Великий полдень. Роман

Народу собралось не так уж много. Во всяком случае ощутимо меньше, чем собиралось еще несколько лет назад. Иных, как говорится, уж не было, а те далече.

Когда-то Папа отличался редкостной общительностью и особенно ценил мужское товарищество. В студенческие времена у него была уйма друзей. Именно этим его качеством была покорена Мама, которая была одержима неуемной страстью заботиться обо всех и каждом, несмотря на то, что к тому времени у нее подрастала дочка, а мужа все еще не имелось. Тем не менее, ее энергии хватало на всех. Энергия эта перехлестывала через край. Тогда-то Мама и повстречала Папу и сразу почувствовала, что рядом с этим мужчиной сможет пригреть под распростертыми крылами целый мир. Такая уж у нее была натура.

Вообще-то, как это ни удивительно сейчас сознавать, первоначально Мама была моей женщиной. Тогда она, естественно, была еще не Мамой, а пышной естественной блондинкой, которую я попеременно называл то Ланью, то Львицей, и между нами намечался по-настоящему глубокий любовный роман. До откровенного интима не доходило, но соответствующий накал чувств присутствовал.

На первый взгляд, я вполне подходил ей в качестве объекта всесторонней заботы. Я нуждался в присмотре и пригляде, поскольку пребывал в весьма запущенном состоянии. Я был молодым инженером-строителем со своими оригинальными архитектурными идеями, никому, конечно, не нужными. Вот уже несколько лет я болтался без постоянной работы на родительском иждивении, кое-как перебивался случайными заказами, а значит, изрядно пообносился, скатился к крайней безалаберности. Следовательно, появление Лани-Львицы в моей жизни было как нельзя кстати.

Мы познакомились на каком-то вернисаже, и она привычно взялась за дело: разрешила являться к ней по-дружески, в любое время дня и ночи – перевести дух, излить душу, просто толком поесть. Она была женщиной мудрой и понимала, что успех не приходит к мужчинам, которые по неделям не бреются, ходят в драных джинсах, общаются, главным образом, с себе подобными «гениями», а «работать» предпочитают, лежа на диване. В самый короткий срок, на радость моим родителям, она привела меня в божеский вид, так сказать, окультурила и, вытянув из интеллектуального подполья, ненавязчиво подталкивала к новым, полезным знакомствам и осмысленной деятельности. А ведь она не была мне даже невестой. Одно мешало чрезвычайно: я был творческой натурой, самом нехорошем смысле этого слова. Меня не просто тянуло вести жизнь одинокого волка. Во мне укоренилась гордыня особого рода. Если бы я считал себя выше других, всячески пытался самоутвердиться среди коллег! Это было бы вполне нормальным и даже полезным для карьеры. Но в том-то и дело, что я признавал лишь свой собственный суд и, чувствуя в себе силы сотворить нечто эпохальное, упивался тем, что стремится в заоблачные высоты, ведомые лишь мне одному.

Откуда у меня, мечтателя, ничем не проявившего себя в институте, взялась эта уверенность? Более того, мне хотелось, чтобы женщина, которая будет рядом, непременно прониклась моими идеями так же, как я сам. Я требовал абсолютного понимания величия моих туманных замыслов, почти сиамской срощенности. Пожалуй, это уже граничило с бредом. На самом деле мне была нужна просто надежная и заботливая женщина, которая способствовала бы планомерной, без витания в облаках, работе и здоровой, без загибов самореализации. Меня, однако, безудержно тянуло в шизофреническую тьму чистого творчества. Я хотел существовать как свободный художник. Впрочем, и в этом случае Лань-Львица нашла бы способ вывести меня в люди и не возражала против предельно «свободных» отношений. Кем бы я себя не воображал – одиноким ли волком, гордым ли леопардом, бездомной ли чайкой или горным козлом…  Но при всех своих достоинствах, она была женщиной с ребенком, то есть одинокой матерью. Это, конечно, не Бог весть какой недостаток, да и вообще никакой не недостаток, однако в тот момент мне казалась невероятной сама мысль, что я, одинокий волк, вдруг так сразу заживу семейной жизнью, да еще с не родной дочерью.

