Океания

Задумывались ли вы о причине существования данного вида – я сейчас про себя – столь долго, с момента заселения Творцом местных вод на пятый день от сотворения мира? Для чего кому-то видеть воочию смены рас, опускания и подъемы материков, перетекание великих вод, накрывающих вершины, попиравшие небеса, и обнажающих дно морское до самых глубоких расщелин? Многие виды сопровождали свои расы и с ними же и исчезали, но только один-единственный прошел все. Я есмь многотонная альфа и самая объемная омега. Творец не оставляет в своем мире место случайностям. Почему Он сотворил нас, и для чего мы вам?

Куда складываются вещи, необходимые вообще, но не нужные сейчас? Правильно – в хранилище. Кит и есть хранилище – хранилище человеческого опыта. Как такое возможно, спросите вы? Секундочку, вот только увернусь от торпеды, пущенной по ошибке мимо цели в меня (идут учения, молодые подводники пока только осваивают ультразвук), и объясню. Итак, я увернулся, торпеда, распугав косяк тунцов, прошла мимо цели, экипажу незачет, а мы можем спокойно продолжать. Вы совершаете какое-либо действие, любое, например, читаете эти строки. В тонком плане тут же формируется образ происходящего, голографический слепок, копия мира, и вот она отправляется в тонкоплановое хранилище, которое должно быть «привязано» к физическому телу. Туша большого объема и массы в глубинах океана – лучшее место, Бог никогда не ошибается. Вы возразите: а как же китобои? Но ведь и варвары сжигали библиотеки, причем огонь безвозвратно уничтожал опыт, изложенный на бумаге. Кит же, умирая телом, имеет возможность передать все, что несет в себе, другой особи. Квантовая картина мира не исчезнет, пока в морских глубинах есть хоть одно живое хранилище. Когда же настанет день умереть и ему, Творец найдет для всего накопленного новое место.

Но если у вас сложилось мнение, что киты – огромные плавающие чрева, набитые мудростью, а нередко и глупостью человечества, то это не совсем так. Мы – Совесть. Ее вибрации среди хранимых для кита слаще планктона, совесть – жизненная сила плавников, совесть – безудержная радость прыжка из воды, и совесть – главная тяжесть китовой души.

Кит всегда знал намерения китобоя, и когда совесть за жадность и глупость двуногих переполняла его, кит останавливался и подставлял спину под гарпун, принося себя в жертву. Вот только на что? На парики да на корсажи пускали китовый ус, сохраняющий в себе совесть. Не потому ли дышать было трудно дамам, а ворванью освещали улицы, по которым ходить было страшно из-за самих людей, да смазывали винты китов железных, убив для того живых? Знай же, Человек: когда Совесть переполняет кита, и не одного, стаей мы выбрасываемся на берег не для того, чтобы рукописи твои сжечь, но показать тебе, что вес совершенного тобой не выдерживает хранилище, – столь низкие вибрации имеет картина мира, столь тяжкие последствия готовишь себе впрок.

Прямо передо мной в толще воды завис человек. Он наблюдает за мной через прибор, я смотрю на него через слепок мира, который уже помещен в меня, как в хранилище. Если я обращусь к нему, он не услышит, только испытает беспокойство или страх. Человек искренне поражен моими размерами. Не знаю, чему удивляться, где он видел карликовые библиотеки? Наконец, закончив съемку, он начинает подниматься вверх, сокращая длину дорожки из пузырьков воздуха. Там, на поверхности, его ждет судно, которое, приняв на борт своего посланца, запустит винты и уберется восвояси, оставив мне тишину и Совесть.

Чуть позже человек распечатает снимки кита, отнесет их в издательство, и через неделю свет увидит очередной номер популярного журнала с моим портретом на обложке, и я через миг смогу рассмотреть себя со стороны. Мне чуть больше ста лет, в нашем роду долгожители: отец прожил две сотни лет, а дед лично сопровождал Колумба в Атлантике, стало быть, я в полном расцвете сил, и во мне полно места для слепков твоих деяний, человек, и для Совести.

А как с ней у тебя?

Бог и Торговец

Не быть тебе ни Богом, ни злодеем,

Но человеком, что меж них свой крест несет.

Впервые за много лет, а может, и за всю жизнь, Торговец людьми плакал. Здесь, на невольничьем рынке, он торговал, казалось, вечность и за это время повидал реки слез. Его товар всегда был слезоточив: рыдали матери, у которых забирали детей, дети, лишенные матерей, женщины, уводимые в гаремы на глазах своих мужей, мужчины, вмиг терявшие свои семьи. Но это были чужие слезы, и Торговцу казалось, он уже никогда не увидит собственных. Он ошибался…

Вчерашний товар был очень хорош. Пираты, постоянные поставщики, привели три десятка крепких мужчин. Это были матросы с испанского галиона, захваченного в южных водах. Все как на подбор: молодые, сильные, с отличными здоровыми зубами. Торговец щедро расплатился за такой товар, сразу прикинув, сколько получит сверху. В нагрузку пираты совершенно бесплатно всучили Торговцу старика-ацтека, который сам был закован в цепи раба испанцами. Матросы и сами толком не понимали, зачем их капитан, что ныне покоился на дне морском с дырой в черепе, тащит его в Испанию, но утверждали, что ацтек разговаривает на любом языке.

