Душа и взгляд. Баллады в прозе

Душа и взгляд. Баллады в прозе
Сергей Ильин

Все здесь только о душе. Только о взгляде. И только о музыкальном созвучии между ними. Сюжеты, им служащие, могут – и должны быть – самые разные. Как в жизни. Субтильности темы соответствует и стиль: сплошные нанизывающиеся друг на друга предложения, соединенные запятой с тире. Синтаксис, таким образом, служит тому, чтобы все читалось «на одном дыхании» и воспринималось в едином ключе. Что же касается жанра, то, несмотря на определенную близость этюдам, это все-таки скорее всего баллады: философские, психологические, фантастические и обыденные.

Сергей Ильин

Душа и взгляд. Баллады в прозе

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

© С. Ильин, 2022

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022

I. Семикратная вариация на тему одной знаменитой литературной цитаты

1.

Помните, любезный читатель, как однажды и давным-давно, когда вы еще были несмышленым малышом, вы как-то раз напроказничали? ваш отец тогда собирался вас наказать, ваша мать с притворной суровостью нахмурила брови, а вы с заплаканными глазами украдкой смотрели на мать: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

2.

Потом вы превратились в подростка и стали ходить в школу, учились вы, скажем прямо, неважно: быть может, вам не хватало способностей, а может, вы склонны были читать внимательно только те книги, которые вы любили, а не те, которые задавала учительница, и потому с вами происходила одна и та же сцена, а именно: вы тупо смотрели на ваши ботинки, учительница недоуменно взирала на доску, ученики с улыбкой переглядывались, а сами вы исподлобья взирали на приятеля за передней партой, который мог подсказать вам правильный ответ: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

3.

Следом вы, как и полагается, сделались юношей и, конечно, в один прекрасный момент по уши влюбились, после многомесячных ухаживаний вы вошли, наконец, в интимный контакт с девушкой, которую вы безумно любили, но по причине невероятного волнения, обычно сопутствующего первой любви, этот контакт прошел не так, как вам бы того хотелось, и вот, одевшись и прощаясь, вы полным стыда и ужаса взглядом смотрите украдкой, через зеркало трюмо, на свою полуодетую любовь, задумчиво сидящую на постели: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

4.

Однако время идет, и из юноши вы превратились в мужчину, вы женились, и у вас появились дети, ваш брак можно было назвать скорее удачным, чем неудачным, но однажды вы повстречали женщину, которая была вашей первой любовью и с которой у вас был болезненно неудачный сексуальный опыт— помните? вы пытаетесь отыграться и отыгрываетесь: с вашим окрепшим в супружестве любовным опытом вы добиваетесь того, что та женщина, не успевшая, кстати, найти счастья в любви, заново в вас влюбляется, но вы довольно хитроумны и не желаете бросать жену и семью, и вот как-то раз, как это обычно бывает в жизни, жена застает вас обоих в кафе, она подсаживается к вам и с притворной наивностью спрашивает вас, кто эта женщина, а вы отвечаете ей, что это давняя ваша знакомая, можно сказать, одноклассница, и в ответ на молчаливый, пронзительный, требующий немедленного разъяснения взгляд жены вы, в свою очередь, незаметно и умоляюще поглядываете на ту вставшую между вами женщину: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

5.

А дальше было то, что время неумолимо, и мужчины обычно живут меньше женщин, также и вы, к великому сожалению, состарились и одряхлели раньше вашей жены, и вы уже не можете ухаживать за собой, а у нее кроме вас на руках внуки и домашнее хозяйство: встает естественный и оттого еще более страшный вопрос об отправлении вас в дом для престарелых, положим, вариант, более характерный для западной жизни, нежели для российской, и вы сами сознаете, что другого решения быть не может, тем более, что вы когда-то изменили жене – и все-таки в последний момент вы бросаете на нее самый важный в вашей жизни взгляд: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

6.

Наконец произошло то, что должно было рано или поздно произойти: вы умерли, и предстали перед судом Господним, грехи ваши, в общем-то, невелики: детское непослушание, недостаточное уважение к учителям, разочарование в первой любви, измена жене, нежелание пострадать и прочие мелочи жизни, проницающий вашу душу ангел готов уже подать Всевышнему милостивый отчет, но вы, по привычке не доверяя Высшим Силам, со смиренным и пристыженным взглядом смотрите на ангела: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

7.

