокровенной деталью, и уже вокруг той выстраивать новую ситуацию про это, и та снова приведёт к болезненно сладостному состоянию проклятого неведения.

(…Лев Толстой страстно порицал рукоблудие… Ибо всякий матёрый святой начинает свою карьеру с греховных мерзостей, иначе в их духовном росте не состоится стадия мук самоотречения, без коих личности не вознестись над уровнем бытия всего лишь только тварью живой, рост прекращён, он обращён в ничто, в ноль, коль боль обрыва связи с животной пуповиной упущена.

Вот тут никак не соображу – можно ли мои эрекционные оргии классифицировать как бытовую суходрочку? С одной стороны, на член не возлагалась трущая петля из пальцев и оргазма ни разу не случилось. Но с другой стороны, что если это бесконтактное ласкание являлось как бы предваряющей прелюдией? Что если бы не присутствие моего брата, который мирно посапывал рядом со мной на раскладном диване, у меня бы всё вошло в нормальное русло, на смену нерукоблудному торчанию пришёл бы традиционный тактильный труд и трение в поте чела своего и я бы влился в ряды 95 % мужской части человечества с Львом Толстым и корифеями Итальянского кинематографа во главе процессии?.)

Однажды во дворе школы Куба спросил со значением: —«А вы знаете, если кто дрочит, у него волосы растут на ладонях?» Чепа и я синхронно глянули в раскрытые ладони, каждый в свои, под хохот Кубы довольного как слон. Я знал, что мои ладони безгрешны, но глянул всё равно, чисто инстинктивно… Вот и выходит, что эти складки, мелькающие впереди меня то туда, то сюда, совсем не бездельный пустяк. Может в каком-то из моих будущих бесконтактных столбняков, это зелёное пальто распахнётся и нежный голос молвит ласково: —«Мёрзнешь? Иди сюда. Вдвоём теплее…» И я… Что?.!.

Вечером наш ментор принёс всё те же мягкие задачники и настойчиво предлагал обратить внимание на упражнения под номером таким да эдаким. Городские победители расщёлкали их как семечки, а я только заглядывал через плечи с учёным видом знатока…

Областная Олимпиада по Физике проводилась в каком-то институте по высшему образованию. В аудитории для восьмиклассников, каждому соревнователю выдали тонкую тетрадь с проштампованными страницами. На первую писать только своё имя и откуда ты вообще, две следующие для переписывания заданий с доски, всех – шесть. Ни фига себе! Три задания оказались теми самыми, которые вечером накануне ментор решал у нас в комнате с теми, кому доходит. А для меня утро не стало мудренее вечера, ноль, он и спозаранку полный ноль.

Сидеть без дела скучно было, однако встать и сразу выйти, нарушить сгустившуюся тишь напряжённой работы мыслей, показалось не очень вежливым. Я открыл самую последнюю страницу в тетрадке и начал карандашный рисунок пирата. Его лицо я мог представить очень живо, широкие усы, сливы глаз из-под тюрбана на голове обернувшейся вполоборота через плечо. Но на бумаге с чернильным штампом получалось всё не то. Даже пистоль с дулом-раструбом, как у разбойников в Снежной Королеве, мало помог делу.

Хмм… сэр Исаак Ньютон из меня никак не вышел, и на Репина не потянул… Мне вспомнился отцовский осёл, что вывез его из Школы Партучёбы. В моём случае придётся двигать ножками. Крадущейся походкой, я отнёс тетрадку на стол проверщиков и вышел…

Конечно же, фиаско в таких основополагающих областях жизни—Физика и Живопись—меня морально сплющило. Чтобы приглушить разгромное чувство неполноценности или, короче, с горя, я приобрёл пачку сигарет с фильтром. «Орбита» за 30 коп. Cодрав целлофан обёртки, я обнажил плотный рядок рыжих фильтров и понюхал. Пахло незнакомо, но без противности, по-взрослому как-то и я отложил орбитальное испытание до возвращения в Конотоп. Но и там пришлось два дня улучать благоприятный момент, чтобы удалиться с манящей пачкой в нашу уборную посреди снегов огорода.

Одна затяжка… Вторая… Неудержимый кашель… Прозрачно-зелёные бублики плывут перед взором. Тошнота. Полное совпадение симптомов с описанием Марком Твеном амбулаторного случая Тома Сойера. Да, нужно проявлять уважение к всемирно известным классикам, не пришлось бы швырять в тёмную дыру уборной непочатую, практически, «Орбиту» за 30 копеек.

~ ~ ~

Напротив привокзальной площади, за железом трамвайного пути и асфальтом дороги, раскинулся парк имени Луначарского, первого Советского министра образования – обширное место с аллеями высоких деревьев и куртинами стриженных кустов между ними. Всех входящих со стороны площади встречал белый Ленин на высоком сером постаменте, с печальной задумчивостью созерцая, поверх голов, часы на здании Вокзала. В кулаке левой руки он защемил лацкан пиджака, а правая, опущенная на всю свою длину, чуть отвелась назад жестом исполненным политической поэтичности как бы комбайнёр поглаживает головки колосков – а не пора ли вас косить, ребята?

(…а что ещё, помимо такой лирично, задумчивой статуи—без всяких там броневиков и задушенных в кулаке кепок—можно ждать от отроду миролюбивых Конотопчан? Свидетельством их пацифизма служит количество «Мира» на душу населения: одноимённые кинотеатр, проспект и площадь, однако же довольно с них, то всё в Городе, а мы тут на Вокзале…)

Из-за деревьев позади монумента проглядывал массивный куб трёхэтажного Дома культуры тоже имени Луначарского, но в Конотопском обиходе его укоротили до «Лунатика» (не министра, конечно же, а Дом культуры) и, из-за двойной нагрузки на одно имя, иногда приходилось переспрашивать о чём, конкретно, речь – Лунатик парк, или ДК Лунатик?

