К последнему царству

Константинов сразу предупредил жену и детей, что жильё очень суровое. Там придётся не жить, а выживать. Спать они будут в куче, печка дымит, а туалет на улице.

– То есть как на улице? – испуганно спросила Люда.

– Туалет там – деревянная будка в десяти шагах от крыльца. Зимой это не будет радовать.

Люда ни чего не ответила, они пошли смотреть дом. На губах у Дмитрия, когда он обозрел их новое жилище, заиграла немного жесткая улыбка.

– Зачем же было так пугать, папа? Я уж думал тут землянка, а это вполне добротный дом. Тесновато, конечно, но не беда. Я буду спать на кухне, для нашей принцессы отгородим в комнате уголок, ну а папу с мамой разместим по остаточному принципу.

– Князь Дмитрий дорвался, наконец, до тягот и лишений. Всё как ты хотел, любезный братец, – немного язвительно заметила Люда. – Обои, конечно, не впечатляют. Плебейские цветочки.

– Митя, Люда, сходите в магазин и выберите обои на свой вкус, – улыбнулась София Андреевна.

Когда дети ушли, Константинов спросил жену:

– Ты как?

– С тобой я поехала бы и в Магадан, а здесь гораздо лучше.

***

На следующий день, когда Константиновы клеили в комнате обои, к ним пришёл сосед Витька.

– Здорово, соседи! – громко заявил он с порога. – Мать сказала, что у вас печка худая. Щас посмотрю, всё наладим. Он поджёг в печке щепки, посмотрел, где дымит, ни слова не говоря, ушёл, потом появился с ведром глины и молча принялся за работу. Работал он сосредоточенно, не отвлекаясь. Потом удовлетворенно сказал:

– Всё. Дымить не будет. Хотя всё-равно печка худая. Тепла не держит. Зимой намерзнетесь. И дом щелеватый. И мыши здесь. И крысы.

– Здесь мыши и крысы? – в ужасе спросила Люда.

– Да, барышня, – усмехнулся Витька, – уж не обессудьте. Крыс травим, яду вам дадим, а мышеловки сами в магазине купите. Как ставить объясню. Вообще, жить в таком доме – это надо себя не уважать.

– А вы разве себя не уважаете? – поинтересовался Константинов.

– А за что мне себя уважать? Я вообще-то шофёр, дак права за пьянку отобрали. Сейчас шабашу по мелочам. С вас денег не возьму, не напрягайтесь. Это по-соседски.

Он уже открыл рот, чтобы попрощаться, но Константинов достал бутылку коньяка.

– По рюмочке за знакомство?

– Ну, можно, если по рюмочке.

Выпив рюмку, Витька сказал, поморщившись:

– Странный этот ваш коньяк. Дорогой, поди.

– 300 евро.

– Чё!! – Витька посчитал что-то в уме, потом в ужасе заключил: – Это ж 5 ящиков водки можно купить.

– Примерно так. Но я люблю хороший коньяк. Такой тоже не каждый день себе позволяю. Но это моя первая рюмка на русской земле, – спокойно сказал Константинов.

– На меня это больше не трать. Я потом тебя нашей «Иероновкой» угощу. Хорошая водка, и стоит… 3 евро.

– В России любят Иероныча?

– Да чё нам его особо любить. Он там, а мы тут. Но он дельный мужик. С ним особо не забалуешь. Я тебе так скажу, Владимирыч: порядок должен быть. С ним порядка стало больше.

– Русские любят порядок, – задумчиво резюмировал Константинов.

– Вот именно – русские, – усмехнулся Витька, сам себе налив третью рюмку. – А ты кто? Вроде бы русский, а вроде бы и нет. И чё вам в ваших парижах не сиделось? Вы же там, небойсь, как сыр в масле катались. Чё вам интересного-то в нашем Мухосранске? Типа экзотика?

– А ты хотел бы жить в Париже?

– Не, чего я там забыл.

– А я, кажется, что-то забыл в России. Решил приехать и найти.

– Ну, ладно, пойду, – Витька резко встал. – Если чё обращайтесь.

Вечером этого дня Витька постучался в дверь Константиновых, едва держась на ногах и почти не владея языком. Олег Владимирович, открыв дверь, но, не пустив гостя за порог, спокойно, вежливо и очень твердо сказал:

– Виктор, извини, но уже поздно, мои ложатся спать.

– Владимирыч, ты это… Ты вот скажи… в чем философский камень?

В поисках философского камня Витька ещё не раз приходил к Константиновым ближе к ночи, ни сколько не обижаясь на то, что в дом его не впускают, да, похоже, и воспоминаний об этом не сохранял.

***

Константиновы решили ещё купить дом в деревне в полусотне километров от уездного центра. Эта деревня умирала, там доживали свой век лишь три старушки. Недавно их было четверо, одна умерла, вот родственники и решили продать дом, сразу выставив предельно низкую цену, потому что дорога в деревню была очень плохой, и продать этот дом под дачу было весьма затруднительно. Константиновым хотелось забраться куда-нибудь поглубже, в тишину и покой, так что дорога их не испугала, для их крепкого джипа она была вполне посильна.

