Душа и взгляд. Баллады в прозе

Когда молодая привлекательная женщина-англичанка накануне Второй Мировой войны по любви выходит замуж, и муж ее, военный пилот высшего класса, в результате автокатастрофы оказывается прикованным к инвалидному креслу, причем интимная любовь между ними еще как-то возможна, но несчастный супруг по причине гордого своего характера добровольно от нее отказывается, чем ранит лучшие побуждения любящей своей жены, —

когда они, далее, после начала войны поселяются на уединенном острове в Восточном море, где муж помогает местному радисту – надо ведь хоть что-то делать, —

и вот в один прекрасный день на этот остров буря выбрасывает потерпевшего кораблекрушение немецкого топ-агента, лично знавшего Гитлера и пользующегося безграничным доверием последнего, агента, только что раскрывшего секрет высадки англо-американского десанта – речь идет конечно же об открытии Второго фронта, этого переломного момента всей последней войны – агента, за которым охотится вся британская контрразведка, и которого вот-вот должна забрать регулярно курсирующая только с этой целью вблизи острова немецкая подводная лодка, —

причем агент этот во всех отношениях искушен, холоден, опытен и жесток, он не имеет практически ни единой слабости, кроме разве что одной-единственной, а именно: способности целиком и полностью, забыв об осторожности, отдаться страстной любви к женщине, —

и когда, наконец, как и следовало ожидать, все пятеро обитателей маленького острова – то есть агент, муж-инвалид, их малолетний сын и старый радист – входят в тесное общение, —

и сначала немецкий агент убивает мужа той женщины: потому что тот, обнаружив в его кармане снимки макетного аэродрома, раскрывает его, затем старика-радиста: чтобы передать по рации своей судьбоносное сообщение, а под конец сам гибнет от руки той самой женщины, в которую он страстно влюбился, с которой вступил в любовную связь, которую он легко мог бы устранить, но на которую не мог поднять руку – не забудем: это и была его единственная слабость, —

итак, когда мы читаем этот «шпионский триллер» или смотрим его блестящую экранизацию, становится очевидной главная разница между тем миром, который мы условно называем западным, а точнее, англо-саксонским, и нашим русским миром, —

и разница эта заключается как раз в сквозной пропитанности западной истории, культуры, повседневной жизни и ментальности шекспировским духом, о котором наш брат так хорошо умеет говорить, но который все-таки ему глубоко чужд, как какие-нибудь древние африканские обычаи, —

и доказательств тому по меньшей мере два, —

первое – это глубочайшее непонимание и даже, я бы сказал, принципиальное неприятие некоторого несомненного образного величия главного героя, пусть и совершившего многочисленные убийства, зато бесстрашного и готового идти до конца в осуществлении своей преступной миссии, —

и второе – это полная неготовность понять и принять также образное величие главной героини: несмотря на то, что она испытывает наслаждение, когда убийца ее мужа ласкает губами ее клитор (правда, еще не догадываясь в тот момент, что он немецкий агент), —

короче говоря, мы, читатели и зрители, не только не ощущаем при восприятии сей откровенной сексуальной сцены какого-либо отвращения, но, потрясенные прорывающейся сквозь нее шекспировской правдой жизни, начинаем чувствовать даже некоторое тонкое необъяснимое метафизическое раздражение: раздражение именно оттого, что в нашей большой и особенно классической литературе такое почему-то принципиально невозможно, —

и тот факт, что среди русскоязычных актеров, действительно, нет никого, кто мог бы адекватно сыграть такую роль, потому что она, можно сказать, деспотически требует актера с западным лицом и западным взглядом: такого, скажем, как Дональд Сазерленд, —

да, этот факт говорит обо многом, если не о всем.

XXXVI. Апология абсолютно внимательного взгляда

Согласитесь, что жизнь в сокровенной сути своей настолько легка, тиха и ненавязчива, настолько она ко всему старается прикоснуться без того, чтобы пытаться проникнуть вовнутрь – этим занимаются иные сокрытые в ее лоне силы и субстанции, коих предостаточно – и настолько она напоминает свет и воздух, тоже склонных пронизывать плотные и темные вещи мира сего, не привязываясь к ним, что, собственно, страданию в ней… места нет и быть не может, —

это мы уже, люди, животные, духи и прочие живые существа, не довольствуясь легким дыханием жизни и идя навстречу собственному приключенческому инстинкту, подобно корню питающему все прочие наши инстинкты, отыскиваем в жизни как в нейтральном поле чистых возможностей все более глубокие, извилистые и потаенные ходы: и вот в них уже и только в них, подобно кентаврам, обитают демоны страдания, —

даже чувство любви – я имею в виду к противоположному полу— это первоосновное человеческое чувство, давая мужчине и женщине жизнь и смысл жизни, очень часто трансформируется в своего рода сумрачный подземный туннель, уводящий их от светоносной периферии, но как жить без любви? ясно, что любовь суть один из основных сюжетов жизни, итак, опять сюжет… но практически любой жизненный сюжет привносит в нашу жизнь страдание: привносит— и одновременно трансформирует его в нечто такое, что уже не есть страдание, —

так что если вы страдали воистину, но потом, спустя определенное время как следует о задумались о своем страдании, у вас просто не могло не возникнуть странное чувство, будто ваше страдание в прошедшем времени уподобилось по субстанции страданию какого-нибудь литературного персонажа, а такое страдание, как известно, воспринимается уже совершенно иначе: его не то что бы начинаешь любить, но оно как бы настолько тесно прилепляется к вашей личности и вашей судьбе, что вы без него уже не можете помыслить ни вашу личность, ни вашу судьбу, а это уже, как хотите, может и должно иметь глубочайшие кармические последствия, —

например, если Некто, по роду своей деятельности ознакомившись с книгой вашей Кармы, предложит вам на выбор (тоже выполняя возложенное на него космическое поручение) несколько вариантов последующей жизни и в каждой из них будет свое страдание и даже порядочное, вы спокойно и без колебаний выберете то из них, которое более всего отвечает вашей внутренней природе: страдание вас вовсе не страшит, потому что в решающую минуту выбора вы воспринимаете его в аспекте его же глубочайшей художественной природы, —

не так ли вращается вечное Колесо реинкарнации? думается, что именно так, во всяком случае, если и есть так называемый «вечный двигатель», то он должен существовать в виде названного Колеса перерождений и никак иначе.