Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

(…позднее Лида из нашей бригады мне говорила, что На Семи Ветрах можно найти квартиру за 18 руб., но я так и остался у Прасковьи…)

Придя на улицу Декабристов, я одолжил у соседей возок, поставил его у калитки номера 13 и только после этого зашёл во двор… Галя сидела на кресле в гостиной и смотрела телевизор, я вежливо поздоровался, сказал, что я не голоден, и прошёл в свою комнату – снимать книги с полок и разбирать этажерку.

Окна комнаты не открываются, в них сделаны только форточки, и чтобы всякий раз не переобуваться на веранде в домашники и обратно, я простелил через гостиную и кухню развёрнутые листы Morning Star, по которым и ходил туфлями. Молодая женщина непонимающе следила из своего кресла за моими манипуляциями с газетным тротуаром и как я утаскиваю книги и запчасти этажерки. Возок, ожидавший на улице ей не был виден.

Всё уместилось, только ехать пришлось медленно, лакированные полки уложенные поверх книг скользили друг по дружке. В хате на Нежинской к домохозяйке успела присоединиться ещё какая-то старуха и они, притихнув, наблюдали как подпольщик заносит стопки нелегальной литературы на свою новую явочную квартиру.

Вернувшись на улицу Декабристов, я вернул возок владельцам, собрал кое-что из одежды—портфель из Одессы стоял в ожидании—вежливо попрощался с Галей и ушёл, оставляя её наедине с телевизором, потому что я умею побеждать с достоинством.

(…не по собственному хотению угодила Галина смуглянка в эпицентр распри семейной, зато впоследствии ей удалось выйти замуж за хлопца с Посёлка, ну не так, чтобы очень надолго, однако это уже её личная история…)

~

~

против течения

Домохозяйка любила цитировать покойного мужа и через день устраивала попойки со своими подругами-ветеранками, правда не на кухне, из-за квартиранта, а за закрытыми шторами дверного проёма в её комнату… А я сидел в своей, чуть слышно шелестел страницами и ни во что не вмешивался – красиво жить не запретишь.

С Декабристами 13 я полностью не порывал – пришлось попросить моего отца, чтобы сделал мне в РемБазе стойку и трубочку с креплениями по моему чертежу, а моя мать пошила из дешёвого материала стенки и получился ситцевый гардероб, как когда-то в прихожей на Объекте. Но с той поры передовые технологии шагнули далеко вперёд и я накрыл его лёгким куском толстого пенопласта, которым утепляют вагоны на заводе КПВРЗ.

Явочной моя квартира не стала, как видно, конспираторов спугнул слишком убогий интерьер. Они так и не появились. Так что, я начал считать её кельей монаха-затворника, но мне она нравилась, особенно черно-белый ствол могучей Берёзы, что целиком заполнял вид из окна. Иногда, отложив перевод, я просто сидел и опирался взглядом на чёрные метины коры.

Моя мать в сопровождении отца приходила посмотреть как я обустроился. Посреди проходной кухни, мои бывшая и нынешняя домохозяйки обменялись непримиримыми взглядами и кивками, храня официальное молчание. Затем мои родители постояли, с тихими вздохами, под голой лампочкой свисавшей с потолка на зачернённых пылью проводах. На их вопросы я отвечал вежливо, односложно и они вскоре ушли, потому что единственный стул комнаты не мотивировал задержаться дольше.

Посреди сентября и рабочей недели, Ира приехала из Нежина. Она нашла нашу стройку На Семи Ветрах, я переоделся в вагончике и мы ушли в город. Мне всегда нравился этот её романтически широкий плащ ниже колен.

Мы сходили в гости к Ляльке. Его жена Валентина с облегчением обрадовалась, что у нас всё хорошо. Пару раз, когда у нас с Ирой случались размолвки и она приезжала потом из Нежина, то просила Валентину съездить за мной на Посёлок, а это не ближний свет. И в результате, мы с Ирой мирились на диване с жёстким ковром в гостиной Валентины и Ляльки…

Фактически, их даже нельзя назвать размолвками. Просто иногда Ира была не в настроении и хотела выкричаться. Например, почему я такой некрасивый? Она разглядела это, когда мы сходили на комедию свежевоскрешённого Шестого объединения киностудии Мосфильм, с голубоватым юморком. Или же, да никому они не нужны, эти твои переводы!.

Но настоящих ссор между нами просто не получалось. Несмотря на косноязычие, мне как-то удавалось её убедить, что это не наша роль, зачем нам чужие слова повторять? Глупо так выходит, сам я себя понимаю вроде, а высказать не могу.

Всего один лишь раз я повёл себя совсем неправильно. Когда привёз получку из СМП-615 и положил на стол возле старого трюмо. Ира спросила сколько там, а потом начала кричать, разве это деньги? Ей таких денег не надо!

