Дополнения

– Хватит? – и улыбается так мило, дружелюбно, возможно, иронично.

– Хватит, – не меняя поз и выражений лиц отвечаем мы этой дуре и берём деньги. Полторашку минералки купили.

Не хочу рубить, хочу посмотреть список сохранений. Жаль в году так две тысячи четырнадцатом не сохранился. Как нельзя? А что же тогда можно?! Господь Бог, я вчера у тебя приобрёл опыт, он мне не подходит, я бы хотел вернуть. Да? А что писать в пункте «Причины возврата»? Не подошёл по цвету? Да-а-а!

Ну, вот и конец моей истории. Точнее, конец этой истории, но есть ещё и другие: про то, как Дмитрич сажал ночью дерево, как Сашка дом строил, а кровать (прямо, как у меня) на второй этаж не пролезла и он крышу разбирал, как цыгане металлолом собирали из соседских заборов, и Вован за ними гнался, как… Да сколько там этих историй.

А что же стало с креслом и почему я успокоился?

Всё вокруг стало не так. Но проблема не только в моём, конечно же, наигранном страхе. С кладбища ничего домой не несут и моют руки. Я что, зря в начале так много про смерть и чужеродность говорил?

Не знаю почему, но неожиданно, лишь на одно неуловимое мгновение я почувствовал не грех, не страх, не суеверие, а порядок вещей. Точнее его разлад. Отсутствие гармонии. Всё преобразилось. Вот бы такое чувство всегда приходило в трудную минуту. Милое кресло, мне вообще-то не стыдно, что я тебя унёс. Я полюбил тебя, знаешь за что? За то, что мне сейчас всё не так: и налившаяся брезгливость, и физическая усталость, и этот дед, и то, с какой помойки чужой жизни я тебя принёс в свою жизнь, – и ты такая маленькая и гаденькая причина этого. Всё же так легко отменить, починить ещё до того, как сломалось! Это не страшная авария, не пожар, не неизлечимая болезнь. Многое приходит и уходит, выбирай не выбирай, но этот случайный дискомфорт, который бы к вечеру или на утро исчез, можно исправить. Успокойся и посмейся. Пусть я сам всего причина – ну а мало ли, как я ещё себе наврежу! Главное, что сегодня тесть-природ меня не победит, дыра в моём личном мироздании будет заделана.

Покопался на полке, нашёл саморезы подлиннее. Собрал все разобранные части.

Не верьте мне – я сам себе не верю!

Отлично, что? Познакомился с собой ещё немного лучше, сошёлся немного ближе.

Я взвалил кресло на правое плечо, как около получаса назад, и двинулся в путь искупления прямо по центрам, у всех на глазах. Обратно.

Глава 7 «Агриканова могила»

Я вёз своей бывшей преподавательнице книги из серии «Библиотека русской фантастики». Её они нужны были для студентки, которая писала магистерскую на тему «русской готики», фантастики девятнадцатого века. Я знал, что дочь моего врага учится у неё. Возможно ли, что мои книги помогут именно ей? Её мать была натуральной стервой, когда я работал с ней, и сделала многое для моего падения. С другой стороны я должен помочь преподавательнице, она просит, а для кого ведь я точно не уверен. Я понял, что помочь хорошему человеку правильно, даже если помощь коснётся ненавистного. Хорошо и плохо, правильно и нет. Мой долг поступать правильно и будь, что будет.

– В первых томах, скорее древнерусские чудеса и восемнадцатый век, – говорю я при встрече. – Богатыри в стиле классицизма.

– Очень интересно!

– Это точно.

– Я пока возьму только этот. По теме. Мы вернём её вам скоро.

«Спросить ли для кого книги?»

– Созвонимся потом.

Еду домой, везу тома обратно. «Надо почитать самому, а то отдашь так…» И почитал, а на основе впечатлений сочинил этот рассказ:

По смерти своей Агрикан – сильнейший богатырь словенской земли – завещал всё своё накопленное добро, доспехи и оружие самому могучему из витязей. Богатство же это хранилось в потайной пещере, о которой знал только один Агриканов слуга – Тороп. Сей добродетельный муж послал клич, на который съехались со всех земель прославленные многими подвигами воины. Стали они лагерем вкруг агрикановой могилы и, раскинув каждый свой шатёр, начали готовиться к богатырским поединкам, где лишь только честь и молодецкая удаль залог победы, а не обман и расчет. Витязи с запада быстро перезнакомились друг с другом и с некоторыми бойцами в восточных нарядах. Они жали друг другу руки и плечи, хвастали шрамами и громко хохотали. Вместе они подзадоривали длинноусых северян в чешуйчатых доспехах, которые те не снимались даже во время еды и ночью. Эти люди обосновались немного отдельно, жарили пойманных волков и лис и съедали их полусырыми, запивая жутко вонючим напитком, а после каждого глотка вскрикивали: «А-а-а-у-х-у-я!» Смуглолицые южные великаны ни с кем не разговаривали, и даже друг с другом. Они сидели по одному – некоторые неподвижно, а некоторые неспешно и глубокомысленно проверяли и затачивали свои клинки – и собою как бы очерчивали границы лагеря.

