Перстень принцессы

– Мы уже знакомы с герцогом, – сорвалось с язычка у Генриетты, и она с лукавой улыбкой посмотрела на брата, избегая встречаться взглядом с королевой-матерью и стоящими за её спиной вельможами.

– Несомненно! – ещё шире улыбнулся Карл. – Но дорогая моя, тебе представили герцога только в качестве нашего почётного гостя. Я же представляю его тебе как военного атташе в свите посланника нашего дорогого кузена Людовика! И, – чёрные глаза загорелись в лукавой улыбке, тогда как на лице его младшей сестры проступил яркий румянец девичьего смущения. – И как свата от имени его высочества Филиппа герцога Анжуйского, брата короля Людовика, дофина Франции.

Раскрыв рот, чтобы ответить соответствующим этому случаю приветствием, Генриетта так и не смогла вымолвить ни слова. Она во все глаза смотрела на молодого человека, который склонился перед ней в почтительном поклоне, и испытывала при этом самые противоречивые чувства: начиная от долгожданной радости, что её, наконец-то, принимают за настоящую принцессу и более не обращаются к ней, как к малышке Анриетт, и, заканчивая невероятным, как ей казалось, разочарованием.

С чего бы? Филипп, каким она помнила его, был недурен собой, правда, он был чуть ниже ростом, чем Людовик… Или ещё ниже? Генриетта вдруг поймала себя на том, что сравнивала образ Филиппа с тем, кто был послан свататься к ней от его имени. И в её девичьем восприятии этот недавний незнакомец, а теперь представитель сватавшегося к ней жениха, бесспорно, выигрывал по сравнению с ним во всех отношениях. Благородство сквозило в его осанке, в высоком росте, в серо-голубых глазах, в правильных чертах лица. Даже его молчание было так многозначительно, что лучшие из ораторов Парламента не сумели бы высказаться точнее.

– Я полагаю, что ты хорошо помнишь герцога? – спросил Карл, и его веселье сразу же разрядило атмосферу, которая успела накалиться, словно перед неминуемой грозой.

– Мы… Мы не были близко знакомы с герцогом, – прошептала Генриетта, глядя в лицо де Руже во все глаза, но Карл ловко вернул разговор к теме сватовства Филиппа, так что эту неловкость заметили только королева-мать и сам герцог де Руже.

– Пустяки, моя дорогая! – поспешила загладить маленькую оплошность Генриетта-Мария и, в свою очередь, с чувством обняла дочь. – Вы ведь так прекрасно ладили с Филиппом. Вспомните, как вы танцевали в паре с ним в королевском балете!

Упоминание о столь любимых Людовиком балетах было особенно странно услышать именно из уст её матери Генриетты-Марии, которая во всеуслышание не раз критиковала королеву Анну Австрийскую и королевского министра Мазарини за то, что те попустительствовали пагубным увлечениям её августейших племянников, особенно же младшего из них – Филиппа.

– Да, матушка, – прошептала Генриетта, не до конца ещё осознав, что всё это происходит в действительности, и изменить ход событий никак не могли ни её слова, ни отсутствие желания и интереса сделаться герцогиней Анжуйской. Хотела ли она этого на самом деле? На секунду в серо-зелёных глазах вспыхнули яркие искорки её собственной воли, но так же быстро погасли, стоило Генриетте встретить посуровевший взгляд матери. Нет, принцессы, как и королевы, и даже как и сами короли, не решали подобные вопросы так, как им заблагорассудится. Следовало вспомнить печальный опыт её кузена Людовика, которого заставили переступить через собственные мечты и желания, буквально растоптать прекрасные и невероятно романтичные отношения с Марией Манчини, наступив на горло своей любви. О, как же она могла забыться настолько, что и думать перестала о том, что когда-то и для неё должен был настать тот час, когда за неё будет принято решение, которое изменит всю её жизнь!

– Что скажете, Минетт, котёнок мой? – ласково спросил Карл.

Глядя в его глаза, Генриетта тщетно задавалась вопросом о том, а был ли он готов принять её настоящее решение или все эти вопросы были заданы лишь для проформы?

– Ну конечно же, да, Ваше величество! – ответила вместо дочери Генриетта-Мария и махнула рукой, отдав пажам сигнал, чтобы те распахнули настежь двери гостиной.

– Минетт? – тихо позвал её Карл и заглянул в лицо сестры.

