Дополнения

Богиня лёгкой рукой поддерживала юбку, из-под которой навязчиво выглядывала полуобнажённая нога. Богиня улыбалась. Царь отметил её рот, но не обратил внимания на ногу. Каждому разумному человеку ещё с тех древних пор понятно, что обнажённое тело привлекает не само по себе, а в контексте. Всё дело в углах подачи, углах зрения и тем, как эти углы совпадают. Другими словами, если человек не понимает, что и как ему преподносят… если он не хочет или не может это воспринять должным образом… он не возьмёт ненужный предмет, как бы отстранённо красив он не был.

Гильгамеша привлёк запах её рта и такое дыхание, которым самому хочется дышать. Хочется проникнуть в этот рот, потому что это центр мироздания. Тёплый сладкозвучный и возбуждающий центр. И если могла быть альтернатива космосу, точнее его антоним, место, где всё сосредоточено в одном, им стал бы рот богини; хоть и говоривший глупости, но глупости божественные. Однако Гильгамеш, этот древний царь и древний мужчина, знавший почти что всё, думал так: «печь сожгла меньше дров, чем эта женщина поклонников своим дыханием». И зародившееся помимо воли чувство схлынуло со всех его членов и оставило в покое.

Поэты других эпох сообщат позже, что за одну ночь блаженства с царицей можно отдать жизнь, Гильгамеш справедливо полагал, что это чушь и пустые капризы. Но кто, возомнит, что достоин большего, тут же обречён на меньшее. Любовь пройдёт, когда посторонний вдруг скажет, что познал эту женщину, а страсть испаряется, когда предстанешь в другом ракурсе. И то и другое сейчас имело место. Иштар не хотела преклонения – этого бы наш царь с огромным желанием предоставил ей прямо здесь и сейчас, она хотела быть женой, что меняло дело – ведь как о женщине о богине уже тогда ходили сплетни; теперь их называют – легенды.

Потом у них состоялся разговор. Она ему – он ей, потом опять она ему; да-да, очень интересно. И вот Гильгамеш отвечает… нет, вещает: «Ты говоришь, я хорош. Но хороши ли были другие, те, которых твой выбор сжёг в прах и пепел?»

И слепое сладострастие исчезло из глаз богини.

– Можно ли надеяться на твою любовь? – продолжил Гильгамеш. – Ты жаровня, что гаснет в холод; плита, не сдержавшая стену. Я дам тебе платьев, елея для тела. Накормлю тебя хлебом, достойным богини. Твоё жилище пышно украшу. Но мужем твоим я быть не намерен!

Иными словами, Иштар представлялась Гильгамешу как нечто хорошее, что обманывает и губит своего обладателя. Как, например, высокая должность или социальный статус, которого человек добился, а потом не знает, как вернуть старые беззаботные деньки. Но вот вопрос: конкретно ли это имел в виду древний герой и насколько он был прав в отношении Иштар? Поскольку они были современники – ему лучше знать. И тут же следом надо спросит себя: было ли Гильгамешу сложно сделать выбор или он сразу же отмёл возможность жизни с Иштар? Она обратила на него внимание лишь потому, что он сам исключителен… а его исключительность – не следствие ли это нарушения гармонии, космической симметрии: боги там – люди здесь? Гильгамеш и его пока ещё не появившийся на сцене друг Энкиду внесли свои коррективы в этот несовершенный мир. Теперь наступает черёд последствий. Любой человек сталкивается с этим каждый день…

6

Мы рассказывали друг другу сказки. А что мы ещё могли делать в последний день? Не убивать же и насиловать?

Я долго думал-думал и сделал вот какое открытие: неживой Гильгамеш никогда живым не станет. Чем больше проходит времени, тем сильнее я в этом убеждаюсь. Мой друг умер, и его это так же касается…

…ехать, лететь и стремиться к первобытному страху неопределённости. Постоянная возможность настигнуть конец за каждым поворотом и – не быть готовым к нему. Не быть готовым одновременно с «ну вот я так и думал».

