Ким

– Бог знает! – весело сказал Ким. – Его тон мог бы, пожалуй, обмануть Махбуба Али, но с «врачевателем жемчуга» он не достиг этого результата.

– Правда, Бог знает, но я хотел бы знать, что думаешь ты.

Ким искоса взглянул на собеседника, взгляд которого умел заставить говорить правду.

– Я, я думаю, что я буду нужен ему, когда выйду из школы, но, – доверчиво проговорил он, видя, что Лурган-сахиб качает одобрительно головой, – я не понимаю, как он может носить разные одежды и говорить на разных языках?

– Позже узнаешь многое. Он пишет рассказы для некоего полковника. Он пользуется большим почетом только в Симле, и замечательно, что у него нет имени, а только число и буквы – таков обычай у нас.

– И голова его оценена так же, как голова Мах… всех других?

– Нет еще, но если бы сидящий здесь мальчик дошел – взгляни, дверь открыта! – до некоего дома с выкрашенной в красный цвет верандой, стоящего позади бывшего театра на нижнем базаре, и шепнул бы через ставни: «Хурри Чендер Мукерджи в прошлом месяце принес неверные известия» – этот мальчик мог бы набить свой пояс рупиями.

– Как много? – быстро спросил Ким.

– Пятьсот, тысячу – сколько запросить.

– Хорошо. А как долго мог бы прожить этот мальчик после того, как сообщит эти вести? – Он весело улыбнулся прямо в лицо Лургану-сахибу.

– А! Об этом нужно хорошенько подумать. Может быть, если бы он был очень умен, то прожил бы день, но не ночь. Ни в каком случае не прожил бы ночи.

– Так какое же жалованье получает этот человек, если голова его ценится так дорого?

– Восемьдесят, может быть, сто, может быть, сто пятьдесят рупий. Но жалованье играет тут самую маленькую роль. Время от времени Господь дозволяет родиться людям – ты один из них, – которые любят ходить повсюду, рискуя жизнью, и узнавать новости. Сегодня это делается ради отдаленной цели, завтра касается какой-нибудь неизвестной горы, а на следующий день – живущих близко людей, сделавших какую-нибудь глупость против государства. Таких душ очень мало, из них самых хороших наберется штук десять. Среди этих десяти я считаю Хурри, и это удивительно. Как велико и увлекательно должно быть дело, если оно может придать смелость даже сердцу бенгальца!

– Верно. Но дни проходят для меня медленно. Я еще мальчик и только два месяца тому назад научился писать по-английски. А читаю и теперь еще плохо. И пройдет много-много лет, прежде чем я поступлю на службу.

– Имей терпение, Всеобщий Друг. – Ким вздрогнул при этом обращении. – Как бы я хотел иметь твою молодость, так огорчающую тебя! Я испытывал тебя в разных мелочах. Это не будет забыто в моем донесении полковнику Крейтону. – Вдруг с глухим смехом он перешел на английский язык: – Клянусь Юпитером! О'Хара, я вижу в тебе много хороших задатков, но смотри, не возгордись и не болтай! Ты должен возвратиться в Лукнов, быть хорошим мальчиком, прилежно учиться. На следующие каникулы можешь, если захочешь, вернуться ко мне. – У Кима вытянулось лицо. – Ведь я же говорю, если захочешь. Я знаю, куда тебе хочется идти.

Через четыре дня для Кима с его маленьким чемоданом было куплено заднее место в общественном экипаже, отправлявшемся в Калку. Спутником его оказался китообразный бенгалец. Укутав голову большой шалью с бахромой и подогнув толстую левую ногу в ажурном чулке, он сидел, дрожа и ворча на утреннем холоде.

«Как мог этот человек стать одним из нас?» – думал Ким, смотря на жирную спину своего спутника, когда они тряслись по дороге. И это размышление вызвало в нем целый ряд приятных мечтаний. Лурган-сахиб дал ему пять рупий – щедрый дар – и обещал свое покровительство, если Ким будет стараться. В противоположность Махбубу Лурган-сахиб говорил очень определенно о награде за послушание, и Ким был доволен. Если бы он мог, как Хурри, иметь свою букву и номер и если бы голова его была оценена! Со временем он будет таким же, а может быть, и больше того. Со временем он может быть так же велик, как Махбуб Али! Областью его странствований будет половина Индии. Он будет следить за королями и министрами, как следили в былое время за агентами и комиссионерами Махбуба Али.

А теперь предстояло возвращение в школу св. Ксаверия, и нельзя сказать, чтобы это было неприятно ему. Там будут новички, к которым можно относиться снисходительно, будут рассказы о приключениях во время каникул. Молодой Мартин, сын владельца чайной плантации в Манипуре, хвастался, что пойдет на войну с настоящим ружьем. Может быть, но, наверное, он не перелетел через половину двора перед дворцом в Патиале от взрыва фейерверка, и, наверно, он… Ким начал рассказывать себе историю всех своих приключений за последние три месяца. Он поразил бы учеников школы св. Ксаверия – даже самых взрослых, тех, что уже брились – своими рассказами, если бы это было дозволено. Но, понятно, об этом не могло быть и речи. В свое время голова его будет оценена, как уверял Лурган-сахиб, а если он будет глупо болтать, то никогда этого не случится. Полковник Крейтон отвергнет его, и ему придется подвергнуться гневу Лургана-сахиба и Махбуба Али на то короткое время жизни, что останется ему.