Торговец, через руки которого прошло все Средиземье и пол-Африки, неплохо знал арабский, тюркский, понимал испанцев и бритов. Он обратился к старику на арабском:

– Твое имя?

Ацтек совершенно без акцента ответил со спокойной улыбкой:

– У меня много имен.

Торговцу нередко попадались гордецы, не желавшие отвечать или даже принимать пищу. На этот случай у Торговца имелся Слуга – эфиоп огромного роста и недюжинной силы. Его плеть выписывала в воздухе невообразимые фигуры, прежде чем опуститься на спину несговорчивого раба, и язык молчуна сам вываливался изо рта вместе с воплями о пощаде. Самые стойкие становились нежнее щелка после знакомства со Слугой. Торговец посмотрел в сторону Слуги и, усмехнувшись, сказал:

– Назови любое.

– Я Бог, – не моргнув глазом, ответил ацтек.

Торговец кивнул Слуге, тот поднялся со своего места и направился к соляной ванне отмачивать жгуты воловьей кожи. Правильно подготовленное орудие обычно ускоряло договорной процесс. Пираты пересчитали причитающиеся им монеты и с хохотом направились в сторону порта, не желая тратить время на просмотр экзекуции. Вдруг один из рабов-испанцев заговорил:

– Когда старик сказал капитану, что он – Кетцалькоатль, боцман прижег его грудь запальным фитилем, старик даже не вздрогнул. За двадцать дней в океане он ни разу не просил еды и питья.

Торговец, не глядя на раба, едва различимо произнес:

– Кто захочет поговорить со мной, прежде окажет честь моему Слуге и подставит спину под плеть. Больше повторять не буду.

Испанец дернулся, обмяк и опустил глаза.

– Так, значит, в Египетских песках ты назвался бы Ра? – язвительно обратился к ацтеку Торговец.

– Ты сказал, – снова невозмутимо ответил старик. Подошел Слуга, поигрывая в руках страшным орудием и всем своим видом показывая: я готов, хозяин.

– Пять ударов, я думаю, будет достаточно, – сказал Торговец и достал из кармана халата веер. Становилось жарко.

Слуга схватил старика за шиворот, намереваясь сорвать остатки лохмотьев, прикрывавших его спину.

– Да не этому, – рассмеялся Торговец, – тому, – и он указал на испанца. Сам же он улегся на скамью, убранную персидским ковром, и, подпихнув под себя подушку, поманил пальцем ацтека. – Отчего же Бог выбрал такое никудышное тело?

– Бог волен выбирать, – был ему ответ.

– Отчего же Бог выбрал стать рабом?

– Раб, как и властитель, это одежда. Все одежды принадлежат Богу, одежда и есть Бог.

– А в моей «одежде» торговца невольниками тоже есть Бог? – усмехнулся Торговец.

– Во всякой одежде есть Бог, – снова был лаконичный ответ.

– Почему Бог не спас себя из одного рабства и тут же оказался в другом? – не унимался Торговец, очень уж хотелось «поймать» старика на неточностях.

– Бог хотел встретиться с тобой и выбрал такой Путь для встречи.

– Зачем? – Торговец привстал с подушки.

– Научить тебя плакать.

– Бог хочет заставить меня плакать?

– Не заставить – научить. Ты не умеешь плакать. Бог хочет увидеть твои слезы, но не от боли или обиды, а слезы сострадания. Ты получил одежду торговца, чтобы научиться сострадать.

После этих слов Торговец рухнул на подушки, сотрясаясь всем своим тучным телом. Сквозь смех он едва смог произнести:

– Бог желает видеть сострадающего работорговца. Эй, Слуга, добавь бедняге еще пять ударов, его стоны недостаточно сильны, чтобы расстроить меня.

Ацтек посмотрел на Торговца.

– Я вижу слезы в твоих глазах.

– Это от смеха, ты развеселил меня.

– Это от страха, – сказал ацтек.

– Чего же я боюсь, старик? – весело спросил Торговец. – Уж не тебя ли?

– Ты боишься Бога, это видно.

– Но Бог в тебе совсем не страшный. – Торговец успокоился и уселся на подушках, раб с опахалом принялся освежать хозяина.

– Ты боишься Бога в себе.