Смерть на Кикладах. Сборник детективов №4

– А чего не могу? Конечно, могу. Про всех все скажу. Истомин Петька – алкоголик. Жалко его, трудяга был всю жизнь, руки золотые. Говорят, еще рабочим в СМУ[19 - строительно-монтажное управление – прим. автора] начинал, потом мастером стал. Это потом они уже вдвоем с Литвиновым и организовали «Зодиак». У того амбиций побольше было, он в генеральные полез с самого начала. А Петька пахал, света божьего не видя. На его горбу Литвинов и озолотился. Все у Петьки было: жена, дочка – до той аварии злосчастной. То ли он заснул за рулем ночью, то ли уставший был, но от встречного автобуса увернуться не сумел. Девять месяцев по больницам, сам весь ломаный-переломанный. А жена с дочкой прямо там, на месте… Их даже без него хоронили, он только потом на могилки пришел, когда смог ходить. Двое суток у могилок просидел, пока друзья не увезли. Да и что сидеть: ни жены, ни дочки уже ведь не вернуть… Очень, говорят, любил их. С того момента стал пить, раньше-то за ним не водилось. Пытался снова все начать, женщину найти хорошую, да по клубам и ресторанам разве такую найдешь? Вон, подцепил вертихвостку! Эта Ирка – глаза бесстыжие! На шее у него сидит, то одно ей подавай, то другое. А сама шашни крутит, никого не пропускает! Тут иду с обеда, слышу смех и возня какая-то в садике у вас, пригляделась: батюшки святы! Ирка с этим, как его, молодым, из механиков. Шалава она шалава и есть! И что Петька в ней нашел!

Аделаида Павловна снова промочила горло, одним большим глотком допив воду из бутылки.

– А что вы можете сказать про Василенко? Про коммерческого директора? – по просьбе Антонидиса озвучила вопрос управляющая.

Аделаида Павловна словно споткнулась. Она снова взяла в руку бутылку, словно собираясь из нее выпить, но бутылка была пуста. Старший инспектор внимательно за ней наблюдал.

Аделаида отчего-то занервничала, стала теребить свою брошь из искусственного янтаря. Потом все-таки ответила, но немногословно и будто нехотя.

– Про Руслана так скажу – самый порядочный из всех. Пришел в «Зодиак» еще до меня, лет десять назад. До коммерческого дорос, долю в компании получил. Женат на хорошей женщине. Ничего плохого не знаю, зря наговаривать не буду.

– Так кто все-таки хотел желать убитому зла?

– Да кому он был нужен? – снова прорвало Аделаиду Павловну. – Сашка-то? Да я же говорю, он целыми сутками работал: все документы какие-то готовил. Помню, зашла как-то в его кабинет убраться, а он спит на тахте. А вокруг бумаги разбросаны по полу: листы, листы. Все исчеркано. Стала подбирать с полу, да на стол аккуратно складывать. Думала, может выбросить что ненужное, заглянула, а там все про какое-то или «слияние», или «поглощение», или передачу акций, – ничего в этом не понимаю! Так ничего выбрасывать не стала, все сложила аккуратными стопками ему на рабочий стол. Он так и не проснулся. Утром, правда, сильно меня ругал, мол, я ему два разных документа перепутала. Мол, ходил к директорам с докладом, а листы не те оказались. Получил нагоняй. Подумаешь, велика важность!

– Кого вы подозреваете в возможном покушении на него? – из последних сил задал вопрос старший инспектор.

– Да до чего ж он бестолковый, этот ваш инспектор, милочка! – возмущенно тряхнула головой Караваева. – Я же ему сказала уже три раза, что никому Сашка не был нужен, не было у него врагов в «Зодиаке». Я бы знала, я там каждый день кручусь с утра до вечера. Он же у директоров тоже вроде обслуги был, хоть внешне, вроде, как в друзьях. А на самом деле – принеси, подай! Литвинов его шпынял вечно, даже кличку ему придумал «Лысый». Взрослому-то парню разве не обидно? Но Литвинову было плевать. Ему вообще на все и на всех плевать. Мерзавец, говорю же, как есть мерзавец! Сашка сильно по этому поводу переживал, только виду не показывал. Боялся работу потерять, говорил: «Кто, мол, Ада, за меня мою ипотеку платить будет? Пушкин?»

