Момент сближения

Классический прием, когда хотят сообщить что-то ужасное. У Киры перехватило дыхание. В середине живота образовалась противная холодная пустота.

– Вы только не волнуйтесь, тетя Кира, – продолжал Вовка. – У нас тут небольшая потасовка случилась, милиция разняла, «скорая», сейчас все нормально, тихо. Вы только не волнуйтесь…

Сковывающий холод медленно расползался внутри и достиг уже самых кончиков пальцев на ногах.

– В какой он больнице? – язык отказывался подчиняться клокочущим в голове мыслям.

– На «Горку» его повезли, тетя Кира, туда всех на «скорой» привозят, вы только…

Она выключила телефон, не дослушав, что еще ей может сообщить напуганный Вовка. «На «Горку», на «Горку», вертелось в голове, пока она впопыхах натягивала одежду. Кира выбежала на улицу. До больницы было полчаса ходьбы. Она даже не стала ловить машину. Ей нельзя было тратить ни одной секунды. Она знала, чувствовала, что от этого зависит жизнь ее сына. Кира бежала по темным улицам, задыхаясь от волнения. «Горка», «Горка», – как заклинание повторяла она в такт своим шагам. «Только будь живой, ради Бога, только живой!» – это была ее просьба, ее молитва.

Корпуса городской больницы были разбросаны по разным районам города. Один из них располагался на невысокой возвышенности, поэтому получил «местное» название «Горка». Кира на полном ходу вбежала в приемный покой.

– Тут сына моего привезли! – набросилась она на молоденькую сестричку, испуганно смотревшую на нее, – что с ним? Он живой?

– Как фамилия? – сестричка раскрыла регистрационный журнал.

– Алеша, – машинально ответила Кира.

– Вы мне фамилию скажите, – настаивала девушка.

– Извините, Рождественский Алеша. Семнадцать лет. Почти.

Девушка провела пальчиком по строчкам.

– Он сейчас в операционной. Черепно-мозговая травма, перелом челюсти, открытый перелом ноги… – она подняла глаза на Киру. – Вам плохо? Может укольчик?

«Слава Богу, жив! Жив!» – Кира закрыла глаза. Тело ее как-то сразу обмякло, голову заволокло тяжелым серым туманом, в висках стучало: «Жив, жив, жив…»

Она очнулась от резкого запаха нашатырного спирта.

– Ну, вы меня и напугали, – медсестра выбросила использованную ватку в специальную ванночку, – врачи-то все в операционной, а вы тут падаете. Еле успела подхватить. Я же вам говорю, теперь уже все в порядке. Жить будет. Врачи у нас классные! Не волнуйтесь. Завтра сами увидите.

– Спасибо, – еле слышно прошептала Кира. – Можно я еще немного посижу, сил нет идти.

– Посидите, – добродушно ответила девушка. – Может, какая из наших машин в вашу сторону поедет, подбросит.

– Спасибо большое, – еще раз поблагодарила Кира и снова закрыла глаза.

* * *

Киру пустили в палату к сыну только на третий день. Травма оказалась достаточно серьезной, и он почти все это время был без сознания. Кира подошла к высокой неуклюжей кровати. Голова Алеши была вся забинтована, оставались только прорези для глаз. Одна нога в гипсе была приподнята на специальных подвесках, с обеих сторон стояли капельницы. «Рождественский Алексей Вениаминович», – прочитала Кира на перевернутой горлышком вниз поллитровой бутыли с лекарством. «Алексей Вениаминович», – повторила она про себя. – «Как взрослый». Да, вырос ее сын, ее Алешка. Он действительно уже взрослый, и ей придется с этим смириться. И, видимо, придется смириться и с тем, что в своей новой взрослой жизни он еще не раз будет пробивать лбом стену и прокладывать себе путь по тем дорогам, по которым она уже прошла в свое время. И все равно он будет идти по ним сам, веря только себе и своему опыту.

Кира с болью посмотрела на закрытые глаза сына, поцеловала синие опухшие пальцы туго забинтованной руки и вышла из палаты.

* * *

Май был в самом разгаре. Деревья щеголяли друг перед другом всеми оттенками свежей зелени. Распускалась сирень. В открытое окно больничной палаты свежий ветерок доносил задиристые трели развеселившихся птиц.

На скамейке перед окном сидела женщина и читала книжку.

– Мама! – откуда-то сбоку послышался детский крик.

