Великий полдень. Роман

– Как это было? Я должна знать обстоятельства! – повторила Майя.

Мама наморщила лоб, потом улыбнулась.

– Успокойся. Это было хорошо и романтично, – заверила она дочь. – Если я не ошибаюсь, дело происходило на крыше одного старого московского дома под ласковыми лучами большого-пребольшого майского солнца…

Наконец я хоть что-то узнал об обстоятельствах рождения Майи… Впрочем, Мама могла и пошутить. Чтобы не огорчать дочь. Ведь этот разговор ни к чему не обязывал, да и доктор был прав: точно высчитать сам момент почти невозможно. Но Майя, конечно, даже не усомнилась в этом.

– Ах как хорошо! – воскликнула она. – Обожаю солнце!

– Смотри, растаешь, Снегурочка! – предостерег ее Папа.

Майя все еще была в расшитом серебром сарафане и высоких голубых сапожках.

– Я и забыла, что я еще Снегурочка! – засмеялась она. – А что же наш Косточка, – спохватилась она, – как насчет него?

– Насчет него? – рассеянно повторила Мама.

– Ну да, как насчет подробностей?

– Боюсь, что на этот раз не удастся вспомнить…

– Почему же не удастся, – педантично сказал Папа. – Не в тот ли день, когда ты разбила большое зеркало, а потом в меня первый раз стреляли?

– Нет, конечно, – поспешно возразила Мама. – Это произошло значительно позже.

– А по-моему, именно тогда.

– А я говорю, гораздо позже.

Было видно, что Маме просто не хочется связывать такой важный момент с неприятными происшествиями.

– Если и позже, то не намного, – настаивал Папа. – К тому же тогда, слава Богу, все обошлось благополучно. Уже на следующий день мне удалось заключить важные соглашения, и ситуация стала развиваться самым наилучшим образом.

– Вот тогда это и произошло, – убежденно сказала Мама. – Ты устроил себе короткий отпуск, и мы провели его здесь, в Деревне. Мы ездили охотиться на кабанчика, потом устроили пикник… Я очень хорошо все помню.

– Пусть так, – усмехнувшись, согласился Папа. – Кабанчика я тоже помню. Кстати, Косточка обожает стрельбу и вообще всякое оружие. Значит что—то такое ему действительно передалось. Для мужчины это полезное качество. Только я бы предпочел, чтобы он побольше развивал мозги.

– Косточка чрезвычайно способный мальчик, – подал голос дядя Володя. До этого наш чудак сидел тихо, пристроившись под елкой. Он уже снял костюм Деда Мороза, бороду, стащил парик, только на висках и подбородке у него остались белые клочки ваты. – Никогда не знаешь, какая фантазия придет ему в голову в следующий момент.

– Ты имеешь в виду свой сегодняшний полет из саней? – насмешливо осведомился Папа.

– Он сказал, что это был несчастный случай! – воскликнул я.

– Так оно и есть, – смутился дядя Володя. –  Конечно, случай!

Выгораживал он мальчика, что ли?

– Ладно, – покачал головой Папа, – если в момент зачатия ситуация вышла из-под контроля, то теперь ничего не изменишь. Тут по неволе станешь фаталистом. – Трудно было понять, говорит он серьезно или шутит. – Кстати, ты бы, знаток детской психологии, пошел взглянул на детей, что они там делают, не пора ли им спать?

– Иду, – послушно кивнул дядя Володя.

Он скоро вернулся и сообщил, что ребятишки ведут себя наилучшим образом: расположились со своими подарками на ковре вокруг Косточки и тихо-мирно играют.

– Как бы там ни было, все имеет свой смысл, – сказала богемная половина профессора Белокурова, – предметы, которые находятся вокруг нас, будь то разбитое зеркало, кабанчик или еще что все – это мистическим образом сплетаются в судьбу. Как по?твоему, котик? – обернулась она к мужу, дремавшему рядом.

– Пожалуйста, еще немного, милая, – сквозь дрему пробормотал плотненький, похожий на вареного рачка профессор, не открывая глаз.

Мы рассмеялись.

– А вы что обо всем об этом думаете, отец Алексей? – полюбопытствовал я у нашего батюшки.

Попадью Марину, которой, судя по всему, тоже было, чем похвалиться насчет деток, явно разбирало желание поведать нам кое-какие подробности, но О. Алексей, дабы не уронить достоинства сана, строгим взглядом приказал ей помалкивать, а нам строго попенял:

– Хоть я, слава тебе Господи, не профессор и не архитектор, но скажу вам. Сотворение человека есть тайна превеликая. Только один Бог ее ведает, и не вам, дуракам, о том рассуждать!

Мы, конечно, спорить не стали, поскольку, в конечном счете, так оно, наверное, и было.

Между тем небо за окнами как будто начало светлеть. И сразу на всех навалилась усталость. Мы стали разбредаться по комнатам. Я хотел еще ненадолго задержаться в гостиной, но Наташа сказала:

– Пожалуйста, приведи Александра. Я ложусь. Если ты идешь, поторопись, пока я не заснула.

Мне показалось, что дети выглядели расстроенными. За исключением, пожалуй, Косточки, Вани, старшего сына священника, и Яши Голицына, которые, многозначительно перемигнувшись, спокойно разошлись следом за родителями. Особенно расстроенный вид был у силача Алеши. Да и наш Александр со своим новым плюшевым Братцем Кроликом в руках поплелся за мной как в воду опущенный.

– В чем дело? – спросил я.

– Все в порядке, папочка, – ответил Александр.

Я решил, что это просто сказывается усталость.

Мы привычно разместились в двух смежных гостевых комнатах на втором этаже, которые считались «нашими» в Деревне. Наташа заперлась в ванной, а я стал укладывать Александра. Мальчик лег в обнимку со своим смешным Братцем Кроликом. Как странно, иногда сын казался мне почти взрослым, иногда маленьким. Сейчас, когда он взял в постель игрушку, выглядел совсем малышом. Я провел ладонью по его шелковым светлым волосам и заглянул в широко открытые блестящие глаза, которые при солнечном свете были абсолютно синими, а сейчас, в полутьме, почти черными. Я наклонился и поцеловал его в щеку.

– Папочка? – вдруг сказал сын.

– Что?

– Москва должна быть моей, правда?

– То есть как? – не понял я.

– А Косточка сказал, что Москва его.

– Ну и что?

– Ведь ты ее построил, правда, папочка? Значит, по справедливости она должна быть моей. То есть нашей…

– Я ее не строил. Ее строили многие люди. Я ее придумал. А места в ней должно хватить всем.

– Но, папочка, ты всегда говорил, что ты ее построил.