Тороп ходил среди этой толпы, везде получая почёт, несмотря на своё холопское происхождение – то были старинные времена, когда верный слуга стоил как хороший молодой скакун, а иногда даже и больше. К тому же он единственный знал о пещере, и, не боясь, носил на шее большой почерневший ключ, бесполезный без хозяина. Тороп подходил то к одному костру, то к другому и рассказывал: скольких богатырей победил Агрикан, чьи превосходные и зачарованные доспехи хранятся в той сокровищнице; какие там есть копья, покрытые волшебными словами, что за меч-кладенец, знамёна и кубки. При этом у витязей загорались глаза, и они со сладкими мечтами ждали следующий день.

Когда утром взошло солнце, богатыри уже были во всеоружии. Опушка леса и курган пестрели разнообразными красками: от головных уборов, одежд, мастей и украшений на конях. Каждый попытался, как мог, представить свою индивидуальность, свой, скажем так, стиль и род-племя.

Первыми выехали два всадника небывалого роста – один в бело-красных полотнищах поверх кольчуги, другой в кожаных доспехах с меховой оторочкой. Первый поприветствовал всех и заговорил:

– Вчера утром по пути сюда мне было дано знамение: на моём пути стояло три собаки – чёрная, рыжая и белая. Чёрная, позабыв про всё, грызла кость, рыжая зевала, а белая гордо смотрела вдаль. И я понял: это сулит мне победу.

– А мне попались две собаки, и обе в крапинку. Они загавкали на меня, и одной я перебил хребет копьём, а другую затоптала моя лошадь. А что это значит – я и не думал. Айда!

Силачи сошлись, и вскоре рыцарь в бело-красном упал и сломал себе могучую шею.

Следом бился полянин и дрегович – два крепких славянина одновременно со всей своей удалью треснули друг друга по макушке палицами, – и макушка одного из них треснула. Другой же отошёл в сторону и, присев на срубленное дерево, задумался. Этот древний обычай биться мы можем в изменённом виде встретить и в наши дни, на пасху, биясь яйцами.

А потом битвы последовали быстрым чередом. Не успевал ещё побитый окончательно свалиться с ног в объятия сырой земли, как на его место становился другой удалец. Тридевять дней и ночей бились молодцы без еды и питья, а где конец их нелёгкой сутолоки – да всё ещё впереди.

Но вот настал последний бой между рыцарем в сильно помятых доспехах и бравым на вид косожским князем. И был князь сбит со своего усталого коня и умерщвлён. Почти в то же самое мгновение лошадь победителя начала плеваться пеной и тоже околела. Так посреди поля остались только две живые души: рыцарь и слуга.

Победитель, прихрамывая, подошёл к Торопу и, немного замешкавшись, снял шлем. У него было бледное северное лицо, волосы и усы цвета соломы.

– Поидём. Поидём сперва в укромное место. – Проговорил он.

Тороп кивнул и повёл победителя к его трофеям в потайную пещеру.

Богатырь-победитель нервно скидывал с себя грязные и окровавленные доспехи. При этом быстрым взглядом, как-то небрежно оглядел всё воинское богатство, развешенное по стенам, разбросанное по полу.

– Зовут меня Еруслан Лазаревич. Ты видел, какой был бой? Какая была победа?

Говоря, витязь немного окал, и голос его от нестерпимого волнения дрожал и заикался. Когда доспехи были сброшены, Тороп увидел резкие и глубокие порезы на правом боку и бедре и колотую рану – вероятно, от продырявленного панциря – на левом плече. Витязь словно сам не поверил своим глазам, видя то, как серьёзно он ранен. Еруслан ещё сильнее побледнел, облокотился на Торопа и сел на камень. Слуга сейчас же начал промывать и перевязывать раны. На середине работы Еруслан заговорил. Он, казалось, немного успокоился.

– Так, давай, подправи вот здесь. О-ий! Да нет, нормально. Хорошо. Хорошо же ты Агрикану перевязывал раны. Та-ак, правильно. А то самого себя лечити – только портити.

– Это вы, может быть, и точно сказали. Коли будете мне говорить, где у вас болит, так я и помогу лучше. Мы вас быстро вылечим. Так не туго?

– Нет. Это меня так, скажу тебе по секрету – раз уж ты тепери мой слуга, первый раз припечатлело. А то ведь захвораишь как, так тут средство одно: наешься луку, ступай в баню, натрисси хреном да запей квасом.

– Это ничего, это хорошо! Без болезни и здоровью не рад.

– Я раньше проворнеей был. Ты знаешь о моих подвигах? О славныих подвигах Еруслана Лазаревича? Завтре, может, расскажу таких, про которыи и не знаешь. Чегодня уж не могу. Припечатлело…

– Да уж и не в этом дело, – сочувственно качал головой Тороп. – Богатыри-то вчера все как на подбор были. Таких зараз и Агрикан не видел. А вы, значить, теперь сильнейший богатырь!

– Да, сильнеиший… Тольке перевязный весь, да немощныи.

Еруслан подождал, пока Тороп завяжет последний узел, и продолжил, стараясь говорить более расслабленно:

– Эх, была бы старуха с лёгкоей рукою, она б сказала: святая Прасковия, помоги рабу божию Еруслану без скорби жатву покончити: буди им заступницеей от колдуна и еретицы, девки самокрутки, бабы простоволоски… – голос раненого понизился и потух, словно позабыв слова.

– И откуда вы всё это знаете? – удивился Тороп.

– А что ж? Ты-то не знаешь?

– Ну и я так кое-чего знаю. А вот ну-ка, где там ваша одежда?

– А на что тебе?

– Да на кое-что.