Детство и юность Кадима

Отец и мать Пантелея были политическими ссыльными, они были русскими. В самом конце прошлого века два пламенных революционера, молодой мужчина Александр и девушка по имени Анна, встретились, поженились и стали вместе заниматься политической борьбой против самодержавия. Пантелей не знает, за что его кровные отец и мать так сильно возненавидели царя, что посвятили свою жизнь борьбе с ним. Пантелею, к сожалению, этого они рассказать не успели. Он также не знает, за что именно его родителей арестовали и сослали в Сибирь.

Отбыв положенный срок, молодые люди из Сибири не уехали обратно в город. Они каким-то чудесным образом оказались вот в этой самой татарской деревне. Возможно, у них была причина здесь спрятаться. Этого Пантелей тоже не знал.

Итак, Александр и Анна появились в деревне одним летним вечером и самовольно заняли заброшенный дом на окраине деревни. Стали там жить. Деревенские не возражали: всё равно пустой стоит. Пусть живут. Стали помогать молодым выживать: русским нечего было есть. Александр и Анна по-татарски не понимали ни слова, а в деревне никто не понимал по-русски! Но, чтобы помогать друг другу, слова не нужны! Кто приносил и оставлял на крыльце крынку молока, кто – краюху хлеба, кто – несколько куриных яиц.

Чуть освоившись, Александр стал батрачить у зажиточных крестьян. Аня подружилась с соседками. Общались, как получится. Зажили бывшие революционеры в татарской деревне, как обычные крестьяне. Родился Пантелей. Но родители мальчика прожили недолго. Первой же зимой умер от чахотки отец, а следом за ним – мать. Пантелея, которому ещё и год не исполнился, взял в свою семью сосед Александра и Анны Шейхульислам – седьмым ребёнком. «Где шестеро, там и седьмой!» – сказал сердобольный Шейхульислам.

Так Пантелей стал татарином. Лет до семи он и не знал, что он – приёмный ребёнок. Никто его в новой семье не выделял среди остальных, никто не вспоминал, что он – не родной. Пантелей же был уверен, что Шейхульислам и Гульсум – его родные отец и мать. Когда узнал, тоже не сильно расстроился. Ну, были другие родители, умерли же. Теперь у него папа и мама – Шейхульислам и Гульсум. И много братьев и сестёр.

Пантелею, в одно и то же время с братьями, сделали обрезание. И в медресе он походил немного, как остальные братья, выучил там несколько молитв.

В большой семье, где всегда царит нужда, надо постоянно бороться за свое право выжить: не всегда всем хватает еды, одежды, обуви. Санки на всех детей одни, лыжи самодельные – одна пара, валенки и лапти – на два-три человека – одна пара! Часто действует правило – кто успел, тот и съел. Надо проявлять ловкость и сноровку. А Пантелей чаще всего проявлял крутой нрав. Он легко мог отнять то, что хотел, применив силу, даже у самого старшего брата. Не по годам рослый, к тому же он был горяч. Чуть что не так, тут же в ход пускал кулаки. Иногда дрались так, что разбивали друг другу головы, ставили синяки и ссадины, выбивали зубы. Но мальчики никогда родителям не жаловались. Так и росли. Постепенно братья перестали спорить с Пантелеем, признали его силу. Постаревших к этому времени родителей это устраивало – так в семье меньше ссор и скандалов.

Когда до деревни дошёл слух, что в столице скинули царя, Пантелею как раз стукнуло восемнадцать лет. Он не хотел стоять в сторонке и наблюдать, что происходит в деревне, когда страна бурлит от политических страстей. Пантелей примкнул к коммунистам, стал членом комитета бедноты в деревне. Ему нравилась Советская власть. Она обещала раздать землю крестьянам. Советская власть была властью бедных, а Пантелей и был, что ни на есть, босяк. Значит, это – его власть. Приятно было чувствовать свою важность, ходить на заседания и решать какие-то вопросы. Хорошее было время.

В 1919 году, в самый разгар войны между Красной Армией и «белыми», объявили всеобщую мобилизацию среди комсомольцев и коммунистов. Пантелея, хоть он и не был пока ни тем, ни другим, призвали на войну – защищать Советскую власть от врагов. Пантелею терять было нечего. Правда, было жаль маму – Гульсум сильно плакала. Пантелея это раздражало. Что это за слезливые существа – женщины? Сестрёнки Пантелея с малолетства были плаксами, чем сильно ему досаждали. Чуть дотронешься – сразу реветь, а отец Шейхульислам сразу же приходил в ярость, узнав, что Пантелей их обидел. Не раз ночевал Пантелей на сеновале, прячась от отца. И тумаки получал. Поэтому Пантелей терпеть не может, когда женщины плачут. Но тут приходилось терпеть – мать всё-таки.

