Капкан для германского короля

«Да, конечно,» – Митя отступил в сторону, позволяя ему пройти.

«Может быть, пройдем в переговорную?» – предложил Митя из-за спины незнакомца, показывая рукой в сторону двери, когда тот обернулся.

Посетитель огляделся по сторонам: «А зачем? Здесь очень даже неплохо.» Он увидел табурет рядом с кофемашиной, потянулся одной рукой, выдвинул его и тут же на нем примостился, поставив кейс вертикально на колени и подперев его сверху руками.

Митя постоял секунду, оценивая диспозицию, и обратился к незнакомцу: «Чай? Кофе?»

«Нет, не надо, – тот замотал головой, – ты присядь.» Он кивнул в сторону Людиного кресла. Митя, несмотря на чувство протеста, мгновенно охватившее его, когда посетитель начал командовать в его собственном кабинете, тем не менее, отдавая дань вежливости гостю, к тому же годящемуся ему в деды, выполнил его просьбу и медленно опустился в кресло секретаря Люды.

«Здравствуйте, – начал Митя, возвращая бразды правления в свои руки и водружая на Людин стол сложенные крест-накрест руки. Что-то было неприятного в этом „ты“. Еще когда сидящий перед ним визитер позвонил, чтобы договориться о встрече, и представился „другом твоего отца“, – еще тогда эта, казалось бы, резонная фамильярность при разговоре человека в летах с мальчишкой почему-то резанула Митин слух. Отец в подобной ситуации обращался к собеседнику только „на Вы“. Да и сам он, Митя, не воспринимал охватившую русскоязычное общество эпидемию панибратства и не признавал за ней права на жизнь. И вот сейчас это „ты“ снова покоробило его слух, и он чувствовал себя как минимум неуютно в обществе расположившегося на табурете гостя. – Вы – г-н Афонин, так? Чем я могу вам помочь?»

«Да, это я звонил тебе сегодня,» – начал посетитель не спеша и как-то задумчиво. Он посмотрел на Митю. Черты его лица были резкими, даже грубыми – острые, безжалостные глаза, пробивающие взглядом сквозь толстые линзы, глубокие борозды носогубных складок, впалые щеки. Говорил он почти металлическим голосом – без эмоций, на одном тоне, так что невозможно было понять его отношения к произносимому. Митя напрягся. Он ждал, когда господин Афонин объяснит, откуда он знаком с отцом.

«А ты, значит, Дмитрий?» – Афонин замолчал.

«Да, Дмитрий,» – подтвердил, кивнув головой, Митя.

Афонин выжидающе помолчал, словно прицениваясь. Наконец, он заговорил.

«У меня к тебе есть дело, Дмитрий, – сказал он. – Сможешь мне помочь?» Сказав это, Афонин испытующе прищурился и наклонил голову в бок.

В груди у Мити пробежал холодок, он машинально пожал плечами: «Не знаю. А что у вас за дело?»

«Хм, – Афонин отвел глаза. Мите казалось, что он никак не может решиться на какой-то серьезный разговор, от чего на душе у Мити нарастало волнение. Афонин посмотрел на него. – А ты обо мне что-нибудь слышал?»

«Н-нет,» – покачал головой Митя после секундного раздумья.

«А тебе что-нибудь говорит имя Петр Евгеньевич Дронов?»

Митя снова покачал головой и слегка развёл руками. Никакого Дронова, как, впрочем, и Афонина он не знал и никаких упоминаний о них припомнить не мог. Этот странный визитер с его непонятными вопросами начинал серьезно настораживать Митю.

«Вы говорили об экспертизе картин…» – попытался перевести разговор в понятное русло Митя.

Афонин снова выжидающе помолчал и наконец ответил:

«Да. Экспертизе. Только не картин!»

Он заговорил четко, размеренно, без пауз, и чем дальше он говорил, тем больше, становилось Мите не по себе.

«Ты, наверное, ломаешь голову, откуда я знаю твоего отца? Лет двадцать назад мой друг, Петр Евгеньевич Дронов, передал твоему отцу одну вещь – папку с документами. Мы тогда дружили – я, Петр Евгеньевич, твой отец. Иван хорошо разбирался в картинах и антиквариате. Мы с Петром и познакомились-то с ним на каком-то аукционе. Он нам тогда здорово помог. Ну, стали вместе работать. Второго такого специалиста было поискать. А мы тогда баловались этим всем. 90-е, сам понимаешь – время больших возможностей! Да, – Афонин вздохнул и покачал головой. – золотые были времена.»

«Ну да ближе к делу, – сказал Афонин деловито, снова останавливая свой взгляд на Мите. – Твой отец вообще был человеком образованным. Ему доверяли. В том числе наш общий друг Петр Евгеньевич Дронов. Он был в авторитете… – Афонин чуть приподнял брови и, на секунду замолчав, продолжил. – В 1991 году Петру Евгеньевичу предложили купить кое-какие документы. Исторические документы. Деньги по тем временам были большие – „десятка“ „грина“ – и Петр Евгеньевич принес их твоему отцу – посмотреть, не лажа ли. Для нас отец твой был по части всего такого знаток, по истории тоже. Потому и обратился Петр к нему. Да и то сказать, не к кому больше тогда идти было.» Афонин снова сделал паузу и затем продолжил.

«Твой отец оказался в теме. Он быстро ответил Петру: документы настоящие, плати не раздумывая. Петр их тут же купил. Но было еще кое-что, о чем твой отец ему сообщил. И вот ради этого „кое-чего“ я к тебе сегодня и пришел.» Афонин приоткрыл рот и скривил подбородок, глаза за толстыми линзами превратились в узкие щелки. Митя почувствовал, как непроизвольно напрягаются черты его собственного лица. Афонин подался вперед: «Твой отец сказал, что документы эти цены вообще не имеют, что это его тема. Не картинки, нет. Там было другое. Ты понимаешь?»

Митя почувствовал, что его ладони стали влажными. Догадка пронзила его мозг. Неужели… Он старательно отер ладони о рукава рубашки.

«Понимаешь!.. – на лице Афонина появилась чуть заметная, недобрая улыбка. Глаза его забегали. – Тогда слушай дальше. Петьке попользоваться добычей не удалось – его почти сразу грохнули, не поделил что-то с нашими друзьями, тогда это быстро делалось! И вот звонит мне твой отец, спрашивает, что с папкой делать, которая от Петьки осталась. Я к нему. Вот тогда он мне все и растолковал. Что, зачем. Я не верил сначала. Ты, говорю, Ваня, сбрендил! Лечиться тебе надо! Не пойму, как ты Петьку, покойника, с толку сбил? А он мне: вот и подумай! если уж сам Петр Евгеньевич поверил! И верно, Петька был человек конкретный, просто так деньги платить не стал бы. Но уж как-то все это дико звучало – руны, перстни, силовые поля… Зачем, спрашиваю, Иван, я тебе понадобился? Грохнули Петьку, так одним ртом меньше – сам бы всем и владел. Еще б меня потом к себе взял – на посылки! А он: я, Боря, ученый. Для меня это все – научный эксперимент. Без тебя мне его не поставить. Не хочу на технику отвлекаться. А у тебя и деньги, и связи. То, что Петр должен был сделать – ты сделаешь! Да и безопасность нашу кто-то должен блюсти: папка эта на Лубянке лежала, стало быть, не один Петр про нее знал… Ну, тогда, говорю, слушай, профессор. Папку я заберу, у меня надежней будет, а ты чтоб без шуток. Какие, говорит, Боря, шутки? Нам еще много поработать надо: тебе – перстни найти, а мне – ключик к ним.»

«Так вот я этой папкой и завладел. Дома потом почитал – раз, другой – и понял все: и Петьку понял, и отца твоего – все правда! все настоящее! там такие документы были, такие люди занимались – и Берия, и чуть не сам Сталин – видно, и вправду есть чудеса на свете, видно где-то рядом ходят, только допущены к ним не все, избранные только! Как подумаешь, оторопь берет: сам Берия за тайной этой охотился, да не успел, а теперь вот я, Боря Афонин, возьму, да и найду. Хотел Берия Хозяином стать, а станет им – Афоня! А? Каково? Дух захватывает?»

«То-то! Я папку в надежное место пристроил, прикинул как дальше действовать, Ивану сообщил – у меня все готово, дай знать, что дальше. Иван мне: ищи доступ в архивы Минобороны. Там копать надо. А мне время нужно. Дело, Боря, трудоемкое. Задачка не из простых – мне нужно узнать формулу, понимаешь – из того, что в деле есть, нужно понять, какие взять знаки, в каком порядке поставить, как задействовать, словом, ты копай, а я буду извилины напрягать.»

«Ладно, говорю, покопаю. А ты напрягай свои извилины, решай свою задачку, я подожду. Терпеньем Бог не обидел!»

Афонин глубоко вздохнул.

«Вот ведь недаром говорят: человек предполагает, а Бог располагает. Ждать мне, Дмитрий, очень долго пришлось – без малого двадцать лет!»

«Копать под меня тогда стали, нехорошо так копать – и братва, и менты, и гэбэшники. Обложили – не вырваться. Люди верные тогда шепнули – вали из страны, спрячься, ляг на дно. Ну, я не долго думая и свалил. Окопался в одной северной стране – как в танке, не подойдешь! Сам понимаешь – папка эта, руны, магия – все по боку тогда стало, главное – выжить. Десять лет головы высунуть не мог. Пока Ельцин не ушел – не пускали назад. Ну, а в 2001 власть сменилась, мне гонца шлют – мол, зла на тебя не держат, возвращайся с миром, мы тебе работу найдем.»

Афонин фыркнул с ухмылкой.

«Нашли. Ровно на восемь лет нашли. Только в этот раз я свалить не успел.»

Афонин пристально посмотрел на Митю. Митя смотрел в ответ не отводя глаз. Но не потому, что стойко «держал удар» – от охватившего его оцепенения Митя просто не мог пошевелиться. Озарения сыпались на него одно за одним: кто этот Афонин? зачем он пришел? и еще…

Господи, зачем Митя согласился принять его в одиночестве, в пустом офисе? Идиот! Неужели отец имел с этим субъектом дела? И как теперь быть?..

«Ты, Дмитрий, дослушай, – словно прочитал его мысли Афонин, – там все поймешь.»

Он сделал слабую попытку улыбнуться. «Я про Ивана все эти десять лет вспоминал. Связаться только не мог – шифровался. А тут как вернулся, нашел его. Я, говорит, Боря, теперь с серьезными людьми работаю, так что не взыщи, наш бизнес – в прошлом. Понимаю, говорю, Иван. Вопросов нет. Скажи только, помнишь ли ты про Петькину папку, которую я у тебя забрал в 91-м? Как не помнить, говорит. И что, спрашиваю, ты, вроде бы, задачку должен был с этой папкой решить – решил? Спрашиваю, а сам аж трясусь – теперь самое время эту папку в дело применить, теперь с ее силой можно такого наделать – теперь или никогда! А Иван мне отвечает: „Я же тебе говорил, что дело это трудоемкое – не все пока концы сходятся, надо ещё покорпеть, да все времени не хватает: я сейчас с Пушкинским музеем начинаю работать, дело ответственное, перспективное, секунды лишней найти не могу.“ А я ему, найди, мол, Иван, найди: я теперь злой, и до власти жадный. Пора нам твою магию в дело пускать. Вот тогда все и закрутилось: Иван снова за работу взялся – над формулой колдовать, а я – перстень стал искать. До этого проверил хранилище – папка на месте. Хотя я и не сомневался, место надежное было, укромное. Еще бы сто лет пролежала, не то что десять.»

«Думал, перстень найти – раз плюнуть: на Минобороны выйду без проблем, а там по наводкам из папки всю нитку и вытяну. Да не тут-то было! Концы обрывались все, не складывались. Э, думаю, Боря, а что ж ты хотел? Берия искал – не нашел, а ты тут выперся – сейчас вам на раз-два все подгоню! Нет, дело серьезное, и требует серьезных инвестиций. Ну и вкачал же я в это дело бабла – сказать страшно сколько! Не поверит никто! И в результате добил – нашел верный след.»

Афонин стукнул себя кулаком по коленке: «Да только снова судьба вмешалась. Видно, чтобы служба медом не казалась.»

«Погорел. Сдали меня. Сверху сдали. Подставили. Повязали и – на восемь лет. Год тогда был 2004-й, догадываешься, к кому пристегнули? Я, правда, сам виноват – с Ходором и правда дела имел, да немалые. Потому и знаю, что заслужил.»

Афонин осекся, выжидающе посмотрел на Митю, заговорил надрывным, неестественным, монотонным голосом:

«Три года назад приходит мне с воли малява. От отца твоего, от Ивана Игоревича. Поздравь меня, Боря, нашел я формулу. И все, что с ней связано, раскопал. Знаю теперь что и как. Перстни теперь нужны, две штуки. Что у тебя с ними?»

Афонин дернулся, откинулся назад: «Загорелся я тут же! Все внутри загорелось! Вот оно! Неужели?! А я здесь! – Афонин бросил взгляд по сторонам. – Я пулей к куму! Братва лям зелени тебе пришлет, говорю, (решил – ради такого дела залезу в общак, игра свеч стоит) – а ты, говорю, сегодня же мне условно-досрочное. А он: не взыщи – не могу, ничего не могу – ни за лям, ни за десять, ни за сто. По тебе отдельное распоряжение есть – с самого верха: запереть наглухо и никаких условных без команды. Я его за грудки, а он: не обижайся, не могу, сам знаешь – раз команда пришла, никто не может ее нарушить.»

«Психанул я тогда, сильно психанул, – сказал Афонин спокойно. – Вот как он, фарт, повернулся – первый раз тогда тюрьма клеткой показалась. Но делать нечего. Три, так три. Отмотаю. Главное, чтобы еще не накрутили, чтобы через три года выйти. Надежда тогда появилась. Я на волю пишу, мол, мечите хрусты, но чтобы срок мой через три года весь вышел. Братва успокоила: чалься не психуй, все сделаем, выйдешь без проблем. Веришь? – Афонин вскинул брови. – Дни считал. Думать не мог ни о чем. Последние три ночи перед откидкой – не спал.»

Афонин осекся, посмотрел куда-то в пол.

«Ребята за мной прямо в лагерь приехали. Неделю назад. Срок мой тогда вышел, ты понял? Встретили у ворот, тут же по джипам расселись, и в путь на всех парах. Прямым рейсом «Белый Лебедь-Москва», – он коротко усмехнулся. – Они мне сразу про дела наши, а у меня мысль в голове только одна. Я тут же трубу беру и набираю Ивана, – Афонин сделал паузу и продолжал смотреть в пол. – В трубке голос чужой. «Это брат его», -говорит. «Иван Игоревич погиб в автомобильной катастрофе три года назад!»

Афонин медленно перевел взгляд на Митю, недобро, едко осклабился.

«Ну, думаю, как же это? Совсем нет в мире справедливости. – он развел руками, – плакало все? формулы, перстни, сила, власть – все плакало? Нет, думаю, шалишь – я просто так не сдамся. Я на это и жизнь, и волю положил – потому никому я это не отдам, жирно будет, обожрутся!»

«Геморрой, конечно, ох, какой геморрой. Но деваться некуда. С дядей твоим придется знакомиться (хотя он – я сразу понял, тут и к гадалке не ходи – не при делах, ничем не поможет), и потом на фирме вашей копать, и опять бабло, бабло, бабло. А сам себе думать запрещаю, что у Ивана-то вот оно, готовое все где-то лежит… Э-эх! – Афонин коротко прорубил рукой воздух. – Выпил я горькую, – сильно попил – встряхнулся, рукава засучил, – он ухмыльнулся, – и уж собирался к дяде твоему, к Ростиславу Игоревичу, нагрянуть. А тут – вчера – еду по Волхонке, и вдруг глаз цепляется за знакомое имя на афише. Как получилось – сам не пойму. Никогда на афиши не смотрю, уж тем более на такие: „Пушкинский музей. Выставка Дюрера.“ Но, видно, знак! Видно, где-то там наверху решили, что хватит мне невезения. „Лекция о тайных символах. Читает Дмитрий Иванович Никольский.“ Оба-на! Я тут же своему человечку: что за Никольский? А он мне: это Иван Игореча сын. Ну и ну! – Афонин присвистнул. – А сам все думаю: знак тебе, Боря, знак! Там ищи. Ну, и позвонил тебе. Вот, такие вот дела. И стало быть, не обессудь, но – к тебе я, – Афонин посмотрел Мите в глаза, пожал плечами, вскинул вверх брови и, вздохнув, подытожил, – К тебе!»

Митя сидел неподвижно и напряженно глядел перед собой невидящим взглядом. В голове его бежала круговерть мыслей, все тело охватило оцепенение. За время всего рассказа его посетителя Митю не раз пробивал холодный пот. Ему казалось, что он понял все и, поняв, был не на шутку встревожен. Он не знал, как ему поступить. И никто не мог ему сейчас помочь. Он понял главное: Борис Викторович Афонин пришел по адресу, и он, Митя, может против своей воли оказаться втянутым в какую-то непонятную и опасную игру. Пока его посетитель говорил, у Мити еще теплилась надежда отвертеться, остаться в стороне. Но с последними словами сидящего напротив человека эта надежда улетучилась. Отец действительно мог разгадать головоломку, о которой говорил Афонин. И это были не выдумки.