– Пушкин – это тоже работник «Зодиака»? – поинтересовался совершенно запутавшийся Антонидис.

– Нет, нет, – улыбнулась Софья. – Пушкин – это наше все! Это великий русский поэт, это поговорка такая, я вам потом объясню!

Антонидис, отчаявшись понять, перешел к другой теме.

– Скажите, а когда вы встретили Клименко вчера, вы заметили откуда именно он шел? Может быть, он выходил из какого-то номера?

– Так мы когда на галерею спустились с верхней террасы по левой стороне, так и пошли. У нас номера шестой и седьмой, а у него – второй. Вот навстречу нам и попался, считай, на середине пути. А уж откуда шел, не знаю. Он не сказал, а я не спрашивала. Ладно, пора мне.

Аделаида Павловна встала, уперев руки в бока, и свысока посмотрела на замученного старшего инспектора.

– Все, что хотела сказать, я сказала. А вы думайте! Ехали отдыхать к вам сюда, а вон поди ж ты! Кто ж знал, что все так обернется? Вы полиция – вы и разбирайтесь! И что это за отпуск такой, я вас спрашиваю? А? Может мне кто-нибудь хоть что-нибудь объяснить?

Не дождавшись ответа, Караваева презрительно хмыкнула и вышла из номера с гордо поднятой головой с видом человека, исполнившего свой гражданский долг.

Теодорос Антонидис в полном изнеможении, откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и покачал головой. Управляющая виллой посмотрела на него с искренним сочувствием.

Часть шестая

Иногда, идя назад, ты идешь вперед.

    Из к/ф «Лабиринт».

– Ну вот, как-то так, – эффектно встряхивая копной рыжих волос, сказала Софья, выключая диктофон, лежавший на скатерти. – Сами видите, что от этих разговоров толку немного.

Было раннее утро, и солнце, вставшее над горизонтом, еще не успело раскалить каменный лабиринт Хоры, но уже заливало ярким светом и сад, едва просохший от утренней росы, и террасы, и номера виллы, окна которых выходили на восток. На круглых белых часах, висевших на стене, большая стрелка застыла рядом с цифрой семь.

Смолев и Манн сидели за большим овальным столом в гостиной на хозяйской половине.

Все время, пока расположившаяся напротив управляющая рассказывала им, как прошел допрос свидетелей, и прокручивала запись на электронном диктофоне в тех местах, где, по ее мнению, прозвучало хоть что-то стоящее, Алекс и генерал спокойно и размеренно завтракали, не перебивая и не задавая никаких вопросов, внимательно слушая запись и комментарии к ней. Лишь в самом конце Смолев вдруг нарушил молчание, попросил отмотать запись допроса назад и запустить снова воспроизведение с того момента, как в восьмом номере оказалась Аделаида Павловна Караваева.

Молчаливым кивком генерал подтвердил просьбу Алекса. Они так внимательно слушали этот отрывок, что даже забыли про кофе, дымившийся в кружках.

– Совершенно вздорная тетка, – едва дождавшись, пока закончится запись, весело произнесла Софья. – Была у меня в Питере соседка по лестничной клетке – так один в один! Дядя Саша, да ты ее помнишь! Глафира Петровна! Ну, помнишь ведь? Из шестнадцатой? Никому не давала рта раскрыть, вечно: «Бу-бу-бу!..» Все про то, как лучше в советское время всем жилось, и о том, какая нынче молодежь плохая, что пенсионеров не уважает! Кругом, мол, алкоголики и тунеядцы, наркоманы и проститутки! Она сама в Питер приехала из Ленобласти, из какого-то поселка рядом с Пикалево. Платья носила такие же, в такой яркий «боевой» раскрас, что в глазах рябило. Никого не слушала, всех перебивала. В ларьке на «Северном» рынке торговала, пока его не снесли. С тех пор еще злее стала. Вот так и Аделаида слова не давала вставить старшему инспектору. А я, глядя на нее, все думала, кого же Ада мне напоминает? Антонидис, бедолага, с ней замучился – это надо было видеть! Наговорила нам с три короба, а по сути – почти ничего…

Смолев покачал головой, переглянувшись с Манном. Генерал снисходительно улыбнулся.