Что он мне оставил? Моё уже ненастоящее позапрошлое. А ещё покинутое мной самим прошлое. Я сделал из него шаг в сторону, картинка застыла. Реальность лишилась меня, как я – хорошего друга.

Мы, как два картонных идола, не поделили страницу, и каждый остался с разрушенной половиной мозга.

Когда он умер, я заметил, что наедине с самим собой я живу медленнее, и время обгоняет меня. Когда же придумали это проклятое колесо, неужели сегодня ночью? Я не спал, а оно пронеслось мимо моих ушей. Я уснул утром, снов больше не было. Проснулся. Выспался. Всё ещё то же самое утро. Ну почему не наоборот?

Ещё бы одну ночь, с ней шанс понять и придумать самого себя. Но я закрываю глаза и вижу мотылька. Он остался по эту сторону век, как в клетке мечется. Раздавить его? Или открыть глаза – лети, тебе нечего тут делать. Пусть подёргается ещё. Я не шевелюсь. Мрак – царь-покойник не шевелится и воспринимает мотылька, попавшего в ловушку его век. Что будет, если приоткрою их чуть-чуть? Он никуда не делся. Ну что, я давал тебе шанс. Засыпаю. Но тут же встаю, борюсь, прошу света. Всё кончено: я замечаю, что нахожусь в том же месте, что и раньше. Переворачиваю страницу – декорации те же. У реальности нет фантазии, и я придумываю что-нибудь сам.

Он умер. Все наши походы и разговоры оказались не нужны. При нём случилось много перемен, как можно теперь им верить? Я их отменю. Я царь, я приказываю, чтобы всё стало, как было до него.

Ещё я приказываю отменит смерть. Теперь это надо проверить. Послушай, старик, почему ты рыдаешь?

– Мой сын умер, господин.

Как это может быть? Я же отменил смерть. Скажи, а твой сын умер до моих слов или после? Ведь если даже на минуту позже, то я не… Скорее всего мой второй приказ такой же пустой звук, как и первый. Но что же с ним случилось? Если ты оплакиваешь сына, кто же оплачет тебя?

– Он пришёл к вам что-то сказать. А когда вернулся домой, был бледен, не мог проговорить ни слова, а вечером умер.

Не переживай, я придумаю и его тоже. Но где же взять материал? Ведь сам материал не придумаешь. Из жизни. Содрогаюсь при этой мысли. Она устареет прежде, чем я воспользуюсь её материалом. Кто поймал время? Кто сделал шаг в сторону и поймал время? Я хочу видеть его, я хочу видеть его и спросить, зачем он это сделал. У него умер друг? Или он отчаялся так сильно и сердце его горит, раз он тратит время на его же описание? Пусть посмотрит в глаза мёртвому царю.

Сколько времени прошло с тех пор, как ко мне пришёл Энкиду? В тот день начался счёт, и вот сегодня он остановлен. Туда вошли походы и разговоры. Я придумаю их заново. Наступает время оплакивать. Ничего не будет происходить, а значит появится хороший шанс – а я не буду мотыльком, я воспользуюсь своим шансом – сочинить Энкиду, нас с ним, наши дела и поступки, нашу силу и сомнения. И там наши сомнения будут так же велики, как и наша сила.

Я их придумаю, я их уже придумал. Время оплакивать. Выть, что его больше нет, и что я лишился его. Что он не поговорит со мной и не пойдёт в поход. Не загрустит сам и не успокоит меня. Всё кончилось и теперь только я один. Должен плакать, вспоминать, сочинять. То, что было вчера, сегодня лишь слёзы. За каждый день, не прожитый тобой.

За каждый взгляд, не посланный тобой.

За это ночь, что буду я страдать

и звать тебя.

И говорить, открой глаза

и у-у-у-улыбни-ись.