Здание никак не отличалось какими-либо архитектурными излишествами – прямые стены, квадратные окна, прямоугольный вход. Несмотря на обманчивый внешний вид, Лунатик имел четыре этажа, утаив глубоко под собою кинозал для просмотра фильмов. Однако поскольку то же самое кино крутили в Клубе КПВРЗ ровно через неделю и забесплатно, (благодаря контрамаркам Директора Клуба) Лунатик оставался вне сферы наших интересов. Ажиотаж вокруг Лунатика ДК поднимался во второй половине учебного года, с началом сезона игр КВН, он же Клуб Весёлых и Находчивых, между командами школ города. Вот когда всем хотелось попасть на второй этаж Лунатика в зал обитых синим плюшем сидений сдвинутых в слишком тесные ряды на паркетном полу зала.

На игры КВН билетов не продавали и, чтобы попасть туда, приходилось выпрашивать у Старшего пионервожатого школы, Володи Гуревича, а тот отвечал, что билеты распределяет Горком Комсомола и квота выделенная на школу № 13 слишком мала, а когда он её привозит, из неё же дерут его старшие коллеги по Учительской, ну, разве он виноват, а?

Билеты были всегда белые и пустые, баз указания ряда и места, так что лучше приходить пораньше и усесться, чтобы не пришлось стоять всё игру в экономно узких проходах или насеститься на мраморном подоконнике какого-то из окон в конце зала, осторожно упирая спину в темнотищу за холодным стеклом, потому что зима ведь.

Зимой уроки Физкультуры проводились на улице. Учительница Любовь Ивановна отпирала тёмную «кандейку» на одном крылечке с дверью в Пионерскую комнату. Ученики с гвалтом вваливались в глухую комнатушку, расхватывали по паре лыж и палок опёртых на штукатурку стен и выходили на улицу Богдана Хмельницкого бегать «на время» под Тополями вдоль трамвайного пути. Любовь Ивановна смотрела на большой круглый секундомер подвешенный тесёмкой к ней на шею, и объявляла результаты. Рядом с ней стояли пара девочек класса, что пришли в школу даже не в спортивном и теперь вдвоём держали один классный журнал как бы фрейлины, чтоб Любовь Ивановне удобней проставлять оценки за спортивные достижения…

А и ну ничего себе равноправие полов, да? Девочки могут бегать или не бегать, как им заблагорассудится, но если ты оказался ученик, то Любовь Ивановна тебя даже и спрашивать не будет: на старт! внимание! марш! И – беги, пацан, беги!

Ремённые крепления школьных лыж вреза?лись своей твёрдостью сквозь обувь, фигня, короче, по сравнению с толстым резиновым жгутом, который отец ещё на Объекте закрепил на мои лыжи. Но свои я в школу н приносил, они для внеклассного пользования…

В тот день после обеда наша неразлучная троица каталась с горок возле села Подлипное. Довольно крутой спуск, но мы съехали всего пару раз, когда из села привалили пара жлобов и прицепились – дай им лыжи. Один даже хотел ударить Кубу, но тот увернулся и съехал вниз. Чепа и я – следом, но не по самой крутизне как он.

Те два придурка кинулись догонять и, на опушке Рощи, который быстрей бегает, наступил на конец моей лыжины. Я упал. Когда поднялся, смотрю – Чепа уже лыжи скинул, перебросил через плечо своей рабочей фуфайки и улепётывает между тёмных стволов зимней Рощи. Эту картину заслонила рожа в шапке из чёрного кролика с отпущенными ушами. Налобный отворот сполз до глаз и из-под меха осталась лишь ухмылка толстой нижней губы. Но и этот фрагментарный портрет отдёрнулся резко, когда я получил удар в нос и рухнул под дерево.

– Не понял? Лыжи снимай, сука!

Тут подбежал его дружок. То ли не так выпивши или же впечатлительный от природы—снег вокруг щедро забрызган крупными каплями крови из моего носа—он сказал мне валить, и увёл своего кореша в село обратно.

Полный угрюмой апатии, я брёл на лыжах через Рощу затыкая нос комками снега, а те промокали красным один за другим. На боковой улочке возле школы меня дожидался Куба. Он заглянул мне в лицо и сказал, что лучше помыть под краном и что Володя Гуревич ждёт нас в комнате десятого класса, какой-то у него важный разговор.

В школьном дворе я снял лыжи и поднялся на высокое крыльцо уже пустого здания. К пяти уборщицы уже кончали работу и расходились по домам. Школа пустела, оставался только сторож и, когда-никогда, группа пионеров за подготовкой монтажа под баян Старшего пионервожатого.

Зеркало над раковиной показало, что кровь уже не вытекает и что это не моё лицо, а какого-то незнакомца с носом в два раза толще нормального, под которым бурым гримом нарисованы гитлеровские усы. Ну и подбородок не чище. Я умывался, пока Куба не сказал, что лучше всё равно не станет. Я вытер носовым платком лицо. В распухшем носу глухо г?пало.

В назначенном классе Володя Гуревич был один. Деликатно обходя взглядом мой огромный нос, чтобы случайно не зацепить, он толкнул речь насчёт позора, что наша школа который год вылетает из КВН на первой же игре. Всё из-за того, что слишком полагаемся на наши выпускные классы. Пришла пора ломать такую порочную практику. Нам нужны новые силы. Нужна свежая кровь.