Девочке Майе исполнилось к тому времени шесть лет. Она была премилой жизнерадостной белобрысой куколкой и по секрету сообщила мне, что я ей очень нравлюсь и, если женюсь на маме, она с удовольствием будет называть меня «папочкой».

Признаюсь, я тогда не то чтобы испугался, но как-то ужасно, самым позорным образом оробел. Казалось, что если я не дозрею до этого ответственного решения самостоятельно, если не обдумаю все постепенно, досконально, то попросту потеряю себя как личность и как мужчина. Чего стоило бы например, переварить историю о первой любви Лани-Львицы! Да у меня язык не поворачивался расспросить ее о том, как это ее угораздило родить в восемнадцать лет, а сама она не предлагала никаких объяснений. Возможно никакой любви у нее вообще не было. Просто по молодости лет и от широты души она слишком близко принимала к сердцу муки юношеской гиперсексуальности, которой страдали знакомые мальчики и как могла пыталась помочь со всей щедростью своего необыкновенного сердца. В результате забеременела, несмотря на все ухищрения контрацепции. Прояснить вопрос об отцовстве в данном случае не представлялось возможным. Словом, я не торопился с предложением руки и сердца, а она, похоже, была готова ждать пока я, наконец, дозрею. Я и после не сомневался, что, пройди еще месяц-другой, я бы точно «дозрел» и женился, как говорится, находясь при полной памяти и в здравом рассудке, но, как видно, в Книге судеб имелась на этот счет другая запись. Возник он – Папа… Возник он, надо заметить, не ниоткуда и не вдруг. Самостоятельный молодой человек, с румянцем во всю щеку, родственник моей двоюродной тетки (или что-то вроде того), он прибыл в Москву из глубинки на учебу еще до моего знакомства с очаровательной и любвеобильной Ланью-Львицей. Я, естественно, должен был на первых порах сориентировать провинциала-родственника в столице.

Между нами было пять лет разницы. Отслуживший в армии, не то в ВМФ, не то в ВДВ, молодой человек оказался вполне зрелой и сильной личностью, и мы сделались добрыми приятелями. Одно время даже вместе гусарствовали… Затем я с головой погрузился в свои идеи, и несколько лет мы практически не встречались. Известия о его успехах доходили до меня, главным образом, через родственников. Это и понятно, учитывая его феноменальную занятость.

Чем он, кстати, был занят? Еще в институте способный студент обнаружил интерес к особого рода делам, которые стали именоваться крайне невразумительным, почти неприличным словом «бизнес». В случае с Папой, к слову бизнес следовало бы присовокупить еще и эпитет «серьезный». Но, строго говоря, никакой это был не бизнес, а скорее, налаживание всевозможных профессиональных и человеческих связей, поскольку денег как таковых, видимых денег, студент-дипломник еще не зарабатывал, хотя, конечно, уже не бедствовал.

После успешного окончания института он работал в неких ветеранских и государственных структурах, а затем возглавил собственную фирму. Трудился не покладая рук: объединял все движимое и недвижимое, осуществлял вложения и изъятия и разбогател неожиданно и необычайно. Если бы возникла такая надобность, он мог бы служить хрестоматийным примером, иллюстрирующим успехи социальных реформ, приватизации, капитализации и тому подобного. День ото дня его серьезный бизнес становился все серьезнее. Одного энтузиазма тут было явно недостаточно. Между тем еще на малой своей родине Папа рос бок о бок с тамошней братвой, по?своему гордившейся способным пацаном и уважавшей его намерение отслужить в вооруженных силах и продолжить образование в столице. Вознамерившись пробивать дорогу на поприще бизнеса, он естественным порядком оперся на земляков и заручился поддержкой как «играющего», так и «запасного» составов. Он сразу пошел напролом. Он был готов ходить под пулями и грести деньги лопатой. Иначе себе и не мыслил.

