Созвездие разбитых сердец

Бердянский заложил руку за спину, по-гусарски поклонился и, не говоря ни слова, не давая Марии никаких подсказок, повел ее в жестком и страстном ритме аргентинского танго. И одобрительно покивал, когда она мгновенно подстроилась, подхватила и пошла за ним с безупречной точностью движений… Вышло так слаженно, словно они вместе протанцевали уже бог знает сколько дней.

«Вот это да… ну а если вот так?» – Павел сменил ритм, и танго перетекло в румбу, румба в милонгу, милонга – в пасадобль, и Мария без малейшего напряжения летела за ним, будто слушала у себя в голове ту же мелодию, и безошибочно считывала рисунок танца, включаясь в него со всей страстью настоящей профессиональной танцовщицы. И то, что из одежды на ней были только лифчик и джинсы, а на самом Бердянском – вообще одни плавки, нисколько не портило ни настроения, ни танцевальной импровизации, как она есть.

Пока они таким своеобразным способом разминались перед поездкой в театр, Павлу внезапно пришла в голову сцена, которая так и просилась в дивертисмент.

– Слуууушай, а это будет просто находка! – он внезапно остановился и, поймав Марию в объятия, притянул ее к себе:

– Обещай, что согласишься сегодня мне подыграть, и я расскажу тебе, что и как делать…

Она посмотрела на него и, улыбнувшись, кивнула:

– Конечно, Паша… Что ты придумал? Рассказывай, а то я умру от любопытства!

***

В театр они вошли вместе, но в фойе все-таки разбежались: Павлу нужно было переодеться, потому что Войновский назначил прогон в костюмах – «чтобы не расслаблялись!» – а Мария, несмотря на официальный отгул, решила хотя бы показаться в кафе. Ей было страшно неудобно перед Илоной и особенно перед Фаей… наверное, нужно объясниться по-честному, и заодно пообещать «проставиться». По опыту, торт из «Праги» и бутылка мартини очень помогали разрешать недоразумения.

Она понимала, что шила в мешке не утаишь, что про ее отношения с Бердянским скоро станет известно даже мышам в подвале и голубям на чердаке. Наверняка недалек и тот счастливый момент, когда актрисы (а может быть, и актеры…) раскусят «диверсантку», начнут строить ей козьи морды и устраивать пакости разной степени безобидности; но именно поэтому Мария хотела сохранить хотя бы какое-то подобие нормальных отношений с «театральным пролетариатом». В конце концов, Лина, Илона, и София -Ромовая баба, и Света с кухни, и рабочие сцены – да все, кроме Фаи и Вишняускаса – с первого дня относились к ней по-доброму. Хорошо бы так было и в дальнейшем…

Павел обозвал ее дурочкой и довольно безапелляционно потребовал:

– Будь в зале ровно в одиннадцать! И без глупостей! – и она обещала, но опоздала на несколько минут… из-за Нины Муравьевой, которая перехватила ее у входа.

Прима напала сразу, не дав даже сгруппироваться:

– Привет, а ты что, сегодня снова с тряпками будешь по сцене елозить? Может, позже зайдешь, пока не пришлось опять за летающими ведрами побегать?

– Привет. Нет, сегодня у меня здесь другие задачи.

– Это еще какие-такие задачи? – Нина округлила глаза и стала похожа на удивленную сову.

– Ммммм… Я и сама не знаю, если честно. Лучше спроси у Антона Войновского. Или у Бердянского… это была их идея.

Мария готова была проклинать свою чувствительность и тонкую кожу, но ничего не могла поделать с румянцем, мгновенно залившим щеки. Она ни в чем не была виновата, и все же под прокурорским взглядом одной из ведущих актрис – и бывшей (возможно, бывшей) любовницы Павла – ощущала себя как пойманная воровка.

Нина сморщила нос, будто бы учуяв неприятный запах, а на самом деле уловив явственный оттенок Пашкиного одеколона, идущий от внезапно появившейся у нее соперницы, и покачала головой:

– Да уж, «узнаю брата Колю»! Ну надо же, ничего оригинальнее не выдумал, как притащить в зал буфетчицу, с которой всю ночь в постели кувыркался… Я тебе могу только посочувствовать, дорогуша, он тот еще скот и любитель злых розыгрышей. Знай, чего бы он там на тебе ни наобещал, ничегошеньки не исполнит! Так, подразнит только слегка, чтобы ты за ним еще побегала какое-то время, а потом пошлет… на хутор бабочек ловить.

И притворно-сочувственно вздохнула, придав совершенно определенный смысл появлению на репетиции новой пассии Павлика-журавлика, как всегда парящего где-то в небесах, на недосягаемой для нее самой высоте.

– Это все, что мне следует знать прямо сейчас? – Мария скрестила на груди руки, чтобы унять дикое желание вцепиться когтями прямо в ухоженное кукольное личико актрисы.

– Нууу… зависит от того, что ты уже знаешь про нашего милого Павлушу… Я бы могла тебе мнооого всякого порассказать, да некогда, Антон уже в зале, слышишь? Он не любит, когда кто-то посторонний у него за спиной торчит, так что раз уж ты пришла на этого кобеля Бердянского поглазеть, сиди на галерке тихо, как мышка. Поняла?

Марии захотелось спросить: «Иначе что?» – но лезть в бутылку прямо сейчас было крайне неумно, и она, играя дурочку, покладисто кивнула:

– Поняла.

