Барнаул-517

– Целый рубль!

– Денег у этих пленных и впрямь – куры не клюют. Надо их почаще нашей колодезной водой поить… – обрадовалась Клава. – На глазах добреют. А откуда ты его знаешь?

– Он нашим квартирантом чуть не стал, одну ночь эту переночевал только – его бабка выгнала взашей вместе с его мадамкой.

– Жалко, что я не видела. Знать, баловались шибко, вот она и рассердилась.

– Бабушка ругалась, что всю постель перемазали, будто месяц жили, а денег ни копейки не заплатили.

– Зато сейчас рубль дал. На один школьный сапог уже есть деньги! Удачно мы сегодня заработали!

– Он перепугался, когда его дядей Фрицом назвали. До нас хотел галичанина еще отправить за полушубками, а как нас увидел – того в коляску, нам рубль и уехал по-быстрому. Зачем ему столько старых шубеек? И почему испугался? Неужто совесть проснулась?

– Да потому, что мы его узнали. Хотел задобрить деньгами. Сразу рубль дал, потому как не было в кармане копеек. Он глазами поискал, но не нашел. Богатый очень.

– Есть вода! Холодная вода! Хрустальная, колодезная! Кому надо водицы испить, жажду утолить? Господин хороший, испейте водички! Кружка – копейка! – разносился над торговыми рядами Площади Свободы пронзительный голосок.

Мальчики медленно пробирались через густую толпу, таща битон, а перед ними крутилась маленькая девочка, обладательница удивительного пронзительного голоса, от коего осанистый господин в летнем пальто при очках и шляпе, хитро прищурился:

– А точно ли колодезная? Не из канавы зачерпнули, братцы?

Мальчики поставили перед ним бидон.

– Как можно, гражданин хороший? Из дома принесли, с нашего дворового колодца.

– А где проживаете, молодые люди?

– На Бердской улице, недалече, осенью в первый класс иду… деньги на сапожки зарабатываю…

– Тогда извольте кружечку!… И правда холодная водица! – гражданин выпил, причмокнул, изобразив полнейшее удовольствие, расплатился с детьми пятачком и отправился далее вдоль базарных рядов своим путем, неся большую продуктовую уже полную товаром сумку не столько приглядываясь, сколько прислушиваясь к разговорам овощных торговок с покупателями. То был новоизбранный Председатель городского Народного собрания Барнаула Порфирий Алексеевич Казанский, – подвижник крестьянской кооперации и редактор «Алтайского крестьянина», публицист газеты «Жизнь Алтая», печатавший свои фельетоны под псевдонимом Премудрая крыса Онуфрий. И в прежние газетные времена он любил потолкаться по базару, в поисках интересной темы для фельетона, теперь, оказавшись почти на вершине местной власти, народные вести его интересовали даже больше, чем прежде.

– Под Бийском люди видели, как аэропланы летают. Прилетели к немецкому колонисту, сели у него на утрамбованном поле, которое не засеивается, да не один, несколько, оттуда германские летчики вышли, их встретили бутербродами: хлеб с салом, а другие пленные в них сели и дальше полетели на фронт воевать. Отсюда летают наших бить…

– Не далеко?

– Да разве самолету бывает далеко? Ему только керосином заправиться, он может до Японии долететь, не то, что до германского фронта….

– Где ж им здесь столько керосина набраться под Бийском?

– Везут издалека пленные немцы на грузовых автомобилях, с бортами, а в них бочки – рядами стоят. Ох, и много их там, полк – не меньше.

– Бочек?

– Автомобилей и пленных австрийцев в них.

– А куда наше воинское начальство смотрит?

– Наше воинское начальство – тоже сплошь немчура, вот был воинский начальник Степного края генерал Шмит, а выше его тоже немцы в Кабинете сидят, даже сама императрица – немка, в газете писали, что в переписке состояла с двоюродным братом Вильгельмом Вторым! И это во время войны между Германией и Россией! Потому и не боятся ничего колонисты эти, знают: наверху их всегда оправдают. Говорят же умные люди: ворон ворону глаз не выклюет.

– Ох, что-то слишком много нынче воронья развелось по лесам да по полям, никогда такого не было. Не к добру это. Смотрел-смотрел царь-батюшка на это безобразие и отрекся от власти.

– Не говори, не трави душу… Вот только на днях в газетах писали, что целый поезд с нефтью пропал, который из Баку шел в Барнаул, и толи пятнадцать толи все двадцать товарных вагонов, как корова языком слизнула. Куда, спрашивается, девались? Какой карманник утащил?

– Известно куда. У колонистов автомобили грузовые из Германии выписанные, между их хуторами так и снуют, так и снуют! Аэропланы так над головами и трещат с одного немецкого хутора на другой. И всем топливо подавай.