Спустя некоторое время наша встреча состоялась опять-таки благодаря общей двоюродной тетушке, тихо скончавшейся в швейцарской клинике, куда ее определил разбогатевший племянник. Румянец на его щеках ничуть не поблек, разве немного полиловел. Тело тети было доставлено на родину, состоялись достойные похороны. На поминки Папа, до сих пор не отличавшийся особенными родственными чувствами, собрал всю родню и объявил, что желал бы вообще всемерно крепить и развивать родственные связи. Я явился на поминки с Ланью-Львицей и, как водится, хватил лишнего.

На следующее утро моя подруга навестила меня, болеющего похмельем, принесла в кастрюльке свежей окрошки. Пока я поедал целебное блюдо, приходил в себя, она сообщила, что накануне ухватистый родственник внезапно предложил ей руку и она ответила согласием. Перед ней открывалось широчайшее поле деятельности: забота о муже, сотрудниках его фирмы, а также обо всех родственниках с обеих сторон. В том числе, конечно, и обо мне. Теперь у нее будут для этого все возможности. Так она понимала это дело. И надеялась на мое понимание.

Только тогда я осознал, какой замечательной и самоотверженной женщины лишился. Впрочем, нельзя сказать, чтобы вовсе лишился. Наоборот, как оказалось,  в лице несостоявшейся подруги жизни я приобрел влиятельную покровительницу. Используя влияние мужа, она продолжала мудро направлять меня на жизненном пути, подтягивала в смысле карьеры и, в конце концов, осчастливила как мужчину, отыскав специально для меня скромную и красивую девушку с весьма эротичным именем Наташа, на которой я тогда с радостью и женился. Впоследствии, особенно с рождением детей, отношения между нашими семьями еще больше упрочились. А когда мой преуспевающий родственник взлетел еще выше и превратился в Папу, настал звездный час и для практической реализации моих талантов…

Что касается самого Папы, то и ему конечно не удалось бы стать тем, кем он стал, если бы не Мама. Я был в этом уверен. Как известно, за спиной каждого выдающегося деятеля должна стоять замечательная женщина.

При всей своей общительности и недюжинных организационных способностях, Папа никогда бы не смог выдержать длительного психического напряжения, которое требовалось в игре, главной целью в которой была власть. Практический ум, маниакальная скупость, предельная жесткость, даже жестокость, а также решительность – все это профессиональные качества, необходимые для того, чтобы загребать деньги, но недостаточные, если речь идет о приумножении власти. Тут требуется еще кое—что. Был нужен пусть небольшой, но постоянный круг близких людей, на которых хотя и нельзя целиком положиться, но рядом с которыми можно расслабиться и ощутить, что есть в жизни тихая заводь, есть что-то родное и близкое, в чем, по сути, и заключается жизнь, а не тот нескончаемый проклятый бизнес, в котором даже те, кто составляет так называемую «команду» – даже самые приближенные сотрудники и «наши люди» в иных сферах, только и норовят, что ухватить кусок пожирнее, не заботясь о том, какие тебя из-за этого ждут разборки и заморочки.

Всё, что вне своего круга, – мертво и враждебно, а идея облагородить бизнес, вдохнув в него дух большой семьи, – порочна в своей основе. Даже классические примеры эффективного существования разновидностей деспотических кланов, мафий, тоталитарных сект и коммун – не более, чем профанация идеала и ужасное извращение принципов близкого круга. Если люди непосредственно повязаны деньгами, они никогда не способны превозмочь пагубные страсти: мужчины – жажду власти, а женщины – свою ненасытную алчность…

В общем, только такая женщина, как моя Лань-Львица, то есть наша Мама, могла создать для Папы атмосферу своего круга – в лучшем смысле этого слова.

Новые люди появлялись у нас довольно редко, а появившись, тут же прирастали к нам кожей и мясом. Внешнее существование представлялось нам чем-то призрачным.

Другое дело, что жизнь изобиловала вывертами, ужасными эксцессами и с годами благодатная родственная атмосфера постепенно выжигалась, а круг сужался. Правда, суровый Папа, вся энергия которого уходила на борьбу, не вдавался в такие тонкие материи. Если бы ему сказали, что, только благодаря Маме, он еще не сошел с ума и не потерял человеческий облик, он бы, пожалуй, даже удивился. Он-то, наверное, считал, что живет одним бизнесом. Родственные связи, товарищеские отношения он, конечно, ценил, особенно в молодые годы, но не до такой же степени. Напротив, при необходимости, он сам безжалостно пользовался и сжигал эту самую атмосферу, – иначе, наверное, было нельзя, – и Мама должна была напрягать все силы, чтобы сохранить то, что оставалось.

