Красный Крест. Роман

«Ты, моя милая, как конструктивистский дом. Сейчас еще не все понимают твоей красоты, но, поверь мне, пройдут годы, и тобой будут восхищаться!»

Странно, что о функциональности моей он ничего не сказал. Самое смешное, что папенька оказался прав – моим мужем стал архитектор. Папин тезка, Леша. Муж часто повторял, что влюбился в меня с первого взгляда, что тогда, впервые увидев меня в сквере против НКИДа, не смог оторвать глаз. Глупость какая, но что ж…

Они познакомились летом 34-го. Время медленного фокстрота и подступающей жары. К этому моменту в ее жизни проскользнули несколько мужчин, но следа не оставили. Каких-либо иллюзий на собственный счет у Татьяны никогда не было.

– Как там говорили? Третий сорт еще не брак? Вот это про меня. Я понимала, что со мной остаются не от хорошей жизни. В общем, когда Леша подсел ко мне знакомиться, я вдруг подумала, что он шпион. Нет-нет, я серьезно! К тому времени я уже почти пять лет жила в Москве, работала в НКИДе и по части страха успела поднатореть. Когда незнакомец заговорил со мной, я решила, что он иностранный агент. Все это выглядело так странно. Я сижу себе, уродина, и вдруг на тебе – такой красавец и знакомится со мной.

Несколько первых дней она не разговаривала с ним. Натурально. Думала, проверяют. Леша здорово шутил, но Татьяна даже не улыбалась.

– Помню, как я спросила у Пашки Азарова, считает ли он возможным, что кто-нибудь влюбится в меня? Глупый вопрос, я знаю. К тому же не совсем корректный. Так или иначе, Пашка похлопал меня по плечу и спросил:

«Какой он?»

«Красивый, интеллигентный, похож на шведа».

«Может, действительно шпион?»

«Не знаю, но в меня уже, кажется, проник…»

«То есть вы уже того?»

«Дурак ты, Азаров!»

Алексей был терпелив. Он стойко переносил все странности Татьяны. Она же по-прежнему относилась к нему как к лазутчику. Более того, с каждым днем подозрения Татьяны Алексеевны только усиливались! Она не сдавалась, а он не отступал.

– Ну кто бы стал тратить столько времени на дурнушку вроде меня? Москва кишела красотками, а он прилип ко мне будто банный лист. Может, знал, что я жила на Западе? Может, хотел уехать?

Каждый вечер, стоя перед зеркалом, она перебирала платья и причины, основания и сережки. Со страхом она пыталась угадать, когда же он исчезнет, но Лешка не уходил.

– Я была готова поверить во что угодно, но только не в любовь. Кажется, я рассказывала вам, что с детства любила рисовать. И вот представьте себе, однажды Леша пришел на свидание с мольбертом!

«Это еще что?» – спросила я.

«Это тебе».

«Зачем?»

«Я видел, как во время обеда ты рисовала на листке».

«Ты следишь за мной?»

«Глупая, я всего-навсего часто бываю здесь… по делам».

«По каким таким делам?»

«Придет время – расскажу. Пойдем, я тебя провожу».

Сама не знаю почему, но я согласилась. Он так нелепо выглядел с этим мольбертом.

«Я еще и краски тебе купил, и кисточки».

«С чего ты взял, что я приму их?»

«Не примешь – подарю другому».

«Или другой?»

Он обогнал ее и остановился. Стал против и улыбнулся. В одной руке сумка, в другой мольберт. Она смотрела на него и понимала, что уже любит, что всю жизнь будет любить.

– Мне бы радоваться, кикиморе, а я все строю из себя принцессу-недотрогу.

«Что ты там хотел рассказать мне о своих делах?»

«Хотел рассказать, что часто бываю здесь по делам “Помполита”».

– Что такое «Помполит»? – спрашиваю я.

– Помощь политическим заключенным, – отвечает соседка. – До 22-го года они назывались «Московский комитет Политического Красного Креста». Сейчас в это сложно поверить, но в Советском Союзе было и такое. Де-юре Ежов закрыл их только в 38-м. Леша не был сотрудником «Помполита», но помогал в сборе средств осужденным. Искал деньги на поэтических и музыкальных вечерах.

– А это было не опасно?

– Не опаснее, чем строить переправы. В 36-м году мост, который проектировало Лешино бюро, обвалился. Всех рабочих и архитекторов отправили в лагеря. Алексея спасло только то, что за месяц до этого его перевели на другой объект. Обыкновенное везение. Перевели бы, скажем, за неделю – не помогло бы. Возможно, если бы тогда Лешу арестовали, все бы сложилось иначе, но…

– Что «но»?

– Но говорю же вам – его не арестовали. Такие были годы – годы Большого террора, а следовательно, и большого везения.

Долгое время, особенно в силу деятельности Алеши, они полагали, будто кое-кому еще можно помочь. К 37-му году этих надежд не осталось.

В связи с давлением на наркома Литвинова чистки начались и в НКИДе. Безусловно, они были и раньше, но массовый характер приобрели лишь в 37-м. Азаров, у которого Таня и Алексей часто бывали в гостях, жил всего в нескольких шагах от работы – Кузнецкий Мост, дом № 5. В 37-м его подъезд был наполовину опечатан.

– Я никогда не забуду забитые конвертами почтовые ящики. Кому присылали эти письма? Кто бы стал их читать?

Поднимаясь по лестнице, я считала опломбированные двери. Одна, вторая, третья. В тот вечер, сидя в Пашиной гостиной, я шепнула Лешке: «Смотри, мы будто бы оказались в настоящем склепе в самом центре Москвы…»

В восьмидесятые я узнала, что к 1939 году в одном только пятом доме по улице Кузнецкий Мост было расстреляно семнадцать человек… включая самого Пашу.

– Почему не арестовали вас?

– А?

– Вы говорили, что у вас Альцгеймер, а не глухота. Я спросил, почему они не арестовали вас?

– Хороший вопрос! Что было в головах этих людей?! Не захотели? Не успели? Не смогли? Во-первых, в 37-м я была в декрете (когда Леша избежал ареста, мы решили завести ребенка), во-вторых… во-вторых, именно об этом я и хотела вам рассказать…

+

* * *