Время памяти

Так что пускай ржут.

У собаки, что мы нашли в деревне, на ошейнике был медальён. Федька Подкрон перевёл про какие-то уши. Не может такая кличка у собак быть…

Грудь у пса была навылет прострелена, и крови он потерял достаточно.

Навозился я с ним – будь здоров! Ну, и медсестра наша, Марья Ивановна, очень мне пособила в лечении-то.

И через недели три поставили-таки на ноги! И это притом, что мы дислокацию постоянно меняли, воевали, нас и обстреливали, и бомбили. Вот и Федьку Подкрона, ординарца полковника Соколова, командующего нашим кавкорпусом, недавно убило…

А медсестра Марь Иванна, видя, что собака постоянно по пятам за мной ходит, как-то сказала, что это Ванюшин перевоспитанный немец бегает. Вот наши разведчики и стали пса Ванюшиным величать…

А Петя Федосов, кошевар наш, даже из обрезка гильзы табличку для ошейника сделал, а на ней выдавил, как собаку зовут. С чего бы это? А Петька только ухмыляется. Хотя, когда я пса раненого привёз, он первый орал, что пристрелить фашистского зверя надо. А теперь вот…

4

USCHI

Слова незнакомые, чужие.

Мягкие, как руки.

А руки хорошие.

Боль убрали, и дышится легко.

Маленький человек всегда рядом. С ним спокойно и надёжно. Он не бьёт никогда, не кричит.

И кнута у него нет.

Что-то постоянно говорит мне.

Не понимаю.

Большая женщина сегодня про меня сказала что-то другим большим людям.

Они смеются.

А мне почудилось моё имя. И уши сразу торчком.

Только слово-имя у них длинное выходит.

Наверное, первая половина – кличка маленького человека, а вторая половина – моя…

Уже привык.

И лошади меня уже не боятся…

Вчера поймал зайца и принёс большому человеку, который всегда даёт мне и всем другим каши.

Он что-то сказал, потрепал меня по шее – и положил в мою миску лишний черпак еды…

Надо будет ещё кого поймать…

5

Иван Павлович Ковылкин. (с 27-й по 31-ю страницы тетради).

Ванюшин за мной по пятам бегает.

Когда я сплю, сидит рядом, сторожит. Никого не подпускает, кроме дяди Коли и Петьки-кошевара.

В начале июля немец почти оттеснил нас назад, перерезал все наши коммуникации, да ещё и 39-й армии тоже, что нашим соседом была.

Постоянные артобстрелы, самолёты с утра до вечера бомбят. Страшно очень.

Потом пришёл приказ, что наступаем скоро.

Нашим разведчикам дали задание – скрытно пробраться в посёлок Погорелое Городище и по рации координировать огонь батареи.

Меня не взяли. Но, так как погода была плохая – дождь и туманы, я за разведчиками нашими самовольно ушёл. И Ванюшин со мной.

Разведчики устроились в полуобрушенной водонапорной башне. Ночью я к ним заявился.

Дядя Коля даже хотел меня выпороть вначале. Потом передумал. И оставил. Сказал, что утром отправит обратно.

А утром вокруг фрицы засуетились. Пушки возят куда-то, мотоциклетки целый час тарахтели на север – оттуда грохот сильный шёл. Потом колонна танков туда-же прошла. И надо же такому случиться, что одному танку водокачка наша чем-то не понравилась. Он, не останавливаясь, повернул свою пушку и вдарил по нам…

Я почти в самом низу был – меня только оглушило. А шестерых наших – насмерть. Только дядя Коля раненый – ему ноги железной балкой перебило.

А Ванюшин из-под груды досок выполз – ему ничего.

А вот рация – вдребезги…

Мы два дня в развалинах сидели.

Под утро 4 августа наши начали артподготовку. А всё с перелётом – не туда бьют.

Дядя Коля тогда написал на карте, куда надо, карту обмотал куском плаща и мне дал. Приказал, чтоб я срочно нашим доставил. А он здесь ещё побудет, дождётся своих.

Мы обнялись, и я с Ванюшиным побежал к недалёкому перелеску. Уже в самом перелеске меня в ногу дурной пулей ранило. Я Ванюшину свёрнутую трубкой в куске плаща карту в зубы дал, сказал, чтоб Марь Ивану нашёл.

Пёс покрутился около меня, потом убежал.

Больше я его не видел…

А через час меня наши подобрали – они к дяде Коле на подмогу шли и рацию с собой несли…

6