Женщина повернула голову. По дорожке, держа за ручку мальчика лет пяти, шел молодой мужчина. В свободной руке у мальчика был небольшой букетик из одуванчиков. Женщина поднялась навстречу ребенку, и тот побежал к ней, рассыпая вокруг белые невесомые парашютики.

Кира почему-то вспомнила тот предновогодний снегопад, хлопьями падающий в темную декабрьскую бездну…

– Мамуль, о чем ты подумала? – услышала она за спиной голос Алеши.

– О нас, – ответила Кира, поворачиваясь к сыну.

– Не беспокойся за меня, – сказал Алеша, осторожно приподнимаясь на подушке, – я справлюсь. Обещаю тебе.

– Мальчик мой, – Кира взяла его за руку. – Будь счастлив!

– Обязательно, мамуль, – ответил, улыбаясь, Алеша. – А ты мне поможешь?

    Декабрь, 2002

Живем!

Папе посвящается

Зеркальный зал одного из самых престижных московских ресторанов зашелся в неугасимом веселом фрейлахсе. Хрустальные люстры под потолком сотрясались от этого огненного танца, сбрасывая с себя разноцветные искры, которые сыпались во все стороны и терялись в складках темно-синего бархата оконных портьер. Музыканты отчаянно трясли головами, и, если бы не инструменты, сами с удовольствием пустились бы в пляс. Привыкшие ко всему вышколенные официанты, ловкими профессиональными движениями меняя на столе закуски и приборы, не могли отказать себе в удовольствии посмотреть на этот вырвавшийся наружу вулкан безудержного веселья. Все гости от мала до велика, образовав большой круг и взявши друг друга за руки, подчиняясь все ускоряющемуся темпу, делали какое-то совершенно безумное количество движений в секунду, умудряясь при этом громко хохотать. Казалось, еще несколько мгновений, и вся эта скачущая толпа свалится в одну большую кучу.

Внезапно музыка прекратилась, и гости кинулись к столу, жадно осушая бокалы с водой, соками и всем, что могло утолить жажду.

– Ну и молоток же ты, Аркашка, – плотный раскрасневшийся мужчина со сбившимся набок галстуком колобком подкатился к юбиляру. – Ты, как всегда придумаешь чего-нибудь эдакого! Сколько лет тебя знаю – нисколечко не изменился! Молоток! Мы вот все ноем, ноем, что давно не встречались, а ты – раз, и пожалуйста. Вот, все мы здесь, как миленькие. Эй, Гога, Алик, – крикнул он в сторону стоявших неподалеку представительных мужчин, – идите сюда, арбатские шалопаи!

Мужчины, нисколько не смутившись данным им определением, заспешили навстречу друзьям, продолжая о чем-то увлеченно спорить.

– Аркашик, Ленчик, вот скажите, – начал высокий худощавый Гога, – помните, когда мы через всю улицу в окно Семке Когановичу кричали, нас в милицию поволокли, правда ведь, это было у Канадского посольства?

– Конечно, у посольства, – оживился Ленчик, поправляя галстук, – а что?

– Да вот, этот пижон, – продолжал Гога, показывая на Алика, – говорит, что у «Кремлевки». Я что из ума выживаю, что ли?

– Ладно, ладно, не кипятись, я и сам знаю, что у «Канадского», – широко улыбнулся Алик, поигрывая густыми черными бровями, – должен же я проверить твою память, Гогик. А вдруг на нее твои кругосветки оказали непоправимое влияние?

– Светки на него оказали влияние, а не кругосветки, – прогромыхал Ленчик, и друзья закатились громким смехом, обнимаясь и шутливо колотя друг друга.

– Эх, щас спою! – воскликнул Гога, кидаясь к лежащей на сцене гитаре.

Аркадий вопросительно посмотрел на музыкантов, отдыхающих за отдельно стоящим столиком и, получив немое разрешение руководителя ансамбля, тоже подошел к друзьям. А они уже расположились в привычном порядке: Гога настраивал гитару, Алик перебирал клавиши органолы, а Ленчик еле выглядывал из-за больших барабанов ударной установки.

Они играли громко, задорно, молодо, словно снова были там, в этом большом доме на одной из арбатских улочек, когда они еще могли позволить себе делать глупости, но уже не могли позволить делать подлости, когда поднимали на смех любого, кто обращал внимание на девушку, а потом всей гурьбой гуляли на свадьбе. Да много ли чего было! Главное, что теперь, на шестидесятилетнем юбилее их Аркашки они еще не потеряли способности и желания подурачиться.

– А теперь, Аркашик, твой выход, – Алик грациозно провел рукой по воздуху.