Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

– Я у тебя украл.

После краткого замешательства, все присутствующие в комнате расхохотались, невольно поучаствовал и я.

(…что тут смешного? В своём рассказе Jane, Моэм поясняет, что нет ничего смешнее правды…)

А вот в библиотеке Клуба КПВРЗ никто не засмеялся, когда я вернул пару книг украденных оттуда и признался, что ещё одной не хватает, я очень сожалею и готов возместить. Извините. Они оприходовали неучтённо исчезавшие, от компенсации отказались и даже не аннулировали мой формуляр.

Спустя две недели, отец начал мне выговаривать, что я веду себя как будто не того. Он отставил указательный из кулака и ожесточённо посверлил воздух возле своего правого виска.

Я перевёл жест на феню Святого Писания: —«Пойдите и возьмите Его, ибо Он не в себе».

– И опять херню сморозил! Заучился! Тебя за этим в институт посылали?

Тогда я понизил планку и перешёл на Украинский фольклор: —«А когда батькова хата згорить, где воробьям ночувати?»

К сожалению, эта довольно известная притча не входила в багаж воспитателя. (Следующие полмесяца, или около того, пара коробков со спичками, что всегда валялись наготове возле плитки газового баллона на веранде, куда-то запропастились. Но потом всё устаканилось и вернулось на круги своя).

– Мне перед людьми стыдно! Ты в трамвай зашёл и – застыл как статуя, в окно уставился.

– Так мне что? Вдоль вагона чечётку бить?

– Нет! Просто будь как всё – «привет! – здорово! – как дела?». Не будь ты отщепенцем!

И тут по Центральному Телевидению в программе Время показали работника Центральной Библиотеки им. Ленина в Москве, который пришёл с повинной, что на протяжении нескольких лет выносил ценные издания из архивного отдела под серым халатом своей рабочей формы. Я понял, что не один каюсь в неправильностях прошлой жизни. Ну а его-то что довело до праведничества?

– Шубовидная форма шизофрении.

Неожиданно войдя на кухню, я услыхал как мой отец оглашает матери диагноз Тамары на 4-м километре под Черниговом, который, скорей всего, дошёл к нему через посредничество Иры…

Однако впоследствии, Ичнянский колдун, после пары визитов туда моей сестры Наташи, сказал, что дело сделано и я в порядке. Иру это обрадовало, но меня нет. Жизнь поскучнела. Затих мощный гул потока сознания, в котором приходилось выбрать правильную струю, как тем плотогонам, что спускают свои плоты по кипящим пеной рекам Карпат. Меня окружила гладкая заводь. Я всё ещё мог видеть прорывы невозможного в мир повседневности—где все, такие же как все—но видел уже как бы через ту пыльную решётку из романа Булгакова, которая отменяет пиратские бригантины среди неведомых морей. Пропал накал и полнокровное биение сопричастности.

(…одно дело в натуре гнать плот через пороги, втискивая ступни ног в брёвна, что прядают в безумной пляске вопреки всем ритмам, и совсем другой коленкор, если в любой момент можешь кликнуть кнопку ПАУЗА и заморозить всё, пока пивасика хлебнёшь…)

– Верните мне мою шизофрению! – с искренней грустью я попросил Наташу, но было поздно…

В Нежине, на перроне возле угла вокзала, где круглые двуличные часы выносились железной штангой подальше от оштукатуренной стены, Ира и я ждали электричку в Конотоп. На ней была жёлтая кофта на три-четверти и день вокруг тоже был солнечный, хороший летний день. Ира улыбнулась мне и сказала: —«Когда я стану плохой, ты меня такую помни, как сейчас, когда люблю тебя».

– Что ты мелешь? Ты не можешь стать плохой!

– Не спорь. Я знаю.

– Как ты можешь знать?

– Знаю. Я – ведьма.

Глаза её погрустнели и неприметно лёгкая косинка вкралась в них. Совсем лёгонькая, как моя разочарованность, ведь я когда-то думал, что она влюблённый дьявол, как в книге, которую я украл для Новоселицкого.

– Не переживай, – сказал я, – я ведь тоже ведьмак.

Хотя какой из меня ведьмак? Самое большее полусонный чернокнижник… К этой мысли меня подвела чёрная обложка Феноменологии Духа Гегеля, которую я купил в Одессе и читал в вагончике нашей бригады во время обеденных перерывов.

Ну ладно, «читал» – слишком громко сказано. Больше одной страницы в перерыв, осилить я не мог и неизбежно засыпал… Вот мне интересно, сам переводчик понимал что он там выдаёт или переводил «недоумевающим умом»?

В том книжном магазине в Одессе, её мне не хотели продавать. Две продавщицы переглядывались, тянули время. В тот момент, причина замешательства была предельно ясной, они ведь ждали, что за книгой в грубом чёрном переплёте придёт более подходящий чернокнижник, но теперь я даже и не знаю, что подумать… Какая разница кто покупает что в мире, где каждый, как все? Да я вас умоляю, лишь бы план продаж выполнялся.

Гегеля я держал в шкафчике. В вагончике нашей бригады они без замков, но из шкафчиков никогда ничего не пропадало. Ну кроме дипломного значка и книжки какого-то Московского литератора с бубенчиком (динь-динь!).

Я ту херню читал просто из чувства долга, поскольку взята из из серванта тёщи, но на полпути меня спасли. И тогда я принёс Феноменологию Духа, ну в виде эксперимента, проверить, может и эту унесут. Так хер там! Пришлось дочитывать до самого конца. А в конце оказалось, что Гегель её вовсе не писал, а это какой-то Розенкранц конспектировал лекции философа. Потом он публиковал свои записи, чтобы их потом перевели на Русский, чтобы мне слаще спалось в вагончике нашей бригады. Вот и спасибоньки!

