Студент Иконников

– А вы… все пьете?

Рудзевич ходил по комнате.

– Как видите!

– И бросить не можете?

– Не могу!

– Вот как? А если бы, – по лицу курсистки пробежала судорога. – Если бы я вас попросила бросить?

– Не получилось бы никакого результата!

Она вспыхнула.

– Ну… а если бы вас попросила об этом… любимая вами девушка?

– У меня такой нет!

Рудзевич отвечал резко, словно откалывая топором фразы. Очевидно, ему был неприятен этот разговор.

На глаза курсистки набежали слезы. Она незаметно смахнула их и поднялась.

– До свиданья! Так, пожалуйста, когда Прохоров принесет альманах – я первая кандидатка.

Рудзевич подошел к ней.

– Обязательно! Так куда же вы спешите? Посидите.

– Нет, мне пора! Ведь я только на минуточку!

Она пожала ему руку и вышла. Рудзевич сделал стремительное движение, к двери, словно желая воротить курсистку, но остановился, а затем опять зашагал по номеру.

И глубокая складка легка у него между бровями…

VII

Собственно, Иконников начал раскаиваться, что принял предложение Филатова идти вместе. Он имел намерение пройти в церковь, где отпевают несчастную девушку, в смерти которой, хоть косвенно, студент был виноват. Взять же с собой Филатова, значило посвятить его во всю эту драму, чего Иконникову вовсе не хотелось. И потому он ужасно обрадовался, когда Филатов, выйдя с ним из номеров, начал прощаться.

– Куда же ты?

– В Петровско-Разумовское. Там у одного студента на квартире сходка. Я нарочно вышел с тобой, чтобы Рудзевич не догадался, куда я иду.

– А что тебе Рудзевич: нянька, что ли?

– Не нянька, но он взял с меня слово на нелегальных сходках не участвовать. Выйди я один – он начал бы допытываться: куда?.. зачем? Врать я не умею, и пришлось бы сказать.

– Смотри: не влопайся в какую-нибудь историю!

– Не влопаюсь! Ведь это почти в лесу. Там полицию – кричи – не докричишься.

Студенты расстались: Филатов пошел по Тверскому бульвару, а Иконников свернул в переулок. И только теперь, по дороге в церковь, он понемногу начал взвешивать происшедшее и ужаснулся. Так неужели умерла эта девушка? Не может быть! Почему? Ведь это был пустяк, обыкновенная шалость. Разве нужно было искупать ее смертью!

В конце переулка он увидел на пригорке церковь, а перед ней – белый катафалк с четырьмя лошадьми в попонах. Когда же подошел к паперти, – на ступеньках ее сидело человек шесть, одетых в белые, не первой свежести, ливреи, в таких же цилиндрах. Они о чем-то спорили и переругивались. Иконников прошел мимо них с отвращением: до того отталкивающие лица были у всех шестерых. У самого входа была прислонена к стене белая гробовая крышка, такая маленькая, что можно было подумать, что хоронят подростка.

Литургия уже окончилась, и в церкви почти не было народа. И только вдали, у главного амвона, где стоял гроб, толпилась кучка провожающих покойницу.

Иконников подошел к гробу и заглянул… Да, это была она… та милая, веселая девушка, которую он в ясный солнечный день перенес через улицу! И та же улыбка, которую он видел тогда около своего лица, казалось, застыла сейчас на ее маленьком, восковом лице.

И лежала она, глубоко уйдя головой в подушку, с бумажным венчиком на челе, усыпанная живыми цветами… Лежала, не подозревая, что около нее стоит тот, кто волею непонятного рока встретился на ее жизненном пути, – встретился неведомый, непрошеный и привел ее к ранней могиле.