И тогда Господь, мыслью проникнув отчет ангела и не увидев в вас смертельных грехов, хочет услать вас в горние светоносные сферы, дабы сделать вполне счастливым, но в последний момент, вспомнив о том, что божественная справедливость— самое главное, сует в ваши (астральные) руки великую книгу: ту самую, которую вы при жизни любили больше всего на свете, как, впрочем, и большинство нормальных детей и подростков— Господь это сделал для того, чтобы вы, внимательно перечитав ее, сами для себя выбрали последующее ваше существование, и в этой книге, как легко догадаться, есть уже знакомые вам строки: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

II. Баллада об отражении солнца в глазах бездомной собаки

Вот вы только что приехали из России на Запад: неважно, какой российский город вы покинули и в каком западном городе осели, главное, чтобы это была Европа, потому что только там находятся те «святые могилы», о которых говаривал наш незабвенный Федор Михайлович и без которых заграничная среда обитания для русского эмигранта тотчас теряет ту «изюминку», благодаря которой он все-таки как ни крути, а на Больших Онтологических Весах весит чуть больше, чем любой другой эмигрант, —

в самом деле, для какой еще нации чужбина едва ли не в большей степени становится ее же второй, если не первой родиной? итак, вы славно прижились на сытом, благополучном и по части социальных механизмов работающем как часы Западе, и ваша душа, точно после долгого утреннего сна, обросла жиром, потому что на Западе нет никаких экзистенциальных проблем, связанных с западным обществом и государством как таковыми, а есть только проблемы, присущие жизни как таковой: болезнь, несчастный случай и тому подобное, —

так что даже посреди беспросветного одиночества и особенно в старости – вот вам и единственная настоящая западная трагедия – российский эмигрант умудряется чувствовать себя как рыба в воде, —

правда, по той простой причине, что он, собственно, никогда не остается один: всегда подле него кто-то есть из родных и близких и это, с одной стороны, великое благо, потому как «не дело человеку быть одному», но, с другой стороны, и некоторое бытийственное ограничение: в том плане, что великого и запредельного космического уединения, уединения как «родимого пятна» земной жизни, уединения, дышащего на нас из недр звездной полночи, уединения, которое испытал даже Иисус Христос во время распятия, —

такого уединения русскому человеку познать как будто не дано, и он должен ощущать в этом аспекте даже нечто вроде хорошей зависти по отношению к западному человеку: мол, вот, у него есть то, чем я от рождения обделен, —

тут, можно сказать, вышла какая-то мировая несправедливость: наподобие той, что повязала в мистическом смысле судьбы Моцарта и Сальери, хотя, пожалуй, и всего лишь в пушкинском варианте, впрочем, неважно: нет, как говорится, дыма без огня, —

и вам, Российскому Эмигранту с большой буквы, прижившемуся и разжившемуся, как тесто на дрожжах, на беспроблемном Западе, памятуя об изначальном духовном призвании, провозглашенном, как сказано выше, Достоевским, ничего другого не остается, как задуматься о главном различии между российским и западным, потому как, стоит повторить, никаких других духовных задач у вас нет пока нет, да и не предвидется в ближайшем времени.

Но как же лучше всего подойти к осуществлению сего исполинского начинания? мой вам совет: если вы, например, осели в Мюнхене, отправляйтесь как-нибудь в воскресенье на Зендлингер-штрассе, одну из характернейших улиц Мюнхена, там у самой станции метро находятся Старые Вороты из красного кирпича, а точнее, развалины от них, —

это средневековая и трогательная достопримечательность: Ворота в живописных плющах, и под ними всегда находится какой-нибудь нищий, а то и два или даже три, но не больше, —

эти нищие, надо полагать, поделили город на сферы влияния точно так же, как Черноморск был поделен «сыновьями лейтенанта Шмидта», хотя и нищими их не назовешь, нищие ушли в прошлое вместе со Средневековьем, а вместо них остались бомжи, то есть люди, получающие от государства регулярные пособия, но отчаянно прикидывающиеся теми, кто пособий никаких не имеет, а это и есть нищие по определению, —

ну, да ладно, бог с ними, вы можете бросить бомжу, ежедневно сидящему в аркадах Старых Ворот, монету, но можете и остановиться неподалеку от него, чтобы немного за ним понаблюдать.