Он ещё здесь, но его уже нет. Он уже воспоминания и подпитки им больше не будет. Даже те, что остались, уже кажутся вопросами и ответами. И вот как оказалось: очень простыми вопросами и ответами. Он провёл свой последний день, ожидая и слушая истории. Как герой! Кто ещё смог бы так провести день? Зная, что это конец, другие бы бились своей головой об пол, умоляли бы и слюнявили из угла. Злодеи и подлецы! Подумать бы вам мыслями Энкиду и испугаться его страхами!

Если бы я мог уловить что-то. Намёки, секунды. В тот вечер он был опечален, ему приснился сон. Он долго грустил, но мы продолжили пировать. Мы не просили богов и не ушли в горы. Я уже ничего не помню. Я уже слишком, а он нет.

Я многое не помню о нём. Я не всё запомнил о нём. Когда он был жив, всегда была возможность понять его всего. Для этого надо было остановиться и спросить. Тянулось постоянное сейчас. Сейчас длилось. И закончилось только теперь.

А как теперь? Вот я. Я остановился и спрашиваю: «Друг мой, как мне понять тебя?» И я слышу, как он мне отвечает, ведь в голове ещё его голос и его паузы.

– Придумай меня. Ты же помнишь меня, значит, у тебя есть всё, что нужно.

Скоро пройдёт время, и его голос станет моим голосом. Надо торопиться. Прислушаться Что ещё узнать?

– Энкиду, что там?

– Здесь нет слов. Я ничего не могу сказать. Слов, описывающих это, не существует. Ты видишь предмет, даёшь ему имя. Не забываешь его, пока помнишь о предмете. А мир мёртвых никто не видел и ничему не дал здесь имя. Здесь нет имён. Здесь никто ничего не помнит. И я говорю с тобой лишь пока ты плачешь надо мной. Скоро ты встанешь и пойдёшь. Подожди, Гильгамеш, не вставай ещё минуту.

– Хорошо, Энкиду, но ты знаешь, я не могу сидеть вечно, я решил найти бессмертие.

– Это очень хорошо, ещё никто не искал бессмертия.

– Я встаю. Вытираю слёзы.

– Ты правильно делаешь. История снова закончилась.

7

Кровь сохраняет образы и мысли из самых чёрных бездн человеческого существования лучше книг и изображений. Всё, чего мы боимся, пришло оттуда.

Самый яркий пример – это сны. Например, если вам снится, как выпадают зубы, то это несомненный знак: случится что-то плохое. Кровь из древности доносит до нас эти атавизмы, ведь не было ничего хуже для допотопного жителя, как лишиться зубов, а вместе с ними и полноценного рациона.

Вот я как-то возвращался из Москвы в Орел:

Путь на вокзал. Вагон.

Поиск места. 35, 37… где эта 42? Дошёл до конца вагона, повернул обратно. Вот оно – снова везение: у всех кресла направлены в одну сторону со столиками на спинках передних кресел, и только я и мои соседи будем смотреть друг другу в глаза. Я сел у края. Напротив меня у окна разместилась тощая стареющая бабёнка с длинной пышной причёской "я-секси-блонди". Она разговаривала по телефону: "Я забыла сказать: я когда у вас компьютер выключала, что-то нажала, и он заблокировался… Да… Ну да… Не знаю… Ну, может, ещё разблокируется… Забыла сказать… Ну да… Хорошо! Спасибо!" Она "повесила трубку, улыбочка пропала, и узкое стареющее лицо почти скрылось за лошадиными кудрями.

И тут мимо меня прошла девушка, оглянулась и стала протискиваться мимо моих колен. Я успел взглянуть на неё и определить насколько она хороша. А Она была хороша настолько, что за один этот моментальный момент в подсознании родилось и умерло триллионы ассоциаций и духовных перерождений; и вот взгляд уже убран с лица девушки, жизнь прожита, нирвана покинута, а Она за это время успевает лишь сделать полшага до своего кресла.

– У-у-у… Что ты так мало побыла?! – вздыхали её подруги за окном.

– Мне понравилось. Я ещё приеду! – отвечает Она.

– Что она говорит, не понравилось? – переспрашивает у спутницы рыжая.