Олень стоял и, похоже, знал,
что от погибели не уйти ему.
Глаза черны, и кривятся губы –
улыбка смерти светла, как день.
«Давай его убивать не будем, – сказал я, –
пусть поживёт олень».
Но брат свой лук натянул упруго,
прищурил строгий раскосый глаз.
Олень стоял, и молчала тундра,
и всё смотрело вокруг на нас:
и камни, и мох, и морозный ягель
глазами хозяйки степей Луот.
«Давай мы его убивать не станем, – сказал я, –
пусть он ещё живёт».
Но брат отпустил наконечник пёстрый,
Стрелу отправив в олений глаз.
Над ухом свистнул холодный воздух.
Олень рванулся в последний раз.
Мой брат от радости засмеялся.
Луот сегодня была добра.
Остались целы рога и мясо.
Всё мясо – веже, рога – богам.
Да только сердце рвалось от боли.
Прошило голову остриё.
Я лёг и крепко оленя обнял.
«Прости, – сказал я, – прости его».
На тундру сумрак упал внезапно –
белёсый, стылый полярный дух.
Мой брат решил не спешить обратно,
заснул, прижав к себе верный лук.
И спит, вдыхая и выдыхая
на травах выстывший дым костра.
Во сне считает оленей в стае.
Ах, вот бы я мог спокойно спать!
Олень-дикарь околдован смертью.
Улыбка с мягких не сходит губ.
Лежит, очерчен седым рассветом,
как будто каменный древний дух.
Но что-то: вдох ли, дрожащий ветер
скользнул по коже и обдал льдом.
Олень поднялся – и в бледном свете –
мне по-людски улыбнулся он.
Прищурил глаз, перебрал ногами –
совсем живой, как у нас в стадах.
Луна взошла – подцепил рогами,
и мшисты были его рога.
Я крик давил у себя в грудине,
там вырос тёмный колючий лёд.
«Олень, – сказал я, – тебя убили,
а ты как будто ещё не мёртв.