Итак, круг людей, собравшихся за новогодним столом, был не то чтобы очень узок, но замкнут и вполне самодостаточен. Кроме семейства Папы, включая наших старичков, а также всех моих (а также девушку Альгу, – несмотря на то, что ее статус «подруги дочери» был весьма сомнителен) присутствовало еще несколько семей. Все это были «свои люди», знали друг друга так давно, что казались друг другу родственниками. Холостых мужчин было лишь двое – дядя Володя, который, между прочим, умудрялся как-то вообще обходиться без женщин, и горбатый домашний врач, в случае нужды успешно пользовавший и домашних животных. Доктор пришел с очередной любовницей. Это было ему позволено. Он всегда являлся с любовницами, и всегда это были чрезвычайно странные создания: вполне сексапильные, но до того бессловесные, что производили впечатление глухонемых. Строго говоря, их можно было вообще не принимать в расчет. Он уверял, что все они «медсестры». Присутствовали также священник нашей домовой церкви серьезный о. Алексей со своей попадьей Мариной, наш партийный лидер Федя Голенищев с супругой, весьма состоятельный человек, и давнишний приятель Папы, компьютерный гений Паша Прохоров с женой, банкирище среди банкиров Наум Голицын с женушкой, маршал из генштаба Сева Нестеров, тоже почти родственник, с боевой подругой Лидией, университетский профессор Белокуров со своей богемной половиной, и, само собой, земляк и армейский товарищ Папы, Толя Головин, пожалуй, единственный человек, имевший к делам Папы самое непосредственное отношение. Он совмещал две ответственнейшие должности – возглавлял главную службу безопасности и был начальником Папиной охраны, – что, по большому счету, кажется, было не одно и то же. Естественно, с ним приехала его благоверная – хозяйственная толстушка Анжелика. Вот, собственно, и весь наш круг.

Для детворы накрыли отдельный стол рядом со взрослыми. Отпрыски от девяти до двенадцати лет – целый табун жеребят. Ни одна супружеская пара в нашей компании не была обижена потомством. У серьезного о. Алексея подрастало целых четверо. Старший мальчик, двенадцатилетний Ваня, серьезный, как о. Алексей, был предан Косточке самозабвенно. Младшие тоже ходили за Косточкой, как привязанные, и находились целиком под его влиянием, на глазах менялись до того, что делались непредсказуемы, хотя виделись с ним довольно редко, а о. Алексей воспитывал их в самом что ни на есть ортодоксальном духе. Прекрасная девочка Дора и скромный воспитанный мальчик Яша были у Наума Голицына, а маленький силач Алеша – у ширококостного Толи Головина. У маршала Севы – непоседливые и проказливые, как мартышки, двойняшки Гаррик и Славик. Имелся наследник и у нашего партийного лидера Феди Голенищева. Даже холостой горбатый доктор, растрачивающий лучшие годы жизни на любовниц, имел забавного сынишку Петеньку, мать которого, как рассказывал сам доктор, не была медсестрой, а продавала свою любовь за наркотики и несколько лет назад трагически погибла. Мальчик воспитывался у бабушки, и доктор нежно его любил.