Сгибаясь под тяжестью сумок, Порфирий Казанский собирался взять извозчика, уже договорился с одним о цене, как прямо из-под носа экипаж увел верткий франт в армейской австрийской форме, блестящих сапожках, вскочил на подножку: «Гони, раззява, рупь плачу!», затем обернулся к Казанскому, ухмыльнулся и без акцента бросил:

– Извини, дядя, спешу!

Возница хлестнул лошадку, дрожки понеслись, чуть не сбив Порфирия Алексеевича с ног.

– Эка, развелось вас! – только и успел вскрикнуть Председатель Народного собрания Барнаула.

– Трудно жить стало, Порфирий Алексеевич? Австрияки треклятые, обнаглели сверх всякой меры, из-под носа экипажи воруют! Порядка никакого нет! – перед Казанским остановился крытый экипаж с кучером из которого выглянул хитровато щурясь бывший работодатель Казанского в бытность его редактором – издатель газеты «Жизнь Алтая» и владелец типографии Василий Михайлович Вершинин.

Широким жестом пригласил в кабриолет, помог втащить сумки.

– О, серьезно закупились сударь, серьезно! Рад видеть вас безмерно, дружище, дай обниму-то! А вообще, стыдно, батенька, еще и кухаркой подрабатывать, вы ныне величина не малая на городском горизонте власти. Гласным в думе 800 рубликов в месяц получали, о коей сумме иной учитель в год не мечтает, теперь вообще городское Народное собрание возглавили, к тому же секретарь Комитета общественного порядка Барнаула, не знаю какое содержание вам там положено, боюсь даже вообразить, а меж тем лично по базарам с сумками бегаете, неужто экономите? Скупердяйство замучило, однако… Бросьте, голубчик, бросьте, наймите уже прислугу, экипаж… все как полагается приличному человеку…

– Когда из столицы, Василий Михайлович, какими судьбами? Тоже рад вас видеть! Извините, Премудрую крысу, как был шелкопёром любопытным до всяческих известий, так им и останусь навсегда, а где еще новости городские узнавать, как не на базаре? Здравствуйте всем, граждане!

Внутри кабриолета разместился еще и владелец пароходства «Мельникова и сын», лицо Казанскому давно известное – солидный человек на пятом десятке лет в отличном европейском костюме и шляпе итальянского фасона, надвинутой до бровей, глядящий с дружелюбной улыбкой. Вершинин тут же не преминул вставить:

– Представлять друг другу вас не буду, ибо Крысу Премудрую Онуфрия, в миру гражданина Казанского все в Барнауле знают, а судовладельца Мельникова Александра Виссарионовича, владельца судов, барж, верфей, пароходов, тем паче. Двигайтесь гражданин Мельников, двигайтесь, новая власть в лице самого секретаря Комитета общественного порядка славного града Барнаула к нам в коляску влезла. Это вам уже не какой-нибудь газетчик, это величина! Власти надо уважать, кучер, гони сначала ко мне. Господа, есть важный разговор, Порфирий Алексеевич, вы не беспокойтесь, докладчиком буду не я, потому надолго не задержу, но без стопки коньку, извините, не отпущу, а после на этой же коляске доставим к дражайшей супруге в целости и сохранности. Вот у гражданина Мельникова есть к городским властям насущные вопросы… быть или не быть? А главное, други мои, новости поступили, не терпящие малейших отлагательства в их рассмотрении… Некий гость нашего города хочет сообщить необычайно важное известие для барнаульских властей, коими вы, Порфирий Алексеевич, ныне в силу жизненных обстоятельств ныне являетесь. Сделать это он просит в силу обстоятельств негласно. Впрочем, и у меня найдутся для вас интересные сообщения из столицы. Я же, господа, как вы знаете, состоял в Исполнительном Комитете Государственной думы по созданию Временного правительства. Теперь являюсь комиссаром Временного Комитета Госдумы и Временного правительства одновременно. О, боже, в каких только комитетах не состою! Мой дед, простой русский крестьянин из Вятской губернии, верно, перевернулся в могиле, кабы бы узнал о таких ужасных новостях, счел государственным преступником и узурпатором власти и проклял. Прости мя, Господи, грешника! Формируем в столице новую власть вот этими самими руками, царскую семью перевозил из Ставки Главного командования в ссылку, то бишь из Могилева в Царское село. Лично состоял при них сопровождающим, то бишь ответственным конвоиром с комиссарскими полномочиями при побеге расстрелять. И это во время войны! От своей фракции трудовиков в министры юстиции друга Керенского пропихнули, а он далеко пойдет, черт его побери…

– Если городовой не остановит.