Тогда я схватил ту тощую стопочку, но мельчиться не стал, порвал ровно надвое и выбросил в форточку… Пока Ира выскакивала во двор, я просто места себе не находил, проклинал свою глупую несдержанность.

В следующий мой приезд, Ира с какой-то стыдливостью поделилась, что в банке принимают даже склеенные купюры.

(…и это правильно, потому что банку тоже деньги нужны, а 70 рублей на дороге не валяются, разве что случайно свернёшь под окно на первом этаже, но и там в порванном состоянии…)

Меня в тот раз конкретно удивило качество бумаги для печатанья денег. Допустим, нарезать газеты—такое же количество бумажек—и то труднее было бы порвать, чем ту получку. Буквально сама собой – раз! и – надвое…

Потом ещё мы зашли в новый Дом Культуры завода КПВРЗ, рядом с базаром. Говорят на строительство ушло шесть миллионов рублей. Директор Лунатика, Болштейн, перешёл туда занять ту же должность. На втором этаже нового ДК оказался бар и танцзал со столиками.

Ко мне мы пришли в момент расходняка оргии вдовых вековух. Посреди кухни я представил взаимно Прасковью и Иру. Домовладелица внимательно её осмотрела и как мне кажется, ей тоже понравился широкий плащ. Она даже вдруг поцеловала Иру, а с разгону и меня заодно, потом ушла спать за свои шторы.

Ира состроила гримаску непонимания, но противится не отважилась, ну а мне оно вообще как-то одинаково. Однажды мы с Ирой ехали электричкой и какой-то голубой с сиденья напротив начал клинья ко мне подбивать. Ира так разъярилась! Даже начала с ним пререкаться, но это же смешно, потому что я к ним равнодушный. Безразличен на постоянке. Ну да, папа Саши Чалова меня в щёку целовал однажды, теперь вот поддатая Прасковья. Какая разница?

Однако за всю свою жизнь мне не случалось ощутить более ласкающего, вожделеюще-нежного и, вместе с тем, столь жадно льнущего и настойчиво облегающего влагалища, чем в ту ночь, даже и с Ирой у меня такое было в первый и последний раз.

Но что явилось первоисточником такой непревзойдённой плотской утехи – суровый интерьер затворнической кельи или раздвоенный поцелуй-благословение от наклюкавшейся Прасковьи Хвост?

(…на некоторые вопросы я так и не смогу узнать ответа. Никогда…)

~ ~ ~

Посреди осени меня отрядили на жел. дор. станцию Ворожба, принять участие в строительстве трёхэтажного Дома Связи, где стены и крышу воздвигли до меня и мне оставалось лишь класть перегородки, но не гипсовые, а из кирпича. В ходе командировки я получил ещё одно доказательство, что организм человека намного умнее его самого…

Для сообщения между этажами предусматривались лестничные марши в двух лестничных клетках по краям здания, из которых до моего приезда завершить успели только одну. По причине недавнего прибытия на объект и недостаточного знакомства с текущей ситуацией, я поднимался по лестничной клетке в правом крыле, когда заметил отсутствие наборных ступеней между вторым и третьим этажами, а пространство до следующей лестничной площадки перекрывалось лишь парой наклонных швеллеров для последующего монтажа ступеней. Мне чёт лень было пересекать здание во всю его длину (до маршей в левом крыле) и я предпочёл завершить подъём по наклону швеллера проложенному вдоль глухой стены, чья ширина в 10 см показалась мне достаточной для исполнения такого намерения. Я принял позицию лицом к стене отворачиваясь тем самым от направления предполагаемого подъёма на 90°. Затем последовала пара осторожных шагов вверх, свисая пятками за пределы опоры.

И тут я с полной очевидностью прочувствовал ошибочность такого действия – не принятая в учёт близость стены к швеллеру опасно отклонила мой центр тяжести от невидимой, но существующей вертикали между ним (центром) и опорой под моими ногами. Стена неуступчиво выдвинула его (центр) чересчур далеко в окружающую пустоту, малейший добавочный крен перейдёт в неуправляемое падение сквозь 10 метров заполненного лишь воздухом пространства до твёрдой посадки на битый кирпич и небрежно торчащие куски арматуры в неосвещённой глубине подвала.

Задуманное восхождение утратило всякую привлекательность. Однако переместившись ступнями на швеллер я уже не мог повторить те же два шага в обратном направлении из-за повёрнутости лица в направлении начатого движения, а попытка развернуть его обратно предполагала отклон от стены и утрату равновесия вследствие чрезмерного смещения уже неоднократно помянутого центра тяжести. Я притиснулся к твёрдой красной кирпичной стене словно к самому дорогому для меня существу и стал свидетелем незабываемого зрелища – мои руки превратились в крохотных асинхронных осьминогов. Каждый палец жил своей особной жизнью выгибаясь в самых немыслимых направлениях и выискивая щели между кирпичинами в кладке стены. Когда оба укоренялись в ней, я подтягивал к ним остальное тело, одновременно подтаскивая ступни вверх занять новую точку опоры в наклонном швеллере. Повторив этот трюк множество раз, мы взобрались до недостигнутой ступенями площадки.