Это был не просто дом, а настоящая крестьянская изба, с русской печкой, которая всех привела в восторг, хотя ни кто не умел её топить, и со столбянкой в городском доме только ещё разбирались. Впрочем, эта проблема вскоре разрешилась. Не успели они осмотреться, как к ним в гости пришли три старушки, то есть разом всё население деревни. Старушки пришли с пирогами, их с почётом усадили за стол, сразу поставили чайник. Они держались просто, охотно шутили и ни сколько не комплексовали перед гостями из Франции, им казалось естественным, что горожане хотят проводить отпуск на природе, хоть ненадолго покидая свои кошмарные города. Старушки рассказали про свою деревню, про самих себя и ушли, не забыв объяснить, как топить русскую печку.

Деревня привела Константиновых в восторг, она дышала чем-то древним, исконным, настоящим. Это и была та самая Русь из книжек, с которой невозможно было встретиться, хоть семь раз проехав по Золотому Кольцу. И эта Русь умирала. Было понятно, что пройдет совсем немного времени, и таких деревень не останется вовсе, они, можно сказать, заскочили в последний вагон, и это было для них очень важно. Чистейший воздух, звенящая тишина, трава по пояс и лежанка на русской печи. Конечно, они читали Василия Белова, но для детей, выросших во Франции, этот автор был примерно, как Дюма для русских детей и, оказавшись в русской глубинке, они чувствовали себя так, как могли бы чувствовать себя прирожденные русские в мушкетерском Париже.

А ведь они тоже были русскими, во всяком случае в Париже они чувствовали себя в высшей степени русскими, и они не ошибались. Но что такое кровь без почвы? Кровь, как и вино, выдыхается. Сейчас в их крови началось брожение, которое могло полностью их обновить.

Уезжать обратно в уездный город не хотелось, но папе надо было поступать в московский вуз, да и Мите с Людой было необходимо вникнуть в российские школьные программы. Знаний у юных парижан было предостаточно, но в России учили совсем по-другому, так что им предстояло проштудировать учебники за предыдущие классы. Митя пошёл в 11-й, а Люда в 7-й.

И потекли на новом месте месяц за месяцем. Папа поступил на заочное отделение в московский вуз, сбылась мечта сорбонского профессора, он стал русским студентом. Занимался он очень много, днями просиживая в читальном зале районной библиотеки, а по утрам колол дрова, это дело очень понравилось Олегу Владимировичу, хотя раньше он ни когда не брал в руки колуна, да и в глаза его не видел. Он оставался таким же доброжелательным и спокойным, каким был в Париже, казалось, резкое изменение условий жизни вообще ни как на него не повлияло. Он лишь стал чуть более самоуглубленным и чуть менее непринужденным, но эти «чуть» могли заметить только самые близкие люди.

София Андреевна устроилась в местную школу преподавателем русского языка и литературы, которые могла бы преподавать и в университете, для уездной школы уровень её подготовки был избыточным, хотя у неё были сомнения в том, каким она окажется педагогом, но всё получилось. Всегда доброжелательная, ни когда не теряющая самообладания, умеющая проявлять такое терпение, которое многим казалось невероятным, всегда готовая придти на помощь любому ученику, но со всеми сохраняющая такую незримую дистанцию, которую ни кому и в голову не пришло бы сократить. София Андреевна быстро завоевала авторитет и среди коллег, и среди учеников. Нагрузку она взяла небольшую, потом добавила к ней факультатив по французскому языку, который сам по себе превратился в краткий курс истории и культуры Франции. На её факультатив в класс приносили дополнительные стулья. Конечно, уездные кумушки много чего шипели за её спиной, но чем меньше она обращала на это внимания, тем меньше они шипели.

Митя весь буквально горел. Он и раньше был весьма энергичным юношей, но по приезде в Россию в нём пробудилась такая энергия, какой родители от него не ожидали. Бытовых неудобств он, казалось, совершенно не замечал, всем своим видом изображая, что готов выдержать и не такое. Он немного даже бравировал своим презрением к трудностям, но это было простительно для 17-и лет. Когда наступила зима, он сам взял на себя расчистку снега, вставая ради этого на час раньше. Крыльцо, тропинка к туалету и выход на дорогу всегда были настолько чисты, настолько в деревне это в общем-то и не принято. Он так же ходил на колонку за водой, постоянно поглядывая на ведра, достаточно ли в них воды. Хотел ещё взять на себя функции семейного истопника, но тут отец остановил его: «Оставь за бедным студентом хоть какие-нибудь обязанности».

Сначала родители переживали за то, как у него сложатся отношения с одноклассниками, но эта проблема исчезла, не успев возникнуть. В Мите не было ни капли высокомерия, он ни кого не задевал своим поведением. Это могло ему и не помочь, если бы он натолкнулся на тупых и злобных хамов, но эта чаша его миновала. В первый же день к нему подошёл самый авторитетный в классе парень и спросил: «Слушай, француз, ты как на счёт футбола?» А Митя был прекрасным футболистом, так что в классе сразу же стало два авторитетных парня. По всем предметам он успевал на пятерки, при этом совершенно не походил на зубрилку, так что ни кого не раздражал. Надо ли говорить, что в него сразу же влюбились все девчонки класса, а он со всеми был любезен и обходителен, но ни одной не отдавал предпочтения.

А вот с Людой всё было куда сложнее. Она очень тяжело переносила бытовые неудобства, воспринимая их, как личное оскорбление. Истерик не закатывала и не ныла, всё-таки воспитание сказывалось, но при этом так героически стискивала зубы, что порою на неё было страшно смотреть. К детской влюбленности в Россию теперь примешивалась изрядная доля негатива.