– Хлеба и все?
– Да.
– А потом можно погулять?
– Да. Только недалеко. И с Томкой.
– Ну маааам… Ну давай, я его выгуляю и заведу. А потом сама, а?
– Ну ладно…
Подозрительно сговорчива она сегодня. Надя собирается в магазин и слышит, как тренькает телефон. Мама не подбегает – подлетает к нему и хватает трубку:
– Да… – выдержав паузу и рассмеявшись на чью-то шутку, она говорит дальше. Голос ее как-то странно меняется, – давай… жду… Уже все готово. Инструменты же не забудь!
Надя так и застывает с кроссовкой в руках, ее сердце мучительно сжимается. Так она и знала…
Счастливая мама появляется в прихожей и грациозно проплывает мимо Нади на кухню.
– Что, он придет, да? – сердито спрашивает девочка, сверля взглядом мамину спину.
– Да, я пригласила дядю Рината, – взволнованно отвечает мама.
– Зачем?
– В прихожей розетка сгорела.
Надя, морщась, выдыхает:
– Он придет, сделает, и уйдет?
– Да. Кстати… – мама улыбается, – знаешь, даже хорошо, что ты не поехала в Аксай. Завтра мы с тобой на барахолку пойдем. Я в Детском мире видела штанцы на тебя, но там дорого, а Симонова говорит, что на барахолке дешевле.
– Какие штанцы? – У Нади невольно загораются глаза.
– Ну, такие… красивые…
– Джинсы?!.. – Ахает она.
– Кажется, да.
– Ой, как классно!
– Давай, беги в магазин уже.
И Надя убегает. Может быть, все будет не так плохо, как ей кажется?
4.
Он вскоре появляется. Вслед за мамой, Надя тоже называет его Ринатиком, хотя мама всегда строго поправляет ее и требует, чтобы она называла его дядей Ринатом.
Но Надин язык попросту не поворачивается выдавить это фальшивое «дядя». Ринатик, и все.
Надя знает его давно. Кажется, она еще в садик ходила, когда он появился у них дома. Стоит сказать, что, будучи маленькой, она сильно страдала, видя, как других детей из садика забирают и мамы, и папы. Ее папа жил далеко, в России, но его для нее все равно, что не было. Когда мама спрашивала, «хочешь, чтобы у нас был папа?», она всегда отвечала «да». И однажды рядом с ее красивой мамой появился гипотетический «папа». Большой и добрый. Надя хорошо помнит, как однажды он взял их с мамой за руки и повел на барахолку. У нее в руках было маленькое синее игрушечное ведерко. По мере следования по барахолке, к ведерку опускалась большая добрая рука и клала туда всякие вкусности – жвачки, шоколадки, конфетки… Вскоре ведерко было наполнено до краев. Надя часть съела, часть поделила с мамой, а часть раздала в садике.
Но Надя любила его вовсе не за вкусности. Он был добрый, рядом с ним было хорошо и спокойно. И так продолжалось долго. А потом в Надин маленький мирок ворвался он, Ринатик. Когда он появился, тот, другой, исчез и не появлялся больше никогда.
Сперва на Надин вопрос о том, куда девался тот «папа», мама давала смутные, неясные, вязкие, как тесто для оладушек, ответы. Он уехал, но приедет. Не сейчас, а попозже. У него там работа, дела…
И только потом Надя стала что-то понимать. Сперва смутно, а потом, с каждым разом, с каждым годом все четче и яснее. Маме не нужно было ничего говорить – Надя все видела сама. Ответ был в ее сияющих глазах, в ее голосе, когда она случайно роняла в разговоре имя Ринатика, в ее движениях, когда она ждала его, в ее запахе.
Ответ был и в нем тоже. В его ботинках, аккуратно поставленных рядом с мамиными туфлями, в сиротливо лежащем у двери прихожей пакете с инструментами, в его смехе, в его белых зубах, в его улыбающемся смуглом лице.
Ответ был во всем. В бутылке водки, в беспорядке лежащих на столе хлебных корочках, в смятых тарелках с оставшимся на них мясом. В отсутствии бабушки. В разбросанных тапочках, в расставленных в беспорядке стульях, в задвинутых занавесках. В закрытой двери и приглушенно-морковном свете, который царил там. В странных горловых звуках, которые как бы нехотя выпускала комната.
Шоколадно-конфетные улыбки, когда оба смотрели на Надю, какой-то игрушечный тон, которым они обращались друг к другу, смешные, напряженно-неестественные позы обоих, когда Надя наблюдала за ними – все было обман, обман. Настоящее творилось за дверью в бабушкину комнату. Однажды Надя набралась смелости и, движимая мучительно-болезненным любопытством, заглянула туда.
Они спали. Его черная голова покоилась на подушке. Он обнимал маму так, как будто она была его собственностью – руками и ногами. Он был голый. И мама тоже была голая. И вид их переплетенных фигур казался неестественным, неправильным, то ли страшным, то ли смешным. Надя смотрела, как завороженная. Вдруг Ринатик, будучи все еще под властью сна, снял с мамы ногу и подтянул голые колени к груди. Между ног у него Надя заметила какую-то длинную штуку. Испугавшись, она поспешно закрыла дверь.
И когда мама говорила, что «дядя Ринат» придет, чтобы починить светильник или повесить новую люстру – все было не то, не то. Надя знала, что «дядя Ринат» принесет с собой не только инструменты, но и водку, после которой мама станет другой, другой…
Казалось бы, с приходом «дяди Рината» у Нади появлялся «Сникерс», свобода и мамины «да» на все просьбы. Казалось бы, чего еще надо? Проблема заключалась в том, что такая мама переставала быть мамой – требовательной, но веселой и доброй, строгой, но любящей и всепрощающей. Она становилась неестественной, неприятной, фальшивой «Юлькой», как называл ее Ринатик.
Однажды мама поняла, что Надя знает. Честно говоря, Надя тогда немного испугалась – и того, что мама наконец скажет, что Ринатик теперь ее, Надин, «папа» и так будет всегда, и того, что, пытаясь объяснить ей, что происходит, только больше запутается в обмане, вновь станет фальшивой, мертвой внутри куклой Юлькой. Но мама предпочла промолчать. Она узнала, что Надя знает. И все.
***
– Надежда, здорово! – как всегда, жизнерадостно сказал Ринатик, переобуваясь в тапки.
– Привет, – бурчит Надя.
– На-деж-да, мой ком-пас земной, – поет Ринатик, – как дела?
– Хорошо.
– Каникулы? Отдыхаешь?
– Да.
Он тоже давно знает, что она знает.
– Ну и молодец.
И Ринатик идет на кухню к маме. Надя собирается на улицу.
– Мам, я гулять.
– Давай, только недолго, – отвечает ей кукла Юлька. Все, Нади для нее уже нет. Теперь до вечера ее будет интересовать только Ринатик, Ринатик и Ринатик.