Радовало то, что появляется возможность повидать мир, повоевать, стать героем страны Советов, вернуться полноправным коммунистом и зажить другим человеком.

Неграмотный Пантелей попал в пехоту, и теперь вспоминает год, проведённый на войне, с содроганием. Убивали, погибали, умирали от болезней, мёрзли в окопах, недоедали, месили грязь под ногами, кормили вшей. Ничего хорошего. В довершение ко всему взорвавшаяся неподалёку мина раздробила ногу. Пантелей едва выжил. Став калекой, вернулся обратно в деревню. Никаких тебе наград, орденов, никакого почёта. Одно благо – научился говорить по-русски. А то раньше ни слова по-русски не знал и русских никогда не видел!

В доме Шейхульислама Пантелея, теперь уж ещё и калеку, никто не ждал – Гульсум к тому времени померла, повзрослевшие дети Шейхульислама сами ломали голову, как им быть, чтобы не ютиться в страшной тесноте. Ночью занят был весь пол. Кто-то спал под столом, а кто-то – возле порога! Если кто-то выходил по нужде, вынужден был перешагивать через лежащего.

Тут жить не было возможности. Надо было что-то делать. Пантелей решил стать примаком. Стал выбирать подходящую одинокую женщину в деревне. Не очень старую, не очень бедную, со спокойным характером и чистоплотную. Таковая была. Её звали Сабира. Она не была красавицей: косил один глаз. Наверное, из-за этого, никто её в своё время не взял замуж. Она была старая дева, жила с матерью. Пока Пантелей был на войне, мать у Сабиры умерла, и женщина жила одна. Пантелей решил, что женится на ней.

Это было правильное решение. Сабира оказалась понятливой и толковой женщиной с мягким характером. Она была счастлива оттого, что наконец-то у неё появился муж, и изо всех сил угождала Пантелею. Детей у них не было. В деревне судачили, что, мол, Сабира немолода и бесплотна. Только Пантелей один знал, в чём причина. Та самая проклятая мина. Врачи предупредили Пантелея, что у него вряд ли будут дети.

Зажив счастливой семейной жизнью, разом заимев свой дом и своё хозяйство, Пантелей, благодарный жене за приют и уют, стал думать, как разбогатеть. Если много работать, это возможно – в деревне такие примеры были. Гражданская война закончилась, в стране окончательно и бесповоротно установилась Советская власть. Пришла пора, как думал Пантелей, укрепить личное хозяйство. Но нет. Не удалось. Началась коллективизация. Пантелей считал себя чуть ли не коммунистом, верил в коммунизм, и безропотно отвёл лошадь, которую купил совсем недавно, в колхоз. Украдкой вытирал слёзы по дороге. Он несколько лет мечтал о собственной лошади, собирал деньги по копейке, чтобы купить её. Злая судьба забрала лошадь сразу же в общественную собственность. Учёные мужья уверяют, что так нужно для строительства коммунизма. И Пантелей смирился. Без особой радости, но и без сопротивления, стал членом колхоза одним из первых. Стал теперь работать на общее благо – конюхом. «Чего ему – калеке, в колхозе лучше, чем одному!» – злословили некоторые за глаза. Ну что ж, на каждый роток не накинешь платок…

И правда, колхоз для него стал благом. Теперь он почти никогда не ходил пешком – всегда на телеге. Изувеченная нога постоянно напоминала о себе болями. Если много приходилось ходить пешком, деревяшка натирала ногу через тряпку, появившиеся язвы ныли и не заживали. Что и говорить, калека – он и есть калека. Всё давалось Пантелею с трудом даже в своём хозяйстве : дрова колоть, картошку копать, сено заготавливать. Жена у него сильная и работящая, вот и выживали. Ну и колхоз, конечно, выручил, назначив конюхом.

Но последние четыре года перед войной с фашистами у Пантелея была другая должность. Он работал бригадиром у женщин на поле. Пантелея, как он сам считал, поставили на эту должность из-за громкого голоса. Работа на колхозных полях трудная, многие женщины старались как-нибудь отлынивать, опаздывали, убегали домой при первой возможности. Дисциплины – никакой! Не на себя же работают, а на колхоз! Тогда председатель придумал поставить Пантелея бригадиром. Ох, быстро навёл порядок Пантелей в бригаде! Всего неделю носился по деревне на рассвете от дома одной нерадивой работницы до дома другой, размахивая палкой над головой и сильно прихрамывая на деревяшке, издавая звуки, похожие на раскаты грома, и женщины тут же перестали опаздывать. И убегать раньше времени перестали. Хорошим бригадиром оказался Пантелей. А теперь вот председателем поработает.