Этот второй вариант мне представляется предпочтительней: как-никак вы приехали сюда не так просто, а с серьезным заданием, вам нужно решить мировую проблему, так и действуйте соответственно, —

перво-наперво обратите внимание, как старый бомж рассеянно разглядывает толпу, пытаясь придать лицу униженнопросящее выражение: для этого тоже надобны либо скромный талант, либо вдохновение, таланта у бомжа явно нет, а вдохновения хватает ненадолго, и тогда, разочарованный тем, что люди внаглую проходят мимо него, даже не удостоив его взглядом, он шепотом матерится им вслед: это чувствуется по выражению глаз и движениям губ, —

понять его можно: хотя времени у него не меньше, чем было, наверное, у господа-бога, когда он размышлял о сотворении мира, все же дело не во времени, а дело в тонкой обиде, – вы сидите на корточках с протянутой прохожим замусоленной кепкой, всем своим видом показывая, что вам нечего кушать, а люди хладнокровно проходят мимо, то есть либо они ничего не имеют против того, что вы умрете с голода, либо они убеждены, что вы их обманываете, —

но если я что-то говорю или делаю, а посторонние считают это обманом, я чувствую себя обиженным, не знаю как вы, есть и другой вариант: мне настолько наплевать на людей, что, какого бы мнения они обо мне ни были, они не могут меня обидеть, —

уж не так ли именно относится к людям мой приятель-бомж под Старыми Воротами? сдается мне, что так и никак иначе.

Это очень хорошо, что вы стараетесь как можно глубже проникнуть во внутренний мир бомжа, впрочем, у вас нет другого выхода: ведь вы сердцем чувствуете, что без того бомжа не решить вам мировую проблему, решение которой, быть может, единственно оправдает все ваше бессмысленное в высшем смысле эмигрантское существование, —

и вот вы как прикованный продолжаете наблюдать за искомым бомжем, наконец-то и он вас заметил и, сбросив с плеч разодранное пальто, сильно смахивающее на картофельный мешок, протянул в вашу сторону заветную кепку с бряцающими в глубине ее несколькими медяками, и вы инстинктивно потянулись было к кошельку, но в этот момент между вами как раз прошла молодая женщина с точеными чертами лица, осиной талией, в плотно облегающих стройные ноги джинсах, воздушной белой блузке и с теннисной повязкой вокруг высокого сжатого лба, —

обратил на женщину внимание и ваш бомж, он даже проводил ее долгим внимательным взглядом, но в его глазах, когда он повернулся опять к вам, неуверенным жестом почему-то снова указывая на кепку, не отразилось и следа известного волнения.

И вот как всякому русскому человеку, воспитанному на Толстом и Достоевском, вам, конечно же, захотелось сказать ему что-нибудь утешающее, веское и обязательно общечеловеческое, ну вроде того, мол: жизнь, что же ты с нами делаешь? или, если и не сказать, то, по крайней мере, взглянуть на него в этих мыслях, —

мысль, переданная во взгляде, оказывает на человека иной раз куда более сильное и тонкое воздействие, нежели любые слова, однако бомж, точно догадавшись об этих ваших несуразных побуждениях, недовольно от вас отвернулся, что-то презрительно бормоча, —

и вот тут-то, совершенно нечаянно и неожиданно для себя вы наткнетесь, точно древний римлянин на меч, на экзистенциальную ненужность любого слова и даже любой мысли, если они не подкреплены жестом или поступком, а еще лучше, жизненной позицией того, кто их произносит или мыслит, —

то есть негласное предпочтение словам и мыслям волевого молчания и некоей вечной и бесконечной, как универсум, дистанции, да эта именно микроскопическая деталь бросится вам в глаза, —

и в ней и только в ней одной вы увидите главное отличие между тем, что есть мир западный, и тем, что принято понимать под русским миром: тем самым вы осуществите ваше предназначение.

Возвращаясь же домой после плодотворной воскресной прогулки, вы вспомните, что, получив от бомжа ключ к решению вашей судьбоносной задачи, вы его забыли отблагодарить, впрочем, тут же догадаетесь вы, —

то, что вам подсказал бомж, нельзя купить никакими деньгами, а кроме того, он все равно порядочный обманщик, так что все обошлось наилучшим образом: не было, надо полагать, и не будет в вашей жизни более удачной воскресной прогулки, нежели эта сегодняшняя, —

с чем вас и поздравляю, —