– Да. Кажется, да! – с трудом выдавила из себя Генриетта, повинуясь просьбе, сквозившей во взгляде брата.

– Ну вот и чудесно! О, я знаю, моя дорогая, что ты будешь счастлива! – воскликнул король и тут же обратился сразу ко всем. – Мы можем обсудить все детали позднее. А затем назначим дату венчания. Не волнуйся ни о чём, мой котёнок!

Но, судя по затравленному взгляду, каким Генриетта смотрела на Карла, она только что начала волноваться, и ужас от осознания всего происходящего начинал подбираться к её сердцу. Она кивнула брату и отступила на шаг, чтобы присесть в глубоком реверансе. Со всех сторон на неё были обращены взгляды, полные пустой торжественности и любопытства.

И только двое из присутствовавших в комнате смотрели на неё с неожиданным сожалением и даже сочувствием. Де Руже и Джордж Вильерс. Оба герцога стояли с понурыми лицами, словно только что перед ними обсуждали вести об утрате. В ту самую минуту Генриетта не поняла ещё значения всего, что переживала сама, и того, что могли означать эти взгляды, обращённые к ней. Да и оба молодых человека не сумели бы объяснить, отчего вдруг они почувствовали себя так, словно проиграли самое важное в жизни сражение.

– Ну что же! Это достойный тоста повод! – продолжал Карл, взяв на себя роль распорядителя празднования помолвки. – Герцог, подойдите же! Как представитель нашего дорого жениха, я прошу вас поднять бокал вместе с нами!

Внесли подносы с бокалами вина, по распоряжению короля не разбавленного водой даже для дам по столь особому случаю.

– За помолвку! – воскликнул Карл, и этот тост прокатился по анфиладе дворцовых залов, многократно повторяясь сотнями голосов ликующей толпы.

Глава 4. В сад!

Утро. Уайтхолл. Покои принцессы Генриетты

Всё прошло также стремительно, как и началось. Генриетте казалось, что она превратилась в куклу, такую же, как те, которых возили по ярмаркам для демонстрации новых фасонов платьев и причёсок. Вот её представили общественности, заставили повертеться вокруг себя, демонстративно расцеловали у всех на глазах, показывая личную нежную заботу о призе, торговаться за который прибыли французские послы. И всё!

Толпа придворных схлынула из гостиной вслед за королём так внезапно и быстро, что в один миг образовалась пустота. И звенящая тишина. Грохочущий звук запираемых створок дверей испугал её и заставил вздрогнуть. Это показалось ей похожим на грохот запираемой двери на выходе из подземелья.

– Это всё? – спросила Генриетта, и её голос прозвучал неестественно тихо и надломленно, как у послушной девочки, приученной танцевать, смеяться и читать наизусть стихи по приказу строгой воспитательницы.

– Всё? – не поняла её вопроса леди Уэссекс. – О нет! Это только начало, Ваше высочество! Поздравляю вас!

И тут же, словно по команде невидимого дирижёра, гостиную наполнил гомон весёлых и звонких девичьих голосов. Все наперебой высказывали слова восхищения, радости и даже личных надежд. Никто из них даже и помыслить не мог о том, что всё, чему они только что оказались свидетелями, в корне изменило жизнь юной принцессы. Но главное, что ни сам Карл, ни их матушка – вдовствующая королева Генриетта-Мария, ни королевские советники и министры – никто из них не сомневался в согласии принцессы в ответ на сделанное ей предложение руки и титула герцога Филиппа Анжуйского. Никто! И что лукавить, ведь даже и она сама не верила в то, что у неё была возможность ответить отказом.

Теперь же, рассеянно кивая в ответ на щебетание подруг и статс-дам, спешивших лично коснуться её руки и высказать свои поздравления, Генриетта перебирала в уме все возможные плюсы и минусы в облике и характере принца Филиппа такого, каким она его помнила.

– Ах, душа моя! Неужели это правда? – голосок Фрэнсис Стюарт прозвучал особенно тепло и дружески в общем хоре поздравлений, но в глазах сквозило неподдельное беспокойство.

– Да, – удержав её за руку, Генриетта вяло улыбнулась в ответ, даже не пытаясь скрыть проступившую на лице кислую мину недовольства.

– Но вы же могли отказаться? – вспыхнула Стюарт, осознавая всю скандальность такого вопиющего и дерзкого предположения.