Совещание председателей

Кадим и Пантелей сработались. Получилось хорошо – наступила зима, и у этих двух половинок была возможность освоиться и вникнуть в тонкости председательской должности. Зимой всё-таки в деревне затишье. К весне, к этой очень сложной для колхоза поре, Пантелей и Кадим и обязанности чётко распределили, и друг к другу притёрлись. Кадим вёл себя уважительно по отношению к Пантелею, называл про себя его дедом и не обижался, если дед орёт на него. Пантелей, бывало, так разойдётся, что орёт на всех без разбору. Кадим старался повода не давать. Он исправно изучал всю документацию, продумывал, как лучше провести весенние посевные работы в особо сложных условиях: почти без мужчин. Каждодневных забот на обоих хватало.

В одном вопросе, правда, Пантелей и Кадим очень долго никак не могли прийти к общему решению. Кто должен ездить в район на совещания председателей колхозов и совхозов? Совещания проводились раз в месяц, а иногда и чаще. Пантелей, узнав о том, что надо ехать на совещание в район, упёрся рогом. Никуда он не поедет, он неграмотный, чего позориться-то? Да он и не поймёт, о чём там говорят высокопоставленные начальники. Ещё, не дай Бог, надо будет отчитываться. Пантелею от одной мысли, что его могут о чём-либо спросить, становилось плохо. Не привык он выступать перед начальниками, и всё тут. Поэтому он никуда не поедет. Вот пусть молодой и грамотный мальчик поедет. Он и отчитаться сможет, и скажет, как надо. А Пантелей – не поедет. А у Кадима никак в голове не укладывалось: что он будет делать среди солидных дяденек?

Делать нечего – Кадиму пришлось согласиться. Когда в очередной раз пришло требование приехать на совещание, рано утром запряг лошадь в председательские сани, положил туда немного сена для лошади, засунул за кушак свою любимую букчу со всеми необходимыми документами, укутался в старый отцовский овечий полушубок и поехал. Заблудиться тут нельзя – дорога одна, и она ведёт в райцентр. Кадиму накануне в правлении колхоза счетовод объяснил, как найти райземотдел, где будет проходить совещание. Райземотдел находился в здании райсовета. Райсовет Кадим нашёл без труда – он стоял на центральной улице. Это было самое большое и красивое здание в этой большой деревне, чинно называемой «райцентром».

Вдоль широкой дороги перед входом в здание с обеих сторон к забору было привязано большое количество запряженных лошадей. Перед каждой лошадью на снегу лежала охапка сена. Председатели, уходя на совещание, дали своим лошадям корм, понял Кадим. Положив немного сена перед своей лошадью, он сбросил полушубок на сани и зашёл в здание. Внутри было холодно и мрачно. Стоял полумрак. В помещении – никого. В две стороны уходили две лестницы на второй этаж. Как же Кадиму стало страшно! Убежать бы отсюда! Но – нельзя! В стране – война! Всем без исключения надо собраться и быть мужественными. Кадиму – в том числе. Во всяком случае, тут в него никто стрелять не будет, и то хорошо. Только надо найти ту комнату, где будет проходить совещание. Наконец, Кадим рассмотрел приклеенную на стене бумагу со словом «райземотдел» и стрелку на ней. Дрожа, стал подниматься на второй этаж.

В большой комнате находились человек тридцать. В середине комнаты стоял длинный стол, большинство сидело за эти столом. Не поместившиеся сидели на стульях вдоль стен. Кадим заметил, что здесь есть женщины. «Вот же, в каких-то деревнях выбрали председателями женщин, только наши придумали какую-то ерунду – на меня всё свалили!» – с горечью подумал Кадим. Громко поздоровался и встал, как вкопанный, в дверях. Все уставились на него. Кадим заметил: у многих на лицах появилось удивление. «Было бы удивительно, если б не удивились!» – как-то зло подумал Кадим.

Тут были, кроме нескольких здоровых на вид мужчин, старики, женщины, мужчины-инвалиды. Но детей здесь не было! А Кадиму даже пятнадцати нет! К тому же он худой, как жердь. Можно тринадцать дать, даже меньше. Наверняка, у всех была одна и та же мысль: «Зачем сюда пришёл этот мальчик?»