– Что-то не так? – удивленно спросила Софья, переводя взгляд с одного на другого. – Я не права?

– Ты понимаешь, Рыжая, – медленно подбирая слова, проговорил Алекс. – Допрос или даже просто беседа со следователем для любого обычного человека – всегда сильный стресс. Даже если он ни в чем не виноват. Как правило, люди либо ведут себя тихо, нервничают, стараются поскорее закончить эту неприятную для них процедуру, либо – наоборот, впадают в сильные эмоции: раздражаются, злятся, иногда паникуют. В этом смысле, как раз реакция Литвинова была совершенно естественной: у него были агрессия, злость, раздражение. Характер у него такой, да и не привык генеральный директор холдинга отвечать на неприятные вопросы, скорее привык сам их задавать. Василенко тоже был вполне естественен в своем желании поскорее увильнуть. А вот что значило это выступление Караваевой в формате «стэндап»,[20 - комедийное искусство, в котором комик выступает перед живой аудиторией, обычно общаясь напрямую со зрителями – прим. автора] нам еще предстоит разобраться.

– Да ладно, дядя Саша, – недоверчиво покрутила головой управляющая. – Просто деревенская тетка, не слишком образованная: «что вижу, то пою!» Таким только дай трибуну, – они голосить могут часами!

– Деревенская и не слишком образованная? – переспросил Смолев и недоверчиво хмыкнул. – Интересные для необразованной женщины у нее проскакивали словечки: «террариум единомышленников», «абориген» или «амбиции», например. Или «слияние и поглощение». Это в какой же деревне у нас так разговаривают? А потом, ты хочешь мне сказать, что, подбирая с пола разбросанные бумажки в кабинете юриста несколько месяцев назад, она, лишь бросив взгляд на сложный юридический документ, прочла эти два слова и запомнила их сразу? Чтобы вот так вчера с ходу и без запинки озвучить Антонидису? Сомнительно мне что-то. Вероятнее всего, было так: она детально изучила документ. Не вяжется это как-то с образом «деревенской тетки», хоть она и усиленно на этот образ работает: «супостат», «милочка», «шашни», «батюшки святы». Сдается мне, что она гораздо умнее и образованнее, чем кажется. А из образа вышла потому что ты переводила на английский, и Антонидис все равно бы не оценил, вот она и расслабилась немного. Она же не знала, что ты ее по моей просьбе будешь записывать на диктофон, а мы прослушивать будем. Здесь она прокололась… Караваева вчера пришла сказать старшему инспектору что-то очень важное, и она это сказала. Вопрос в том, понял ли старший инспектор, и правильно ли мы услышали…

– А ведь ты прав, дядя Саша, – немного подумав, согласилась Софья. – Я сразу не обратила внимания и еще вчера устала очень с непривычки: давно переводчицей не работала. Что тогда все это значит?

– Все верно, – подтвердил генерал, встав из-за стола и хлопнув Смолева по плечу. – Запрошу-ка я прямо сейчас у коллег в Санкт-Петербурге на всех ваших гостей подробную справку. И на эту мадам тоже. А что все это значит – пока не ясно… Ясно одно: она наводит нас на очевидную версию убийства юриста с мотивом и возможностью.

– Какую версию? – изумилась Софья, крутя головой и переводя взгляд с Манна на Смолева. – Но, дядя Витя… Дядя Саша! Она же ничего такого не сказала!

– Она дала понять, Рыжая, что Литвинов – подонок и мерзавец. Совершенно разложившийся морально человек, у которого нет ничего святого. Это раз! – Смолев, верный привычке все раскладывать по полочкам, стал разгибать пальцы на правой руке. – Что он с легкостью готов перешагнуть как через собственную жену, так и через коллег по работе. Это два! Что до того, как его отравили, юрист по заданию босса готовил важные документы, касавшиеся «слияния и поглощения», другими словами, возможной продажи компании, и делал это в секрете, поскольку, когда он перепутал по вине Караваевой – не исключено, что она сделала это с умыслом – несколько страниц, ему крепко влетело от Литвинова, который вероятнее всего не хотел, чтобы эта тема всплыла. Это три! Вот и мотив.