(…порою задаю себе вопрос, ну а сам лектор понимал о чём он ващще? Или просто нашёл заковыристый способ зарабатывать на жизнь жонглированием «вещью-в-себе», «вещью-при-себе» и прочими вещами в фривольных позах?…)

Но один абзац я понял досконально, это где Георгий Георгиевич дискурсивно показывает, что Немецкому каменщику для выполнения дневной нормы нужно съесть фунт хлеба и полфунта ветчины, тогда как Французский её же выполняет пообедав гроздью винограда, ещё и песни распевает, пока кельмой звякает.

~ ~ ~

Летом на Декабристов 13 состоялась реконструкция. Мой отец решил сделать ход в пристроенную комнату прямиком из гостиной, а дверь с веранды заложить. Зимой в комнату будет доходить тепло от печки и в ней уже можно жить круглый год. Заодно и всей хате сделали капитальный ремонт.

После перестройки, я перешёл в пристроенную комнату, а к Наташе приехала подруга из Шостки. Они вместе учились в Конотопском железнодорожном техникуме. Впоследствии Наташина подруга вышла замуж и развелась, но не жалела, благодаря своему умению шить джинсы в точности как Levi's, правда, ткань не совпадала, но она всё равно хорошо зарабатывала.

Она была невысокая, но с красивым загаром и красила волосы, чтобы подчеркнуть аппетитность своей фигуры. Тем не менее, пребывая на стезе праведности, я, конечно же, держал свои наблюдения на узде и не спрашивал у Наташи, когда уже у её подруги отпуск закончится.

Вернувшись с работы, я садился за стол в своей комнате и читал книгу на Английском, со словарём под рукой, или же Morning Star, газетуБританских коммунистов. Ну возможно, они не совсем уж и коммунисты были, но тем не менее их газета продавалась в киосках страны победившего социализма по 13 коп. за номер. После ужина я занимался переводами, так что времени для общения с гостьей не находилось как-то.

Не знаю, откуда Ире стало известно о приросте населения на Декабристов, но она вдруг начала меня расспрашивать про Наташину подругу, а потом объявила о своём желании переехать в Конотоп и что мне надо поговорить с родителями.

Я вернулся вечерней электричкой на распростёртых крыльях и сразу же позвал отца с матерью во двор. Они сели, бок о бок, на лавочку под деревом возле крыльца, на ступеньках которого продолжал стоять я, сдерживая пенящуюся внутри радость. Тогда я сказал о желании Иры переехать на Декабристов 13. И оказался совершенно неготовым к тому, что произошло дальше.

Моя мать скрестила руки на груди и сказала, что она не примет Иру, потому что им вдвоём не ужиться вместе. Я слышал её слова, но никак не мог понять – что творится? Моя мать всегда была за меня, а теперь сидит на лавочке, скрестивши руки, и говорит, что Иру сюда не пустит? Я обернулся к отцу за помощью. Он пожал плечами: —«А что я? Хата на неё записана, она тут хозяйка».

Во дворе давно уже стемнело, но в свете лампочки на веранде я видел полную непоколебимость матери. Отчаянно напрягал я ум ища чем возразить, просить, что-то сказать, хоть что-нибудь. Но он оставался пустым и абсолютно уверенным, что ничто её не смягчит.

Отец ушёл в дом, а я, поражённый гулкой пустотой в моей голове, вяло опустился на ступеньку крыльца… Звякнула клямка калитки, во двор зашла подруга Наташи. Она была одна, без моей сестры.

– А чё эт вы такие? – спросила она и села рядом с моей матерью.

Моя мать оживлённо начала ей объяснять, что утром они вчетвером—мои родители, Наташа, и Леночка—уедут на неделю, отдыхать в лагере РемБазы на Сейму. Но холодильник полнёхонек и кто остаётся сами разберутся.

Подруга со всем согласилась и повернулась так, чтобы свет из веранды рельефнее обрисовал её большие груди обтянутые мягкой водолазкой.

Даже сидя, и ошарашенный результатом переговоров с моими родителями, я понял, что обречён. Оставленным один на один с такой грудью, без кого-то ещё на всю хату… тут лопнет любая узда. Трезвая оценка своих сил откровенно подсказывала – за целую неделю мою праведность не спасёт даже факт совпадения имён гостьи и моей матери, и неважно чем набит холодильник, но это именно я – агнец преуготованный к закланию…

На следующий день после работы, на Декабристов 13 я не пошёл как обычно вдоль путей и стены вокруг завода КПВРЗ, а сел на Поселковый трамвай и доехал до школы № 13. Оттуда я двинулся вдоль по Нежинской, заходя во дворы хат с одним и тем же вопросом: —«Где тут можно найти квартиру?»

В номере тридцать каком-то мне сказали, что в хате под большой Берёзой напротив Нежинского магазина вроде бы как сдают.

Берёза нашлась в указанном месте и оказалась такой великанской, что хата красного кирпича под ней выглядела совсем лилипутошной. Однако в ней имелись две комнаты и кухня, не считая дощатой прихожей.

Хозяйка, одинокая пенсионерка Прасковья Хвост, подозрительно меня изучила, но отвела в комнатушку два на три метра, плюс окно и с видом на широкий ствол Берёзы в запущенном палисаднике. Треть помещения занимала железная кровать довоенного образца, а от кухни оно отгораживалось парой висячих в дверном проёме штор. Направо от кухни, за такими же шторами в таком же проёме находилась комната хозяйки. Для меня важно было покинуть Декабристов 13 в тот же день, и мы условились за 20 руб. в месяц.