Один из трёх сидевших на самом почётном месте мужчин спокойно поздоровался в ответ и самым серьёзным тоном спросил, из какого он колхоза и кого представляет. Кадим коротко рассказал о решении своих колхозников, стоя прямо в дверях. У него появилась робкая надежда, что обратно отправят. Скажут, чтобы кто-нибудь из взрослых приехал. Но нет! Выслушав, самый главный велел пройти и сесть, а после совещания подойти к нему, чтобы получше познакомиться.

Говорили в основном о трудностях, уже имеющихся, и о трудностях предстоящих. Мужчин в деревне стало совсем мало, остро ощущается нехватка рабочей силы, докладывал выступающий. Кадим это и без лектора знал. В связи с этим, говорил мужчина, обязательный минимум трудодней для колхозников увеличивается в полтора раза. «Ну и ну! – подумал Кадим. – Как же они всё это выдержат? И так выкладываются, а тут – такое!»

«Кроме того, устанавливается минимум трудодней для подростков от 12 до 16 лет – 50 трудодней в году», – бесстрастным голосом продолжил мужчина.

Кадим всё тщательно записывал, что говорили. Понимал, какая на нём лежит ответственность. Надо будет всё донести до односельчан, ничего не пропустив.

Когда мальчик вышел на улицу, время было около трёх часов. Очень хотелось есть. А он не догадался взять с собой хлеба! И Мухлиса эби не подсказала. Бабушка в последнее время стала много болеть. Печь топила каждый день, но готовить еду, даже самую простую, ей стало сложно. И хлеба дома нет. Кадим сам должен как-то решить этот вопрос.

На противоположной стороне улицы на здании висела большая доска, на которой большими прописными буквами было написано: «Столовая», и оттуда шёл щекочущий нос приятный запах…

Но что толку стоять возле столовой, если в кармане у тебя нет денег? Кадим закутался в свой полушубок и забрался на сани. Поехал домой. Если хотелось пить, останавливался и ел снег. Всю дорогу Кадим ругал себя. Детство давно закончилось, Кадим считал себя взрослым, но сегодня он понял, что надо стать более предусмотрительным, ещё более взрослым.

Приехал в деревню затемно. Распряг лошадь в колхозной конюшне, передал её конюху, сам пешком поплёлся домой. Идти быстро не было сил, к тому же Кадим тащил на плече тяжёлый полушубок. Издалека увидел свет в своих окнах. Какое счастье, что дома ждёт его Мухлиса эби! Вот идёт он домой, замёрзший и уставший, еле волочит ноги, а дома тепло – Мухлиса эби затопила печь. И уж наверняка чем-нибудь горячим накормит – супом каким-нибудь пустым или картошкой. А может, даже со сметаной? Мафтуха апа иногда заносит им маленькую баночку. Тогда совсем будет праздник животу! Представляя, как он уминает горячую картошку со сметаной, Кадим брёл по заснеженной улице и улыбался.

Добравшись из последних сил до сеней, скинув на пол полушубок, Кадим зашёл в дом. У дверей скинул валенки, варежки, шапку, стёганую куртку, добрался до кровати и …заснул. Покушать сил не нашлось.

Так после этого и повелось – на совещания председателей из их колхоза всегда ездил Кадим. Страх постепенно прошёл – привык. Даже познакомился и подружился с председателями. И уже никто не удивлялся тому, что подросток работает председателем колхоза.

С фронта этой зимой, наконец, стали приходить радостные вести. Сначала их было немного, а потом всё чаще диктор стал сообщать о победах советских войск.

Весной сорок третьего ушёл на фронт Салим, сосед и лучший друг Кадима. Накануне отъезда Кадим и Салим всю ночь просидели перед печкой у Кадима, разговаривали.

Провожали Салима всей улицей. Он бодрился, говорил, что скоро вернётся с победой. Но вид мамы его смущал. На Мафтуху жалко было смотреть.

Стали отъезжать. Когда Салим стал отрывать от себя плачущую мать, ему это никак не удавалось. Он стал искать глазами кого-то в толпе. Кадим понял: Салиму нужно помочь. Он подошёл к Мафтухе, мягко, как только смог, оторвал её руки от сына и крепко прижал старуху к себе. Салим запрыгнул на телегу, лошади тут же тронулись. Прижавший к груди рыдающую женщину, Кадим не смог проводить друга взглядом, как хотел. А как хотелось посмотреть на него хоть ещё разок!