– Нет, моя дорогая. Этого я не могу сделать. У меня же нет на это никакого права!

– Чушь! Разве мы не вольны выходить замуж только за тех, кого сами выберем? О, Анриетт, ведь вы же принцесса!

– Вот именно! – строгое восклицание подошедшей к ним леди Уэссекс пресекло крамольные речи. – Вам, милочка, рано ещё рассуждать о том, как вольны поступать принцессы, а как – нет, – суровый тон напомнил бы любой другой о её месте, но только не малышке Стюарт, которая с детских лет воспитывалась вместе с принцессой, хотя, в отличие от Генриетты, так и не получила столь же строгого воспитания.

– Идём! – шепнула Генриетта и потянула подругу за руку к выходу в личные покои. – Дамы, я всех благодарю! У меня немного кружится голова, и я хочу отдохнуть.

Это проявление недомогания и слабости было тотчас же воспринято как положительный знак того романтичного волнения, которое каждая из присутствовавших девиц и дам мечтали испытать хоть разок в своей жизни. По гостиной прокатилась лёгкая волна шелеста платьев, и все дамы чинно присели в реверансе вслед удаляющейся к себе принцессе.

***

– Если вам плохо, то, может, следует послать за доктором? – неуверенно предложила мисс Стюарт, как и все остальные дамы, приняв головокружение у Генриетты за чистую монету.

– Да что ты! Тогда мне и вовсе покоя не будет, – отмахнулась та и присела на скамеечку возле окна. – Я просто не нашла другого способа отделаться от них.

– Понятненько, – с облегчением отозвалась Фрэнсис и плюхнулась на край широкой постели. – Что будем делать?

– Я хочу прогуляться!

– Но там же сыро! И холодно к тому же, – поморщила свой носик Фрэнсис.

Выросшая во Франции, она так и не успела привыкнуть к сырости, круглогодично царившей в английских садах и даже во дворцах. А не прекращающиеся метели и дожди и вовсе нагнетали на юное создание смертельную тоску.

– Наденем плащи с капюшонами. И да! У нас ведь есть муфточки! Те, что Карл подарил нам обеим к Рождеству.

– Но за ними нужно идти в гардеробную. Заметят же, – напомнила Стюарт.

– А если ты пойдёшь одна, то никто не обратит внимания, – резонно заметила на это Генриетта. – Знаешь, придворные всегда замечают только то, что им выгодно или удобно. И никому не хочется тревожиться попусту.

– Ладно, я рискну! – выказала толику храбрости Стюарт и осторожно выскользнула из комнаты через неприметную дверь для прислуги.

Как только она вышла, Генриетта в раздумьях присела за секретер, достала из одного из ящичков небольшой альбом, в который она записывала личные мысли и впечатления. Вслед за альбомом она выложила на крышку секретера прибор для письма. Когда ей было не по себе или жизненные перипетии вызывали слишком много мыслей, сомнений или вопросов, она привыкла записывать их в альбом, доверяя листам бумаги, изготовленной из хлопка, свои самые сокровенные размышления. У неё не было уверенности в том, что никто не смог бы прочесть их, но для того, чтобы заглянуть в этот альбом, необходимо было знать о его существовании, и, кроме того, отыскать ключ от ящичка, в котором он был заперт. По своей наивности или же не сделавшись ещё подозрительной к собственному окружению, Генриетта даже не предполагала, что кому-нибудь могла прийти в голову кощунственная мысль посягнуть на её личный мир.

Обмакнув перо в чернильницу, она задумчиво посмотрела в окно на голые ещё после зимы ветки деревьев и красный, блестевший от сырости гравий на дорожках. Что-то определенно взволновало её этим утром. И она знала, что это было не переданное ей с помпезными речами и фанфарами предложение руки и титула Филиппа Анжуйского. Нет, что-то взволновало её до того, как Карл явился в её покои. И началось это в тот самый момент, когда два молодых человека застали её огорчённой до слёз и топающей ногами у дверей в зал Совещаний.

Но кто из них вызывал в ней это необъяснимое, невероятно волнующее в глубине души чувство? Джордж Вильерс? Его обаяние не оставляло равнодушной ни одной из придворных дам, и это был общепризнанный факт. К тому же он решительно и настойчиво выражал своё очарование принцессой. Но он ли был тем, кто внёс первые нотки волнения в её душе? Или этим человеком был молчаливый и сдержанный генерал, которого Джордж представил ей?