Время памяти

Время памяти
Сергей Александров

«Всё о ней, о проклятой… Пусть была и давно…Шли в атаку солдаты в чёрно-белом кино.Взрывы. Сполохи. Пламень. Жирный дым до небес…И остался на память в пни расстрелянный лес,Где воронки – озёра; где оврагом – окоп;Где ручей невесёлый упирается в лобРжавой башне. И птицы там не вьют своих гнёзд —Видно, тоже им снится шелест павших берёз…»

Время памяти

Сергей Александров

© Сергей Александров, 2018

ISBN 978-5-4493-2698-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

История за полтинник

…эту историю рассказал мне Николай Фёдорович…

1

Как-то поздно вечером в конце февраля возвращался я на электричке из Москвы в Клин. Многие сейчас из Подмосковья работают в столице. И я работаю.

Сел в вагон загодя, минут за двадцать пять до отправления. Хорошо, что так рано состав подали – на улице «за минус двадцать», да и ветер, будь он неладен, усилился. После того, как на верхотуре строящейся библиотеки МГУ намерзся, хочется просто обыкновенного тепла со всех сторон, а не колючего снежного песка, бросаемого ветром со всего размаху в лицо. Так что заскочил я в уже протопленный, ещё пустой вагон, сел на тёплую от электропечки лавку – ох и хорошо стало сразу! Думаю: вот сейчас отогреюсь, вытащу планшетник и почитаю. Или фильм посмотрю.

Вдруг из-за спинки следующей лавки поднимается лохматая такая голова, к голове тянется грязная пятерня в рваной донельзя трикотажной перчатке, чешет шевелюру. Потом голова поворачивается вполоборота ко мне, и рот, почти совсем утонувший в такой же всклоченной, как и шевелюра, бороде, простужено сипит:

– Слыш, браток, не выручишь полтинником, а? Со вчерашнего в брюхе, окромя гнилого апельсина, ничего не было…

Что ни говорите, а бомжей я терпеть ненавижу. Поэтому, вынув из портмоне стольник – пятидесяти рублей там не оказалось – протянул деньги этому типу с мыслью, что выйдет он сейчас, возьмёт где водки, выжрет, и не появится больше в вагоне…

– Спасибо! Щас сдачи верну. Я мигом!.. – и бомж, оказавшийся невысоким худеньким мужичком в драповом дряхлом пальтишке, пулей вылетел в тамбур, а оттуда и на продуваемый всеми зимними ветрами мёрзлый перрон.

Я успокоено вздохнул. Бог с ней, с сотней! Зато буду избавлен от такого соседства до конца дороги…

Вагон постепенно наполнялся людьми, в основном – такими же, как и я, возвращающимися домой после очередного трудового дня. Студенты и пенсионеры отъезжали на более ранних электричках, так что теперь люди в основном заходили работящие, серьёзные и усталые, и оттого – молчаливые, не склонные к просто пустой трепотне.

Рядом со мной сели две женщины, повздыхали, покопались в своих сумочках, а потом завели между собой негромкий разговор о каких-то препаратах, катетерах, ещё о чём-то. Видно было, что работают обе в больнице – больно специфическими были термины.

Я открыл портфель, чтобы вытащить планшетник и наушники. А когда поднял голову, то чуть не обматерился – напротив меня, уже неведомо каким образом, нарисовался недавний бомж. Он расположился у самого окна, и с довольной улыбкой протягивал мне смятый полтинник.

– Во, держи, командир! Как и обещал! – и положил мне прямо на планшетник замусоленную купюру. Другой рукой он прижимал к своему совсем не зимнему пальтишке прозрачный полиэтиленовый пакет, в котором виднелась буханка чёрного, дешевое молоко в полулитровом пластике и жестяная банка килек…

– Как раз уложился! Как и рассчитывал! – улыбнулся он мне щербатым ртом.

Как ни странно, но густым, шибающего в нос, запахом давно не мывшегося человека от него не несло. Равно как и сивухой.

Я обречённо вздохнул.

Рядом сидящие женщины что-то буркнули про себя, встали и перешли к другим лавкам, где ещё были свободные места…

Бомж проводил их понимающим взглядом.

– А я ведь уже почти год как не потребляю. И моюсь постоянно. Вот.

И, заметив мой недоумённый взгляд, прибавил:

– Я ж заметил, как ты носом повёл. Да и эти, – он кивнул в сторону ушедших женщин, – иш как резко снялись. А у меня и вшей даже нету, во как. Раньше были, а теперь – всё, нету. Кажную неделю в санпропускник хожу. В Солнышке (станция «Подсолнечная» – прим. автора) его нет, вот и мотаюсь в Первопрестольную.

Я протянул ему его сдачу:

– Возьмите. Я обойдусь.

Полтинник мгновенно исчез во внутренних дебрях драного пальтеца.

– Спасибо, конечно. Теперь дня три-четыре точно проживу! Вот Лукич, тот на стольник умудрялся две недели жить – не голодать. И меня учил-учил. Да вот – не доучил, видать… Ничего, что я хлебушка немного пожую?

Рассеянно кивнув, я с преувеличенным вниманием уткнулся в экран планшетника…

2

Электричка отошла от платформы.

Народу было много.

Но к нам так никто и не подсел…

– Слышь, командир, – к рукаву моей куртки притронулась, и тут же отдёрнулась рука бомжа, – не пялься ты в эту свою штуку. Тока глаза спортишь. Я тебе лучше заместо этого одну историю расскажу. Лучше всякого твоего кина будет.

– Слушайте, уважаемый, – я впервые за время знакомства с ним повысил голос, – ну, что Вам от меня ещё надо? Дайте хотя бы немного отдохнуть!

– Да ничё-ничё, отдыхайте! Я просто хотел Вам про одного человека рассказать. Вижу, Вы кино про войну смотрите. А ведь он тоже на войне был-то. Не на той, про которую в этом Вашем кине, на настоящей.

– На какой – настоящей, по-вашему?

– На Отечественной, на какой же ещё, где с фашистом воевали. У Лукича и медали были, и орден. Вначале. А потом… Эх!.. Ну, ладно, смотрите дальше свою кинушку!

Бомж отвернулся вбок и с преувеличенным вниманием стал вглядываться в темень за окном.

Настроения смотреть новодел про Бресткую крепость у меня пропало. Я закрыл планшетник и убрал его в сумку.

Так молча мы просидели минут пять.

Я понимал, что чем-то обидел этого незнакомого, не очень-то приятного мне пожилого человека.

А почему, собственно, неприятного-то? Из-за рваного, но, пусть и неумело, но – подлатанного осеннего пальто, которое, видно, пытаются содержать хоть в каком-то порядке? Из-за непричёсанных полуседых колтунов на голове? А каково без шапки в такие холода? Из-за не показного, а самого что ни на есть настоящего, и поэтому – страшного, нищенства? А сам-то я мог на буханке хлеба, пакете молока и банке консервов прожить три-четыре дня?

Мне стало стыдно.

– Простите, не знаю вашего имени-отчества, что вы хотели мне рассказать?