Кадим вчера, сидя перед печкой, понял, что самый близкий ему живой человек на свете – это Салим. И он уезжает. Навсегда. Кадим это знал.

Хочешь жить – умей…найти выход

Лето сорок третьего для Кадима и Пантелея было горячим. Оба трудились, не щадя себя. Все трудились на совесть, сказать по правде. Кадим ложился поздно, вставал рано. Уставал. Когда в очередной раз вызвали на совещание в район, обрадовался: можно будет немного вздремнуть на телеге. На председательской бричке Кадим уже давно не ездил, потому что привозил из райцентра солярку для тракторов в двухсотлитровой железной бочке.

Когда Кадим выехал, солнце ещё только выглянуло из-за дальних пологих гор. Весь мир просыпался, приятно было ехать на телеге и наблюдать за этим прекрасным явлением. Кадим не сомневался – все деревья вдоль дороги, все растения, все насекомые радуются тому, что солнце всходит. И он присоединился к этому общему ликованию. На душе было хорошо. Да, трудное время, война ещё не кончилась, но уже всем понятно – победа будет за нами. Дремать расхотелось – душа от этой мысли ликовала. Да к тому же пустая бочка сзади на телеге оглушительно громыхала. «Ничего-ничего, на обратном пути она будет полная, и не будет так громыхать!» – утешил себя Кадим.

К девяти часам был уже возле здания райсовета. До совещания можно было вздремнуть. Кадим расстелил старую телогрейку на передней части телеги, возле бочки, и , скрючившись, лёг. Сладко проспал ровно час. Он просыпался всегда в то время, на какое давал себе установку перед сном.

Совещание закончилось только в три часа. Выполнив все поручения, полученные от Пантелея, Кадим только в пять часов поехал за соляркой. Когда он тронулся в обратный путь, было уже около шести. Внутри было беспокойно: припозднился, конечно. Дорога неблизкая, а в лесу в последние годы волков стало много. Отстреливать в войну их некому. Но выбора у Кадима нет – надо ехать.

Проехал километров десять. Стемнело. Кадима разморило. Свесив голову на грудь, он вздремнул и выпустил вожжи из рук. Проснулся он оттого, что лошадь понеслась, как шальная. Она, наверное, чего-то испугалась. Телега запрыгала по дороге, ударяясь о кочки возле дороги с двух сторон. Кадим, пытаясь поймать вожжи, вмиг слетел с телеги и кувырком полетел в крапивник. Ударившись затылком и сильно обжёгшись крапивой, Кадим не сразу смог выбраться из ямы, заросшей колючим кустарником.

Лошадь поскакала дальше бешеной рысью. Телега скакала следом, как тряпичная игрушка. Казалось, что она вот-вот развалится. И тут случилось самое ужасное: огромная бочка с соляркой слетела с телеги на край дороги и скатилась в канаву рядом с дорогой. Кадим, забыв про свои только что полученные ушибы и ссадины, как заворожённый, смотрел на этот удивительный полёт, и не мог поверить своим глазам!

Но так и было: бочка лежала в канаве. А лошадь, пробежав немного, остановилась, как будто её целью было просто сбросить бочку!

Это был конец. Кадим сразу понял: это был конец его жизни. Всё пропало! Кадим ни за что не сможет обратно водрузить бочку. Куда там, он её даже с места сдвинуть не сможет! Это значит, что он не сберёг колхозное, то есть государственное имущество. Совершил преступление! Кадим стал преступником!

Постояв некоторое время в полном отупении, стал думать: может, есть спасение? Может быть, можно что-то придумать? Например, оставив бочку, поехать в деревню за помощью? Нельзя. Обязательно спросят, как это он посмел бросить государственное имущество. А если к тому же кто-то увезёт эту бочку солярки? Тогда Кадима расстреляют, это ясно. Да его, наверное, в любом случае арестуют и расстреляют, ведь он только что совершил преступление, будучи сыном врага народа! Посчитают, что он – вредитель, нарочно всё это устроил, чтобы помочь фашистам. Никто не поверит ему, что это он не нарочно! Да, это был конец!

Ладно, решил Кадим, что будет с ним – это сейчас не главное. Бочку с соляркой надо сохранить – в стране война! Каждая бочка бесценна! Он останется охранять бочку здесь до тех пор, пока не придёт помощь. Будет ждать, когда кто-нибудь проедет по дороге. Но когда это случится? Через день? Через пять дней? У Кадима нет воды, нет еды, как же он тут выживет?