– Смотри-ка, а ты оказывается умнее, чем я думала. – Нина довольно улыбнулась и хотела еще что-то добавить, но тут из зала донесся раскатистый бас Минаева, поющего в нарочитой «церковной» манере, подобно протодьякону, произносящему ектению:

– Ой, горе мне, горе, горе мне, тоскааааааа!

Только мне поможет дубовая доскаааааа! – и тут же вступил «золотой баритон» Бердянского:

– ЗАчем же я жЕнился, зАчем мне жена?

Я свою соседушку за ночь три разА!

За ним снова пробасил «протодьякон» – укоризненно, как будто грешника увещевал:

– ЗАчем же ты жЕнился, зАчем дуру брал?

И к «ектении» присоединился уже целый смешанный хор мужских и женских голосов:

– Лучше б обвенчался с которою гулял!

Звучало все это настолько же красиво, насколько и комически, и пение прервалось взрывом громового хохота. Мария, как ни мало располагала ситуация, тоже не смогла удержать смеха:

– Пааашка… – у нее не возникло ни малейшего сомнения, что хулиган-Бердянский нарочно подговорил Минаева спеть именно эту песню – ведь не далее как сегодня утром она рассказывала ему забавный эпизод, произошедший с ней в бытность студенткой Института культуры, на экзамене по русскому народному танцу…

Она взглянула на Нину и как ни в чем не бывало предложила:

– Пойдем? – но прежде чем успела открыть дверь зрительного зала, та сама распахнулась, и на пороге возник Антон Войновский, собственной персоной:

– Так, это что еще за опоздания? Начало в одиннадцать, сейчас уже одиннадцать ноль три! Сеньоры, извольте поторопиться: все уже в сборе… Мария, ты пришла, отлично, пока посиди в партере, присмотрись. Муравьева, а почему без костюма-то? Сказал же, сегодня полный прогон! Полный! Пять минут тебе на переодевание!

Нина злобно взглянула на Марию и, резко развернувшись, ушла в костюмерный цех, а Войновский спустился к сцене и, несколькими хлопками призвав актеров к тишине и вниманию, скомандовал:

– Так-с, други мои, начинаем сегодня с Утёсова, далее импровизируем под микс! Готовы? Вперед! Музыку!

Звукотехник врубил фонограмму, зазвучал голос маэстро в оригинале, и парни, рассредоточившись по сцене в исходных позициях, начали прогон. Бердянский в наряде матроса-черноморца – брюках-клеш, тельняшке и бескозырке, лихо заломленной на затылок, выступил на первый план и задавал остальным темп и задорный стиль танца-«яблочка», с коленцами и выразительной пантомимой: выворачиванием пустых карманов на соответствующих строках известной песни про кучерявый чубчик.

Смотрелся он потрясающе… Мария, вцепившись в бархатные подлокотники кресла, с первых тактов забыла, как дышать, и пожирала любовника горящим взглядом, жалея, что не может стать его тельняшкой, бескозыркой или даже брюками-клеш… особенно клешами! Оххххх, это же надо – от природы иметь такие длинные, стройные, сильные ноги, и уметь ими пользоваться не только для ходьбы. А талия?.. Мыслимо ли, чтобы у мужика была такая гибкая талия, при идеальных узких бедрах, широченной груди и плечах… Таких красавцев Мария видела прежде только в Испании, но, положа руку куда угодно, Павел Бердянский был в сто, в тысячу раз красивее любого из них, и даже всех вместе взятых! Глаза у него сияли, как звезды, как два темных алмаза, а длиннющие ресницы, казалось, насквозь прокалывали сердце… и губы… ммм… губы… Когда он улыбался ей, и смотрел на нее таким же горящим взглядом – Мария уплывала, против воли вспоминая, и даже чувствуя, что эти губы – и язык… – делали с ней несколько часов назад, на ее собственной кровати…

Павел танцевал «яблочко», а потом «цыганочку», и что-то вроде хорнпайпа, ей же казалось, что она смотрит стриптиз с полным обнажением…

«Аааааах, Паша… Пашааа…» – она даже пожалела, что села в первый ряд, и, ерзая в кресле, чувствовала себя девочкой-фанаткой – без всяких «с вашего позволения» – готовой прыгнуть на сцену по одному взгляду своего кумира, и отдаться ему где угодно, в любой позиции…

Сбоку на нее неодобрительно смотрела актриса средних лет, игравшая, вероятно, мать Бени Крика, но Марии было все равно. Она прижала ладони к губам и послала Павлу поцелуй.

«Паша, я люблю тебя!…» – и тут громадный Минаев неожиданно прянул вперед и сделал вид, что «ловит» не ему предназначенный поцелуй… Мария даже вскрикнула от такого афронта! – а Минаев резко сменил тональность, оттолкнул Бердянского, и, указывая на него красноречивым жестом, густейшим басом затянул под новую минусовку:

– Он капитаааан, и родина его – Марсееель…

Павел будто бы только и ждал, что этой музыкальной композиции про девушку из Нагасаки… Он легко спрыгнул в зал, подбежал к Марии и, поймав ее за руку, потянул за собой на сцену. Там они оказались чуть позади поющего Минаева, он сел за столик, заставленный реквизитом, а Мария, помня, о чем они договорились, взяла поднос и сделала вид, что убирается… Она двигала бутылки, переставляла стаканы, бестолково роняла тарелки, то и дело мешая красавцу-матросу предаваться ностальгическим воспоминаниям.

В зале, в той части, где сидели актеры, не занятые в дивертисменте, послышался смех и сперва осторожные, а затем и более громкие одобрительные хлопки.