Однако у меня нет ни малейшего сомнения, что если бы швы между кирпичами заполнял какой-нибудь грёбаный правильник—как требует свод правил СНиП—а не в поспешливой манере «гоним-гоним!», то никакие неучтённые резервы человеческого тела не спасли бы мой отважный, но тупой зад.

Приливная волна адреналина неудержимо пенясь через весь организм конкретно показала что именно так тянет скалолазов в горы. Кайф, бесспорно, крут, но лично я бы так не рисковал…

Зимой перекопали всю улицу Профессийную. По слухам, для проведения канализации, но выглядело это котлованом длиною в километр и глубиной в четыре-пять метров. Изредка провал пересекался толстой лианой телефонного кабеля внезапно утратившего земной покров и зависшего многометровым прогибом по воздуху, от стены до стены. На далёком дне кряхтел бульдозер, двигая груды земли и разравнивая гравий, что подвозили туда КАМАЗы. Только вдоль бетонной стены вокруг завода КПВРЗ оставался выступ метровой ширины с тропкой поверх неровных куч грунта…

С целлофановым пакетом в руках, я шёл той тропой змеящейся, вверх-вниз, по грудам, когда заметил впереди школьницу идущую в том же направлении. Скрещения жёлтых и серых полос в клетках её пальто показали, что дальше мне нельзя, это не мой путь. К счастью, рядом провисал телефонный кабель, направляясь к противоположной стене котлована. Я ступил на него и продолжил идти не снижая темпа. Мне даже не мешало, что в одной руке пакет. Но через пару метров повторилась обычная история – я начал задумываться, разве я канатоходец, чтобы так запросто ходить по телефонным кабелям?

(…из-за подобных же сомнений Симон, кличка Камень, он же Пётр, вместо приятной прогулки по воде начал в неё проваливаться…)

Кабель испуганно затрепетал, дрожь перешла в качку нарастающей амплитуды. Я взмахнул руками и – полетел. Вниз. К счастью, в падении мои руки успели уцепиться за проносящийся кверху кабель. Пару секунд я повисел переводя дыхание, затем разжал пальцы и, как парашютист, спрыгнул на дно котлована.

Там я склонился на распростёртой на снегу проституткой в широкополой шляпе с красным подбоем, лицом к лицу, но взгляд её, минуя меня, устремлялся в низкое серое небо. Откуда в снегу проститутка? Зачем я тут? Ну с падшей женщиной всё просто – она вывалилась из целлофана. И я тут тоже правильно, мой путь окончен на этом кабеле, другой начинался из этих глубин…

Поэтому я пошёл вдоль усыпанного гравием дна котлована к его далёкому окончанию, чтобы подняться на поверхность по спуску для КАМАЗов, который им не нужен в этот ранний час, и поехать на работу, а в конце дня сойти с Нашей Чаечки у автовокзала, купить билет и вбежать, размахивая им, в уже зафырчавший автобус:

– У меня билет! У меня билет!

Потому что Ира рассказала мне про свою поездку в Заячьи Сосны на Московской трассе, чтобы хранить там супружескую верность несмотря на бутылку шампанского в бардачке. Потому что что ещё мне оставалось делать? Вот почему я поехал в Ромны…

В Ромнах было совершенно темно и холодно, но я нашёл гостиницу. Дежурная не знала куда определить постояльца с тощим целлофаном в руках и выделила мне четырёхместный номер одному. Хотя могла бы присовокупить к той паре командировочных, которые подошли следом за мной с того же автобуса.

Номер оказался комнатой-пеналом на четверых, пустым и свежеокрашенным поверх двадцати предыдущих ремонтов. На спинках четырёх коек висели толстые махровые полотенца и радио на стене густым басом пело романс про утро туманное, утро холодное.

Делать мне было нечего. Я выключил радио и свет тоже, лёг и смотрел в темноту, пока не уснул…

~ ~ ~

Утро опровергло прогноз романса сияньем солнца из ясной выси и я быстро нашёл психбольницу. По икры утопая в сверкании нетронутого снега на газоне возле входа, я приблизился к пустому, по-зимнему чёрному дереву посреди сугроба, поставил пакет у кряжистого комля и проложил дальнейшую тропу к воротам, куда и вошёл без багажа, держа свободные руки на виду, чтобы охрана видела.

Когда сторожам дошло, что я никого не посещаю, но сам хочу тут остаться, меня отвели в небольшой кабинет. Молодой человек похожий на лейтенанта милиции, однако в белом халате, спросил зачем я пришёл.

– Мне нужна справка, что я не сумасшедший. – Я отлично сознавал, что этими словами сжигаю все корабли и взрываю мосты за собою и теперь меня точно прикроют.