– Это точно, – подтвердил генерал, вернувшийся за общий стол с айпадом. Он быстро отправил сообщение по электронной почте и сидел, прихлебывая остывший кофе из большой кружки. – Классика жанра: «он слишком много знал»! И мог проболтаться. Или хотел проболтаться. Или угрожал, что проболтается!.. Понимаешь, девочка, о чем я?

– Шантаж? – подхватила Софья, весело блестя глазами. – Так все тогда понятно! Получается, что он шантажировал своего босса, что расскажет про его планы продажи компании остальным директорам, и тот его убил! Так вот оно, в чем дело! Надо сказать Антонидису, чтобы он поскорее арестовал Литвинова! И дело раскрыто!

Смолев аж поперхнулся остывшим кофе, пролив его на скатерть и едва не загубив свою белоснежную сорочку.

– Я тебе скажу! – беззлобно погрозил он кулаком своей управляющей после того, как вытер губы и подбородок бумажной салфеткой. – С ума сошла? Доведете вы меня до инфаркта на пару с этим «Мегрэ»! Ты что, Антонидиса первый день знаешь? Старший инспектор, конечно, парень добросовестный, но увлекающийся и подверженный фантазиям. Он сначала арестует, потом будет искать доказательства. Знаем, уже проходили! А надо все делать наоборот. Поэтому будем помогать ему по мере сил.

– Да, я заметила, что он мало понимает в происходящем, – по-прежнему весело хихикнула Софья. – Русская душа для него – потемки! С Пушкиным – вы же слышали – было очень смешно. Он решил, что Пушкин – работник «Зодиака»! Странно, я думала, что все знают, кто такой Пушкин!

Генерал в свою очередь насмешливо хмыкнул и, выбив дробь пальцами по столешнице, спросил, лукаво блестя глазами:

– А ты, красна девица, получается, знаешь, кто такой Пушкин? И все-все про него знаешь?

– Дядя Витя, – несколько растерянно произнесла управляющая, – конечно, знаю! Великий русский поэт и писатель, друг декабристов, погиб на дуэли с Дантесом, защищая честь жены… И про жизнь с Натали, и про ссылку на Кавказ и в Михайловское. И про любовь к Анне Керн, как можно этого не знать?! Пушкин – это наше все! Его в школе проходят еще в начальных классах! «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» Потом, я же из Питера! Я на Богатырский проспект к бабушке ездила в гости каждые выходные, там до места дуэли на Черной речке пешком три минуты!

Генерал подмигнул Смолеву. Тот улыбнулся, он уже понял. Генерал сейчас удивит Рыжую. Но это всего лишь эмоциональная разрядка после прослушивания записей. Где черти носят Антонидиса? Уже должен был появиться, теперь им точно есть что обсудить.

– А что, девочка, если я тебе скажу, что Александр Сергеевич Пушкин вовсе не был убит на дуэли Жоржем Дантесом, своим близким другом и родственником? Что, если «дуэли» никакой вовсе не было, а была инсценировка? Что, если он прожил жизнь долгую, творческую, написав еще массу гениальных произведений, пусть и не в России, а в другой стране, и не на русском, а на другом – практически родном для себя – французском языке? И звали его после «дуэли» и «липовых» похорон уже не Александр Пушкин, а Александр Дюма? И знаменитые «Три мушкетера», «Граф Монте-Кристо», «Графиня де Монсоро», «Сорок пять» и еще сто тысяч страниц гениальных произведений написал именно он, Пушкин Александр Сергеевич? А? Как тебе такой поворот? Что молчишь?

В гостиной повисла немая пауза. Совершенно ошеломленная Софья переводила изумленный взгляд с широко улыбавшегося генерала на своего патрона – хозяина виллы, который тоже улыбался, но самыми краешками губ.

– Дядя Саша, – произнесла она наконец умоляюще, – это шутка такая, да? Вы же оба не всерьез?

– Понимаешь, Рыжая, – сказал Смолев задумчиво. – В истории есть такие моменты, когда слишком большое количество совпадений дает возможность выдвигать гипотезы, порой совсем фантастические… И иногда все совсем не так, как кажется на первый взгляд.