Иконников отошел от гроба и начал рассматривать провожающих. Впереди стоял небольшого роста, пожилой, полный человек с большой лысиной. Одет он был, как одевается большинство людей среднего достатка: в темную пиджачную пару, и на жилете носил толстую золотую цепь с брелоками. Полное лицо его было печально, он поминутно вздыхал, нервно щипал небольшую козлиную бородку и размашисто крестился. Иногда он бросал взгляды на покойницу. И тогда нос его краснел, и глаза делались влажными…

Позади его, на стуле, сидела пожилая женщина в черном. Сидела нагнувшись, словно переломившись надвое, беспомощно вытянув на коленях бледные руки, зажавшие мокрый платок… Она не плакала, но, смотря на нее, студенту хотелось плакать: такого безысходного горя он никогда не видел на человеческом лице. Будто умерла и она тоже, и если и смотрят еще ее выплаканные глаза, то точно по какому-то недоразумению.

Изредка к ней наклонялась молодая, плачущая женщина и что-то ей шептала, прикладывая к глазам платок. Но сидевшая на стуле не оборачивалась, вяло качала головой и еще ниже пригибалась.

Были тут и женщины, и мужчины, старые и молодые, с печальными и безразличными лицами. И в этой толпе Иконников старался угадать жениха, но ни на ком не мог остановиться. И вдруг у левого придела он увидел молодого человека с форменной фуражкой в руке. Тот стоял, прислонившись к колонне, и по его бледному лицу текли слезы.

«Жених!.. – мелькнуло у Иконникова. – Да, да… – продолжал догадываться он, вглядываясь в фуражку. – учитель!»

Из алтаря вышло духовенство в облачениях и началось отпевание. Иконников вышел в церковную ограду. На душе было страшно тяжело. Напрасно он старался себя успокоить тем, что в данном случае судьба выбрала его только слепым орудием, – какой-то внутренний голос кричал ему, что единственным виновником всей этой истории является все-таки он, Иконников. Особенно волновала его мысль о том, что несчастная девушка сошла в могилу, быть может, опороченная в глазах своих родителей и жениха. Студент был уверен, что на этой почве и разыгралась драма.

Расхаживая около церкви, Иконников все более и более убеждался, что ему необходимо переговорить с женихом. Пусть хоть у того рассеется всякое подозрение, и память покойницы не будет в его глазах ничем омрачена.

Отпевание кончилось. Родственники вынесли заколоченный гроб, и шестеро пропойц в белых ливреях установили его на катафалк. Процессия тронулась: за гробом вели под руки пригибающуюся к земле громко рыдавшую женщину, сидевшую в церкви на стуле, а потом шли провожающие. Пошел вдали и Иконников, не теряя из виду учителя. Когда процессия вышла из переулка, студент прибавил шагу, догнал учителя и шел несколько секунд с ним рядом.

И, наконец, обратился к нему:

– Простите. Но вы были, кажется, женихом покойницы?

Учитель поднял голову и сначала бессмысленно посмотрел на студента. А потом подозрительно вгляделся в его лицо и ответил резко и озлобленно:

– А вам-то какое дело… господин студент?

Иконников почувствовал, что краска заливает ему лицо. Он не ожидал грубого тона. Хотел было ответить тоже резкостью и отойти. Но подумал, и остался.

– Я не хочу касаться вашей раны… – сказал Афанасий Петрович почти нежно. – Но вы… узнали меня?

Учитель вздрогнул и выпрямился. Впился глазами в лицо студента и вдруг опять как-то съежился и поник головой.

– Так это вы?.. – сказал он, не глядя. – Впрочем, я вас тогда не видал… я видел только ее!.. Что же вам нужно? – тихо спросил он после паузы. – Зачем вы пришли?

Афанасий Петрович взял его за рукав.

– Клянусь Богом, что я видел ее тогда в первый раз в жизни! – горячо воскликнул студент. – Я даже и сейчас не знаю ни ее имени, ни фамилии. Это была шалость… обыкновенная ребяческая шалость двух случайно встретившихся людей.

Учитель искоса глядел на студента и о чем-то думал.