Барнаул-517

– За так хочешь получить? Иди, иди себе дальше с богом… и руками грязными не трогай…

– О-це, кацапки до чего жиднючие, а возьму пучок на пробу…

– Лук не пробуют – все знают, что горький, ты один не знаешь – дурнем прикидываешься.

– Скильки у тэбэ в суме пучков будэ?

– Сколько будет – все наше…

– Це богата будэ…

И все-таки уволок пучок, зажевал, а через два шага выплюнул: «О, це горька пилюля, ей бо… даром не треба…».

Но за каких-нибудь полчаса весь лук разошелся. Наторговав мелочи, бабушка Киселева зашла на мясные базарные ряды, которые в начале марта, после объявления революции сократили, выделив место для митингов, но потом опять вернули, приценилась к баранине, сторговала два фунта для супа к обеду, в рыбном ряду еще пять карасиков купила, заторопилась домой – обед готовить.

Галициец подошел к детям:

– А ну дайте хлопцы чоловику водицы испить, дюже упарился с утречка, просимо одну кружечку…

– Кружка – копейка…

– Вот же бисовы диты, и за воду гроши тянут, откуда же мне стильки зробить, чтобы и за воду платить, если я без того голодный-холодный пленный?

– Налей ему кружку, – сказал Костя Клаве. – Небось свой православный человек, немцы его воевать заставили против русских, а он не захотел и сдался… Правда, дядя?

– Це так верно, шо прям за душу бирэ, який гарни хлопец, яка гарна дивчина, ой, спаси вас бог, не дали помереть бедному украинсю вдали от ридны сторонки…

Галициец сдвинул на затылок облезлую папаху и пошел далее.

– Врет он, что денег нет…

– Почему врет?

– А что ему на базаре делать без денег и без товара? Да еще так долго?

– Да мало ли… воровать к примеру…

– Ну и зачем мы вора напоили?

– Давай, за ним походим, посмотрим, что он делает…

– А кто пить желает холодной воды колодезной, кружка – копейка!

Галициец однако ничего особенного не делал, в карманы чужие не лез, сильно не воровал, лишь нагловато торговался со всеми, пробуя все подряд. Походя выхватил из бочки соленый огурец, в миг сжевав на глазах возмущенной хозяйки: «на пробу тильки», зачерпнул из одного мешка пригоршню семечек, из другого кедровых орешек уволок, и так шел, посмеиваясь да поплевывая, да отругиваясь, несколько минут возле рыбного ряда покрутился, цены расспрашивал, хороша ли рыбалка была, потом в угол базарный забрел, где торгуют ношенной одеждой, долго перепирался с мужиком, у которого выторговал сразу три старых в конец изношенных полушубка, достал бумажные деньги, заплатил, сунул одежку в холщовый мешок, перекинул через плече, зашагал далее.

– Лето впереди, а хохол замерз, полушубки накупает, – пересмеивались продавцы.

– Небось турок валахский… что, брат, собрался в плену и следующую зиму сидеть? Мы к осени германцев побьем, домой поедешь…

– Який турок… шо брешешь… Покупай сани летом, – покрякивая и краснея отругивался тот, – а вин нехай будуть… хрен его возьмет, скильки воевать буржуи будут… зима сибирска дюже холодна, а в тулупчике да валенках можа и яки гроши зробить… снег с крыш кидать – хорошо платят, а без тулупчика ни-ни, вусмерть вмерзнешь…

– Видишь, есть у него деньги, раз полушубки мешками закупает.

– Как там полушубки, одно название – старые, драные, все в заплатах, ношеные – переношенные… рухлядь…

– А все ж бумажки достал, рубля два отдал, а нам копейку пожалел…

– Бабушка говорила, что галичане народ прижимистый, на базар не покупать, а пробоваться ходят, так напробуются, что и обедать не надо! Она их частот ругает, что лапами своими грязными все захватают, перепробуют, ничего не купят, а когда наедятся, потом еще охают на всю округу, дескать товар плохой, вторые румыны, ей богу, а те что твои цыгане – два сапога пара…

В это время галичанин вышел с базара и остановился возле большого, крытого фаэтона со скучающим возницей на козлах. Из фаэтона вылез прилично одетый человек, забрал у галичанина мешок с товаром, кинул внутрь, и принялся ругать, похоже за то, что дорого заплатил.

Хохол вскинул руки к небу, призывая бога в свидетели, что цены такие на базаре, потом бросил папаху оземь, и в полном расстройстве чувств и уселся на нее сверху.

Андрейка вдруг признал в ругателе немца Фрица, которого бабушка заставила утром съехать с квартиры.

– А ну пойдем к ним ближе, послушаем чего говорят…

Австриец указывал жестами галичанину немедленно встать и вернуться на базар, покупать что-то еще.

– Купить надо еще пять старых трепаных тулуп! Всего восемь, дурья башка! И не дороже, чем шесть рублей за все! Ты почему так дорого купил: три за шесть рублей, дубина стоеросовая? Я не позволю воровать, хохляцкая твоя морда! – И резко, с разворота въехал галичанину в ухо, да сильно так, что тот завалился на бок. Во мгновения ока галичанин вскочил, схватил папаху, отбежал на три шага, стал из-за кабриолета оправдываться:

– Будете ласка, вот вам хрест, господин лейтенант, все деньги отдал до последнего рубля, будь он неладен! Дерут, гадюки барнульские, три шкуры, чертовы христопродавцы… можете обыскать – нима у меня ни копейки, чтоб им ни дна ни покрышки. Можа на Старом базаре спробуем закуп?

– Держи еще три рубля и иди, торгуйся, без пяти полушубков не возвращался. Шнель!!

Андрейка подошел ближе к говорящим.

– Дядя Фриц, воды хотите? Кружка – копейка…

– Есть вода, холодная вода, – запела Клавка пронзительно, – пейте ж воду, воду господа!

– Не господа мы, а товарищи, – громко поправил Краузе.

– А этого дяденьку не ругайте, у него правда копеек нет, мы ему даже воду бесплатно дали испить. А три полушубка он купил за два рубля, они ж все рваные, старые, ветхие, молью битые, только на пугала огородные годятся – ворон пугать…

Немец выпучил глаза, затем быстро схватил галичанина за шиворот, так что с него свалилась папаха и рассыпались бумажные рубли, наподдал коленкой под зад, забрасывая в фаэтон: вор, собака!

Затем развернулся к детям.

– Спасибо, мой честный мальчик. А за воду, которую у тебя выпил мой дурной денщик, я заплачу…

Вытащил из кармана кошелек, осмотрел его внутренности, сначала сунул туда рубли, за исключением одного, будто не веря собственным глазам, и дал бумажку Андрейке, а сам запрыгнув в экипаж, схватил вожжи:

– Но, залетная!

– Сколько?

Андрей разжал кулак: