Дополнения

Ш а м а ш: Гм… ну ладно. Потом его выслушаем.

…Иштар где-то сзади и ниже всех, но при этом очень заметна. Луноокая и в позе неподвижной, но напряжённой. Вечноцветущая и сдержанная; взрастит и отравит, родит и убьёт. Иштар перед подчинёнными не могла себе позволить иной образ, а значит все мужчины и женщины падали ниц перед царицей царей, яростной львицей, Иштар-воительницей. Однако, п ри всей славе, она никогда не оголялась полностью: можно было увидеть либо живот, либо одну грудь, либо ягодицу. Ходили слухи, что богиня могла наказать ту, что сбрасывает перед мужчиной одежду сразу всю или не постепенно.  Теперь её образ, не умаляя всего перечисленного, взывал о защите и мщении…

***

Протокол заседания богов.

Сцена №.......

… «– Отец, – встав, проговорил тихим голосом молодой бог Нинурта, – как сказала Аруру, люди предавали нас и ещё много раз предадут. Даёт ли это нам право казнить их?

– Даёт!!! – заревел Вэр. – Вновь пошлём дождь, град, поднимем реки из берегов и затопим мир, как уже делали однажды!

– И что останется? – вопросил Нинурта. – Лишь дикие племена, что не смогут произнести и запомнить наших имён.

– Мои кочевые племена знают моё имя, – встал Марту. – И их я буду казнить сам. Выбирать и свергать их царей я буду тоже сам.

– У твоих кочевых племён нет царей, – возразил брату молчавший до этого Ишкур.

М а р т у: Захочу – и будут!

И ш к у р: Зачем?

Марту задумался и осунулся.

И ш к у р: Пусть пасутся, где хотят… то есть, где ты хочешь, но мы решаем судьбу Гильгамеша.

М а р т у (удивлённо): Мы уже решали её, что там ещё не так?

И ш к у р (пожимает плечами, тихо): Как обычно.

– Смерь ему! – пророкотал Вэр.

Н и н у р т а: Зачем нам его смерть, если мы уже, как правильно заметил Марту, даровали ему жизнь?

Марту, глядя на Нинурту, приосанился.

Н и н у р т а (опустив голову): В нашей силе казнить, но в нашей силе и помочь. Почему одно важнее другого?

Ш а м а ш (ворчливо): Однажды я уже предупреждал, что если поможешь людям один раз, а потом постоянно что-то будет не так!

– А что, что скажут остальные? – покачал головой Ану, и прозвучали некоторые голоса: «Нинсун воспитала его слишком самоуверенным!»; «Но он всегда наполнял наши амбары, никогда не забывал никого из вас»; «Он необуздан. Мало было одного дерзкого царя. А потом появился ещё и второй, Энкиду».

А р у р у: Пока они с Энкиду соревновались друг с другом, был порядок.

Ш а м а ш: Но потом они срубили кедры! Убили стража и осквернили священные кедры! Их силу надо было обуздать с самого начала!

А р у р у: Почему же ты не остепенил их, всевидящий всезнающий? Восстановим гармонию.

– Был ещё и бык… – попытался объяснить Шамаш.

Э л л и л ь (глядя на женщину в трауре): Это был бык Иштар.

И ш к у р: Так, погодите все. Какой ещё бык? При чём здесь какой-то бык?

Э л л и л ь: Во-о-о-т! Сейчас я объясню.

И ш к у р: Но надо ли?! Марту… ну и я тоже вместе с ним, мы ничего уже не понимаем.

Э л л и л ь: Идите сюда. Ты, Ишкур, будешь быком, я буду Гильгамешем, а ты, Марту, будешь его другом Энкиду. Всё началось с того, что мы решили победить злого Хумбабу и срубить для храмов и городских стен священные ливанские кедры.

И ш к у р: А! Это я понимаю: нам было скучно и некуда деть силу.

Э л л и л ь: Когда мы возвращались домой с кедром… Давай, мы возвращаемся и несём кедры.

И ш к у р: А нам всё ещё скучно? Или мы гордимся победой? Или утомлены битвой?

Э л л и л ь: На нас смотрит Иштар, а после предлагает себя в жёны. Какие мы должны быть? Она смотрит и думает… Так, кто будет Иштар? Давай ты, Вэр. Твоя реплика: "Ай, как они хороши, пошлю-ка я на них чудовищного быка". И тут нападает бык. Нападай, Марту!

Марту показывает рога, громко хрипит и бьёт землю ногой. Те, кто стоит рядом с ним, немного отстраняются – вид его страшен. Ишкур-Энкиду хватает быка за хвост, Эллиль-Гильгамеш одной рукой хватает его за рог, другой наносит удары прямо в лоб. Бык падает.

Пауза. Шамаш смеётся .

И ш к у р (поддерживая Марту, садясь на место): Иштар… но скажи, зачем ты пустила к ним в город своего быка?…»

3

Начнём как в «Иосифе и братьях». Всё движется в определённых ритмах. И боги, и люди. Ритмы эти бесконечны и неописуемы. Как бы не осмысливали их суть, нам в итоге остаются лишь слабые попытки уловить промежуток между восьмым и девятым тактами. Если собрать вместе всё, что создал человек-размышляющий, то мы приблизимся где-то к концу восьмого, началу девятого. Первые семь нам уже никогда не понять – мы их прослушали. То было вступление к песне, и там была всякая муть про то, как человеческое сознание пыталось отмежеваться от звериного, а заодно объяснить и омифичить мир вокруг себя. Мы уже не поймём ту чёрную бездну мыслей и чаяний человека ушедших времён, весь контекст, в котором он величественно барахтался – неведомый, страшный и влекущий, как инопланетянин или жизнь после смерти. История хитрая гадина. Она, как человек: каким бы маленьким ребёнком он не был, всегда будет ещё более раннее детство, которое он не помнит.

Отсюда следует также вот что: хочешь гармонии – так сиди на месте и ничего не делай. А если шевелишься – так будь готов ко всему. Так появляются всякие неудачники, которые шевелятся не в ритм вселенских гармоний.

После того, как Иштар покинула Гильгамеша, в комнату (а точнее надо сказать, это была не просто комната с диваном, окошком и шкафом; это был зал во дворце) вошёл Энкиду. Вид его был мрачен, словно голова его сейчас лопнет от мыслей и горестей. "Что в твоей голове, Энкиду?" И если бы мы так спросили его, он бы наверняка мучительно пробормотал: "Только одни горести и мысли". Вот уж настоящая тяжёлая ноша! Тяжёлая вдвойне для человека, который ещё недавно был животным.

Энкиду вышел из-за колонны. Он остановился и посмотрел на своего друга-царя, пока тот его ещё не заметил. Как-то он уже подходил к нему со своими печалями, что не давали покоя душе. Что же будет на этот раз? Кто он, этот Энкиду, и что в нём главнее: могучее тело или душа, разрываемая воплями? Когда он был зверем, он делал то, что должен был делать каждый день. Он был силён и прекрасен, и другие животные тянулись к нему. Но: ему была недоступна мысль о суете и тщете. Мысль о суете и тщете, которую приносит разум. Разум, который рождает душу. Душа, которая управляет телом. Тело, которое отрицает разум. Что это!!! Зачем это в моей голове?! – вздохнул Энкиду, и Гильгамеш обернулся и увидел своего друга.

– Друг мой! Ты уже пришёл? А видел ли ты ту, которая была здесь?

– Нет, – протянул Энкиду, и поскольку ему было всё равно, кто был здесь, он садится на ступеньку перед колонной, но не знает, как начать свою речь.

А Гильгамеш, не желая хвастаться перед другом чужой любовью, садится рядом с ним, впрочем, в намного более раскованной позе и замечает:

– Ты грустишь. Я вижу. Ты грустишь. Закончится пир, и мы вновь совершим какой-нибудь подвиг. Нас будут любить все, даже богини! Но сейчас ты ещё грустнее, чем в тот день, когда пожаловался, что сидишь без дела, и сила твоя пропадает напрасно.

Энкиду вдруг поднял взгляд на Гильгамеша: теперь, после этих слов, всё, что он поведает о своих тревогах, будет казаться бессмысленным.

"Надо ли рассказать ему, что мне приснился сон, будто я умер? Нет, не буду рассказывать", – решил Энкиду и заговорил о другом:

– Не могу ни о чём думать. Чувствую бессилие в руках и ногах. Пытаюсь понять правду о своей судьбе и унываю от попыток.