В эту новогоднюю ночь у Папы и Мамы было по-прежнему шумно, весело и очень уютно. Папа обожал свое подмосковное имение и ласково называл его «Деревней». Он отстроился в этих благословенных местах, в еловом бору над Москва-рекой, как только заработал свой первый миллион, то есть, когда ему едва исполнилось двадцать пять, но теперь у него, наверное, было такое чувство, что это его исконное родовое гнездо. Он инстинктивно верил: если разорвана связь времен, если прежняя история уничтожена, нужно создать новую, или по крайней мере хотя бы имитировать эту связь, имитировать ощущение седой старины. Вот почему он первым делом выписал сюда на жительство своих родственников и родственников жены и даже выкопал и вывез откуда-то из русской глубинки кости пращуров. Специально для этого он взял под покровительство располагавшееся неподалеку в лесу крошечное деревенское кладбище, отреставрировал трухлявую часовню, а главное, застолбил рядом порядочный кусок земли, огородив его оградой фигурного чугунного литья, – под отеческие гробы. В последующие годы здесь хоронили наших родственников и друзей. Недостатка в смертях не было, и в тихой кладбищенской роще возник обширный семейный пантеон. Папа нисколько не тяготел к гигантомании, хотя в его силах было вклиниться и на Ваганьковское, и на Новодевичье, и даже подкопаться под плиты старого Кремля.

Теперь-то была зима, лесное кладбище по самые ограды занесло снегом, торчали лишь верхушки крестов. Оно располагалось километрах в полутора от усадьбы, за рекой. В эту ясную и морозную ночь среди неоднородных, едва различимых по оттенку слоев лесных чащоб, явственно просматривалась кладбищенская роща, чуть поблескивал крест маленькой часовни. Я проследил взгляд Папы. Наверное, ему мерещилось нечто торжественное и в то же время бодрящее:  эдакий сермяжный контраст: там – вечный покой, мерзлая земля и забвение, а здесь, в большой теплой комнате – милая кутерьма, семейный праздник – жизнь, бьющая ключом.

Взор Папы просветлел. От будничной непроницаемой мрачности не осталось и следа. Вдруг он поднялся, оттолкнул ногой стул и, приплясывая, двинулся вдоль стола. Он нежно тронул за плечо Альгу, а когда та удивленно обернулась, решительно взял ее за руку и потянул за собой. Первые поняли что к чему дети и, подняв радостный визг, тоже повскакали из-за стола. Маленькая Зизи схватила Альгу за руку, за ней стали пристраиваться и мы, взрослые. Лишь отрок Косточка не двинулся с места и со скептической улыбкой следил, как мы гурьбой подошли к высоким дверям в соседнюю комнату.

– Давайте, позовем его все вместе! – предложил Папа и первый закричал:

– Дедушка Мороз!

– Дедушка Мороз!.. Дедушка Мороз!– дружным хором подхватили мы.

За дверьми раздались нарочито громкие шаги, потом двойные створки широко распахнулись и в полутьме зала обнаружилась еще одна наряженная елочка, на ветках которой горели настоящие маленькие свечи. Потянуло волшебным ароматом свежей хвои и плавящегося воска. У елочки стояли облаченные в костюм Деда Мороза и Снегурочки счастливый дядя Володя и наша Майя… Погруженный в свои мысли, я не заметил, когда они успели улизнуть из-за стола и переодеться.

Накануне Наташа говорила, что первоначально роль деда Мороза желал исполнять самолично Папа, а роль Снегурочки он хотел поручить Альге, что, по мнению моей жены, было бестактно, но вполне объяснимо, ход по-своему неглупый. Папа-де рассчитывал на то, что девушка при всей ее сдержанности и нарочитой обособленности согласится, и это станет первым свидетельством того, что «шатенка с ничего не обещающими изумрудными глазами», еще сама того не сознавая, начала приручаться, и в перспективе займет то особое место, на которое он, Папа, вознамерился ее определить. Но тут неожиданно вмешалась Майя и, рискуя навлечь на себя гнев отчима, заявила, что Снегурочкой будет она. Альга, естественно, тут же поддержала подругу. Это явно раздосадовало Папу. Ему сразу расхотелось потеть в бороде деда Мороза, и роль досталась дяде Володе, а уж тот, конечно, был от такого назначения в полном восторге.