– В том-то и дело, что, слава богу, не остановит, порешили мы полицию царскую расформировать и на фронт, в окопы, создаем народную милицию по всей нашей необъятной матушке России, и в новую милицию старым кадрам ход запрещен, только самым лучшим и то в виде исключения. Да вы ведь знаете… сами правители местные…

Видно было, что Вершинин несказанно рад встрече со старым приятелем, тормошил его и так, и этак, сдувал невидимые пылинки с пальто, беззастенчиво производил разбор продуктов в сумках: «Тэк-с, молока бутыль двухлитровая, сметана, творог… коровы стало быть не держим? Ну и ладно… а вот и яйца, ну как не стыдно, Порфирий Алексеевич, уж курочек держать в своем доме – это так просто. Выговор вам по хозяйственной части определяю, строгий выговор-с от комиссара Временного правительства! Нет, ну право, стыдно, а помните сами рассказывали, что даже ректор вашего любимого Томского университета держал своих куриц в подвале главного корпуса? Ха-ха-ха! А действительный статский советник был, генерал, в вашем практически нынешнем звании, и ничего, не стыдился! Да-с, а начальник учебного округа тоже завел куриц, там же, в том же подвале и подвинул, так сказать, ректоров курятник на пару метров, и как они поссорились на этом деле, из-за курятников! Ха-ха-ха! Да, да, помню-помню, как вы показывали в лицах, точно, сначала кухарки их рассорились, а затем и генералы наши статские!

– Времени нет совершенно ни на корову ни на куриц, Василий Михайлович, да и места тоже.

– Так заведите, голубчик мой, кухарку, пусть она по хозяйству вашему все успевает, хотите, уступлю вам свою Авдотью?

– Спасибо, не нужно.

– Ну вот, здравствуйте вам, сразу и не надо ему ничего! Скупердяй! Чистый Плюшкин! Что значит не надо, когда наоборот очень даже надобно? Скажу по секрету: чудо-кухарка, другой такой во всем Барнауле не сыщешь! Цены ей нет! Все знает где что лежит, и абсолютно все умеет и по домашнему хозяйству и по огородному! Чего не спросишь приготовить, ей про то блюдо известно вплоть до приправ, и без всякого рецепта изготовит вам так, что пальчики оближите, хоть беф-строганов, с подливкой из белых грибов, хоть отварной картошечки на сливочном масле с укропчиком и лучком! Под белую рыбку в духовке запеченную, ах, братцы, вот приедем, я обязательно ее попрошу что-нибудь такое нас по-быстрому устроить, я из ресторана в дом блюд никогда не заказываю, ресторан ваш против моей Авдотьи – просто тьфу – мокрое место! Наплевать и растереть!

– Василий Михайлович, к сожалению, мне надо домой, жена и дочка ждут с базара. Обед пора готовить.

– Удивительная история, – дорогой Порфирий Алексеевич. – Я бы даже сказал: удивительнейшая с нами произошла. Вот посмотрите, Александр Виссарионович на нас, я до десятого года был обыкновенным купчиком, хозяином магазинчика головных уборов, ничего не значащим, с двумя классами образования, да всего два, третьего осилить было не дано папенькой, надо было в лавке сидеть. Но книг у нас было, скажу я вам, огромная библиотека папенькина и все в моем распоряжении. Феномен для простого крестьянина Вятской губернии? По чести скажем не совсем простого, а торгующего крестьянина, сейчас я те книги уже в Питер отправил: все пять тысяч томов. И вот сидя в лавке, перечитал я в упоении всю папенькину библиотеку и так проникся светлыми идеями народного образования и пользы книжной для человеческого развития, что стал участвовать в работе просветительского Общества Штильке. А потом, под руководством Константина Васильевича Штильке, замыслил свою собственную типографию создать, вместо лавки, стало быть, газеты печатать, книги выпускать, и ведь все получилось и с типографией и газетой «Жизнь Алтая», я стал ее учредителем и владельцем, а Порфирий Алексеевич, с его Томским университетом, главным редактором.

– Не сразу главным редактором, да вы и магазин за собой сохранили, Василий Михайлович… и даже прейскурант кратно расширили…

– Конечно сохранил, как в наши дни жить без магазина? И вы конечно не сразу в редакторы выбились, главным редактором-то был писатель земли сибирской Гребенщиков, но он больше в разъездах пропадал по Алтаю, по Сибири, стране, зато какие блестящие очерки нам поставлял из Москвы и Питера о столичной народной жизни, сейчас вот на германском фронте санитарным поездом руководит, а какие рассказы пишет, а мы публикуем! Какие военные истории! Да, не сразу Москва строилась, но всегда мы с демократических позиций к газетному делу подходили, как только могли боролись с царским самодержавием, всесилием и самодурством чиновничества, бедностью и беззащитностью рабочего люда и крестьянства. И штрафовали газету не раз, и Порфирий Алексеевич не однажды сиживал двухнедельный срок в тюрьме за острый материал, и газета во все времена была убыточной, но что в результате? Ах, Порфиша, дай я тебя поцелую, ты, брат такой у меня молодец!

– Право, не стоит.