2012

Аня хмыкнула.

– Первый раз не считается?

– Нет, просто…

– Просто заткнись. Помолчи хоть немного, дай подумать.

Юстас наконец замолчал.

Коля выволок из-под матраса пластиковое ведро, критически осмотрел его внутренность, но нашел, видимо, достаточно чистым: он налил воды из пластиковой бутылки и пихнул в ведро кипятильник. Розетка у них была, но они старались как можно реже ей пользоваться – это считалось большим нарушением конспирации.

Аня брезгливо бросила пакет с уловом в угол.

– Думать не могу, как их есть.

– Так давайте их отпустим! – снова встрял Юстас.

– Ты дурак, что ли? Кушать нечего, понимаешь ты, болван? – злобно сказал Коля.

Юстас порхнул в сторону – точь в точь конфетный фантик, подхваченный ветерком.

Аня устало опустилась на ящик.

– Сети так вчера и не развесили, – после паузы вздохнула она. Никто не ответил и она медленно встала, подняла за концы сырую пропахшую сеть и встряхнула ее.

На усыпанный опилками пол спорхнули шуршащие шоколадные обертки, бурые водоросли, разбухшие сигаретные фильтры. Что-то тихо, светло звякнуло.

Юстас – которому единственному в голову пришла эта нелепая мысль – бросился на пол.

– Я же говорил! – торжествующим, обличающим людское неверие голосом говорил Юстас и широко расставленные глаза его вдохновенно горели, а на протянутой к Коле ладошке лежал маленький блестящий ключик.

– Что…ну что еще? – говорил еще ничего не понявший, но смущенный напором Коля.

– Мер-се-дес, – прочла-пропела Аня надпись на брелке и чудесно, недоверчиво улыбнулась, – Не знаю, но…

Коля взял у Юстаса ключик, повертел его в руках, оглядел со всех сторон, для пущей солидности даже прикусил, – Кажись настоящий. Не финтифлюшка.

Аня насмешливо фыркнула.

– Гляди, какой механик нашелся, – сказала она и Юстас взорвался счастливым хохотом.

– Ладно, – сказал чуть смущенный Коля, – Ключи есть, а где машина?

– Где-то наверху, наверное. Да неважно, ты что, не понимаешь? – она бросилась к пакету…

– Это улитка, она… – тревожно пискнул ей вслед Юстас, очевидно, взволнованный судьбой остальных гадов.

Аня на вытянутых руках, как святыню, подняла над головой огромную улитку с сияющим человеческим глазом. Тоненький, маленький Юстас изгибался вокруг нее в восторженном танце.

Они были как бы подхвачены огромным экстатическим чувством и Коля, оказавшийся в стороне, смотрел на эту сцену – и особенно на вознесенную над головами гигантскую улитку, бессмысленно и торжественно моргавшую по сторонам – с каким-то вялым отвращением и даже страхом.

– Хочу ванну! Горячую ванну, с джакузи и всем и чтобы прямо здесь! – кричала Аня, воздевая руки к темному сырому бетону.

Улитка моргнула и тут же в углу (мгновенно облицевавшемся белым кафелем) возникла огромная, сверкающая чистотой ванна, а из сияющих кранов били горячие быстрые струи.

– Охренеть! Наконец-то, – сказала Аня, а Коля хмыкнул.

– Чур, я первая, – юркнув за появившуюся вместе с ванной шторку, крикнула она.

– Ну, девчонки, – только и сказал Коля, оторопело внимая праздничному рокоту и плеску. На секунду ему представилась Аня – худенькое, ускользающее тело в жарком пару, раскрасневшиеся щеки, мокрый встопорщенный ежик черных волос…

Коля отвернулся. В углу тихонько шевелился пакет с уловом. Ему вдруг стало тревожно.

– Ты в порядке? – заорал он, глядя на непроницаемую, плотную шторку.

«А что, если отодвинуть ее? Что, если я отодвину ее и войду внутрь?» – отогнал он чужую мысль. Неприятная была мысль и страшная. Он отошел от шторки.

– Нормально! – весело перекричала струи Аня, – Сейчас сам увидишь.

Коля закурил. Оглянулся – Юстаса нигде не было. Ну, неважно. Чувствуя себя довольно глупо, он наклонился к лежавшей на столе улитке и тихо сказал: «Хочу ужин. Настоящий, с вином, закусками…И на скатерти!». Белесое нижнее веко медленно, как тяжелая волна, прокатилось по глазу – вниз и вверх – и Коля уже не удивился, увидев сверкающий хрусталем стол и почуяв удивительно аппетитные запахи.

– Все, свободно, – счастливая, раскрасневшаяся, со все еще чуть удивленной улыбкой, вышла Аня.

Коля без особой охоты полез мыться. Что-то тревожило его, не давало не только радоваться, но и просто принимать свалившееся счастье. На тяжких примерах жизнь научила его некоторым простым и глубоким истинам, и одной из них было: «бесплатный сыр бывает только в мышеловке». Но здесь это пессимистическое правило было неприменимо, потому что оно было для жизни, а здесь было чудо. Но что же тогда? Может быть, неосознанное чувство, говорившее ему, что старая жизнь с ее несправедливыми, но по крайней мере известными порядками, кончилась: начиналось что-то новое, неизведанное. Чудо, чудо, чудо, чудовище…Ему представилась улитка: как он наклонялся к ней и просил шепотом, а она исполняла требуемое, лениво и бессмысленно дергая веком. Чудо – это и есть чудовище, только такое чудовище, которое не делает тебе зла. Но все равно – чудовище.

Может быть, это было чересчур сложно для Коли, а может, и нет. Может быть, в нем говорило просто эстетическое отвращение к такой странной твари, как улитка. И к тому же он помнил, кто и где выловил ее. Юстас – тот самый маленький Юстас, который явился к ним из темноты и пустоты и плел сказки о цирке и звездном свете. Юстас – неизвестно откуда, Юстас – неизвестно кто. Потом он выловил – сказал, что выловил – эту тварь в Котле. В Котле, в чью черную воду всего тря дня назад упало тяжелое Петино тело. И потом, как он мог поймать улитку? У нее даже рта нет, только этот дуратский глаз. Он просто принес ее из Котла, а сам куда-то исчез.

Юстас обнаружился за шторкой – он сидел на бортике ванной и болтал ногами в прозрачной горячей воде.

– Тебе уже нельзя мыться с девочками.

– Я и не мылся, – оскорбился Юстас, – Я только сейчас залез.

– А теперь вылезай. Моя очередь.

Юстас хмыкнул. Совсем по-взрослому хмыкнул, не как какой-нибудь семилеток.

– Не хочешь со мной мыться, Колька? – и вдруг подмигнул озорным темным глазом, – Суеверный ты все-таки человек.

Юстас легко спрыгнул с бортика, – Прощай, Коля. Живи долго, не умирай – плохо там, доложу я тебе. Может, только таким, как я…Самоубийцам. А может, и всем. Не знаю. Чем я мог – помог. Но вы дурью не майтесь, по три желания на человека. А вы уже сколько потратили?

Голос его в протяжение этой речи менялся, и сам он, подходя к Коле, как-то несоразмерно увеличивался.

И на прощанье хлопнул Колю по плечу уже Петя – такой, каким Коля его никогда не видел – с отросшими волосами, с увеличившимися будто и потемневшими глазами, с истончившимися чертами лица, выражавшими красоту и страдание.

Шелестнула шторка. Все.

Коля медленно, весь сотрясаемый быстрой дрожью, залез в горячую воду, включил напор посильнее и только тогда, в пару, рокоте и плеске, разрыдался.