И вот последовала кульминация: раздача новогодних подарков, подобранных с исключительным вниманием. Всегда заботливая Мама, знавшая о личных склонностях и невинных прихотях близких, будь то дети или взрослые, самолично готовила праздничные сюрпризы. Теперь Дед Мороз и Снегурочка с серьезной обстоятельностью извлекали их из мешка. Каждый получил сверток с именной карточкой, упакованный в золотистую фольгу и перевязанный цветными лентами. Не была забыта и любовница доктора. Даже мы, взрослые, почувствовали себя детьми и разошлись по углам, чтобы без помех вскрыть свертки, взглянуть на предназначавшиеся нам подарки. Один лишь Косточка с усмешкой наблюдал за происходящим из-за стола и, казалось, не испытывал ни малейшего желания подняться и разделить наш энтузиазм. Майе, то есть Снегурочке, пришлось самой подойти к нему и положить перед ним подарок.

– Спасибо, сестра, – равнодушно произнес Косточка.

Папа, прежде всех получивший и распечатавший свой подарок, достал из коробочки дорогой старинный медальон, открыл ногтем плоскую крышечку, заглянул внутрь и несколько секунд стоял неподвижно. затем спокойно сунул медальон в карман подошел к Деду Морозу и Снегурочке, которые с улыбкой следили за тем, как идет распечатывание свертков.

– Прекрасно, друзья, – ласково сказал Папа, обнимая их за плечи, – прекрасно. Вы тоже без подарков не останетесь.

Он вручил дяде Володе конверт с деньгами. Затем вытащил двумя пальцами из нагрудного кармана небольшую пластиковую карточку и опустил прямо в раскрытые ладони Майи. Это был ключ от обещанного ей офиса. Майя грациозно присела, изобразив старомодный «книксен», а затем, счастливо рассмеявшись, бросилась ему на шею. Дядя Володя в костюме деда Мороза, переминаясь с ноги на ногу, скромно стоял рядом и улыбался.

Я достал из пакета дивную палисандровую табакерку с плетеной серебряной окантовкой. Прекрасный подарок, слов нет. Но в глубине души я, пожалуй, надеялся на нечто совсем другое, заветное. Уж не мечтал ли я с детской наивностью обнаружить в пакете такую же именную пластиковую ключ-карточку от личных апартаментов в Москве? А почему бы, собственно, и нет? Увы, никакого ключа там, конечно, не оказалось. В отличие от Майи Папа мне ничего не обещал, хотя я почти не сомневался, что в конце концов он придет к мысли, что не выделить мне место в Москве просто невозможно. Впрочем, должен признать, что в отношении того, какое желание у меня самое заветное, абсолютной ясности не существовало. Это я уяснил для себя за праздничным столом между седьмым и восьмым ударом часов. Было ли одно такое «самое-самое»? Вопрос не простой. Впрочем, впереди у меня – бездна времени. Да и заветные желания, в конце концов, исполняются не мгновенно, а своевременно. Я спрятал табакерку в карман.

Все были заняты подарками. Вокруг так и вскипали эмоции, слышались радостные и удивленные возгласы. Альга возилась со своим свертком, распутывая цветные ленты. Дети как сумасшедшие скакали по комнате с чудесными куклами, машинами, напичканными электроникой, фантастическим оружием и кривлялись друг перед другом. Александр, глаза которого возбужденно блестели, показывал мне из другого конца комнаты Братца Кролика в клетчатом комбинезоне. Миляга кролик, как живой, шевелил ушами, перебирал лапами и даже что-то верещал. Конечно, одиннадцатилетний Александр уже давно перерос такие игрушки, но об этом плюшевом зверьке мечтал давно и неистово. Он ему даже снился… Маленькая Зизи замерла посреди комнаты в обнимку с огромной куклой-невестой. Моя жена примеряла перед зеркалом над камином новые серьги. Батюшка о. Алексей разглядывал только что распакованную древнюю панагию. Он с благоговением поцеловал образок и, перекрестившись, надел на себя. Попадья Марина, раскрасневшись, рассматривала невесомый, как облако, оренбургский платок, который плавно играл в воздухе. Счастливый доктор потрясал раскрытым несессером с уникальным набором золотых китайских игл, а его сын Петенька целился во всех из игрушечного гранатомета. Наш партийный лидер Федя Голенищев нацепил на нос изысканное пенсне и подмигивал Науму Голицыну, который с довольной усмешкой прикладывал к запястью великолепные часы. Маршал Сева разглядывал чудесный миниатюрный фрегат, хитроумно сооруженный внутри пузатой бутылки, а его чертенята Гаррик и Славик получили по коробке с целой армией солдатиков. Профессор Белокуров пробовал кончиком пальца золотое перо авторучки в корпусе из перламутра и заправленной настоящими чернилами. Его богемная половина рассматривала набор изящных янтарных мундштуков. Толя Головин любовно поглаживал отнюдь не игрушечный огромный коллекционный «парабеллум», а компьютерщик Паша Прохоров любовно дул на жидко-кристаллический дисплей какого-то мудреного электронного устройства. Даже на лице Косточки появилась, как мне показалось, улыбка снисходительной заинтересованности, когда он извлек из своего пакета широкий непальский кинжал в ножнах из пятнистой змеиной кожи.

Я заметил, что Папа, некоторое время спокойно наблюдавший эту новогоднюю идиллию, вдруг напрягся. В этот момент кто-то задел меня плечом. Это была Альга. Она подошла к обряженному дедом Морозом дяде Володе и что-то вложила ему в руку.

– Большое, конечно, спасибо, дедушка Мороз, – спокойно и твердо сказала она, – но такого подарка я принять не могу.

И тут же, развернувшись на каблучках, преспокойно отошла и взяла блюдце с клубничным тортом. Увидев, что я смотрю на нее, она отвела взгляд.

Дядя Володя механически протянул отвергнутый подарок Папе. Я успел разглядеть плоский сафьяновый футляр. Папа принялся засовывать его во внутренний карман. Румянец на его щеках проступил ярче. Вдруг футляр расщелкнулся, и из него брызнуло радужное сияние тяжелого бриллиантового колье. Наверное, Папа мечтал самолично надеть его на шею девушке. Наконец он упрятал футляр и, пригладив ладонями волосы, пробормотал:

– Ей?Богу, совсем даже не хотел ее обидеть…

Потом исподлобья покосился в сторону Мамы, которая, к счастью, была занята разговором с моей женой и, кажется, ничего не заметила.

Майя, конечно, все поняла, чуть-чуть покраснела, но не произнесла ни слова. Дядя Володя покраснел больше всех и смущенно блуждал взглядом по потолку. Мне самому сделалось до того неловко, что запершило в горле.

– Ладно, – сказал Папа, – проехали.

Он подошел к мраморной каминной стойке, как ни в чем не бывало вытащил из серебряной сигарницы сигару, раскурил ее, сделал несколько глубоких затяжек, а затем вышел из комнаты.

К счастью, больше никто не обратил внимания на происшедшее. Когда Майя посмотрела в мою сторону, я хотел притвориться, что тоже ничего не заметил, но она и сама сделала вид, будто ничего не произошло. Она даже потрясла в воздухе пластиковым ключом и показала мне язык: дескать, вот тебе, завидуй!.. Господи ты Боже, да я мог только порадоваться за нее!

Заиграла музыка. Мама успела распорядиться, чтобы под украшенной елкой поставили кресло. На него она помогла взобраться маленькой Зизи. Девочка покачивала белокурой головкой и, придерживая пальчиками края кружевного платьица, притопывала в такт музыке то одной, то другой ножкой, потом глубоко вздохнула и старательно запела старинную новогоднюю песенку про елочку. Взрослые хотели, чтобы дети составили вокруг елки живописный хоровод, но они уже были довольно большие для таких чинных развлечений и предпочли просто беситься, норовя содрать с деда Мороза бороду, а Снегурочку ухватить за косу. Они знали, что в новогоднюю ночь их не станут наказывать и не ушлют спать, пока они сами не свалятся от усталости и не угомонятся. Пришлось нам, взрослым, самим водить хоровод. Папа уже вернулся и как ни в чем не бывало пристроился между Альгой и Майей. Он всегда отличался упорством и в такие моменты на его лице даже появлялось туповатое животное выражение, самец да и только… Странно, неужели я все-таки разозлился на него?

Потом Мама предложила:

– А теперь давайте танцевать парами!.. И вы, дети, тоже потанцуйте, как взрослые, ведь вы уже большие. Приглашайте кого хотите, – с энтузиазмом прибавила она.