– Итак, я потерял бы Дели ради рыбы, – убеждал он себя философской пословицей. Оставалось только забыть свои каникулы (всегда можно выдумать какие-нибудь приключения) и – как сказал Лурган-сахиб – работать.

Из всех мальчиков, торопившихся в школу св. Ксаверия, не было ни одного, более исполненного добродетельных намерений, чем Кимбалль О'Хара, трясшийся по дороге в Умбаллу позади Хурри Чендера Мукерджи, который значился по книгам одной из секций этнологического отдела межевого департамента под буквой R.17.

На случай, если бы Ким нуждался в поощрении, он получил бы его от бабу. После основательного обеда в Кальке Хурри говорил непрерывно. Ким отправляется в школу? Тогда он, магистр философии Калькуттского университета, объяснит мальчику все преимущества образования. Можно получить хорошие отметки, если изучить с должным вниманием латынь и сочинение Уордсворта «Экскурсия» (все это было так же непонятно Киму, как греческий язык). Французский язык также необходим, и лучше всего научиться ему можно в Чандернагоре, вблизи Калькутты. Можно также далеко пойти, если обратить серьезное внимание – как он и сделал – на пьесы под названием «Лир» и «Юлий Цезарь», о которых часто спрашивают экзаменаторы. «Лир» не так переполнен историческими намеками, как «Юлий Цезарь». Эта книга стоит четыре анны, но ее можно купить подержанную, на базаре, за две. Еще выше Уордсворта, или знаменитых авторов Берка и Хара, стоит искусство и наука измерений. Мальчик, сдавший экзамен по этим отраслям науки, – для которых, между прочим, не существует особого руководства – может, просто проходя по стране с компасом, ватерпасом и верным взглядом, набросать карту этой страны, которая может быть продана за большую сумму серебром. Но так как иногда бывает неудобно носить межевые цепи, мальчику хорошо бы знать размер своего шага так, чтобы в случае недостатка «побочной помощи», как выразился Хурри Чендер, он все-таки мог бы рассчитать расстояния, которые проходит. Чтобы знать путь в тысячу шагов, по опыту Хурри Чендера, нет ничего лучше четок в восемьдесят одну или сто восемь бусин, потому что это «можно разделить и подразделить на много кратных и некратных чисел». Среди громкой, бессвязной болтовни на неправильном английском языке Ким уловил общую нить, которая очень заинтересовала его. Вот новое ремесло, знание которого может очень хорошо уложиться в голове человека, и, глядя на обширный мир, развертывавшийся перед ним, Ким думал, что чем больше дать его, тем лучше.

Проговорив около полутора часов, Хурри сказал:

– Надеюсь когда-нибудь официально познакомиться с вами. Ad interim – если мне позволено это выражение – я дам вам ящичек с бетелем; это очень ценная вещь, и четыре года тому назад стоила мне две рупии. – Это была дешевая медная вещица сердцеобразной формы с тремя отделениями для любимого индусами бетеля, известки и прочих принадлежностей и, кроме того, наполненная маленькими пузырьками. – Это вам в награду за то, как вы представили святого человека. Видите ли, вы так молоды, что думаете, что вечны, и не заботитесь о своем теле. Очень вредно захворать во время исполнения какого-нибудь дела. Я сам очень люблю всякие снадобья, и они годятся и для лечения бедных людей. Это хорошие, одобренные правительством снадобья – хинин и т. п. Я даю вам это на память. Теперь прощайте. У меня есть важное частное дело в стороне от дороги.

Он вылез из экипажа на дороге в Умбаллу, бесшумно, словно кошка. Нанял проезжавшую повозку и уехал. Ким не нашелся сказать ему ни слова и только вертел в руках медный ящичек с бетелем.

Ход воспитания и образования ребенка мало кого интересует, кроме его родителей, а, как известно, Ким был сирота. В книгах школы св. Ксаверия значится, что отчет об успехах Кима посылался в конце каждого учебного года полковнику Крейтону и отцу Виктору, от которого аккуратно поступала плата за учение. В тех же самых книгах отмечается, что он выказывал большие способности в математических науках и черчении карт и получил награду («Жизнь лорда Лоуренса» в переплете из телячьей кожи, два тома – девять рупий восемь анн). В том же году он играл в числе одиннадцати воспитанников школы св. Ксаверия против Аллигурского магометанского колледжа; в то время ему было четырнадцать лет десять месяцев. Ему еще раз привили оспу (из этого мы можем заключить, что в Лукнове была опять эпидемия оспы) примерно в то же время. Заметки карандашом на полях старого списка указывают, что Ким был много раз наказан за то, что «разговаривал с неприличными личностями», а один раз был приговорен к строгому наказанию за то, что «отлучился на день в обществе уличного нищего». Это случилось тогда, когда он перелез через ворота и на берегу Гумти целый день умолял ламу позволить ему сопровождать старика в его путешествии в следующей вакации – хоть один месяц, недельку. Лама был тверд, как сталь, и уверял, что еще не пришло время. Обязанность Кима, говорил лама, пока они ели пирожки, заключается в том, чтобы познать всю мудрость сахибов, а потом он посмотрит. Дружеская рука, вероятно, отвратила бич несчастья, потому что шесть недель спустя Ким выдержал экзамен по элементарной топографии «с большим успехом». В это время ему было пятнадцать лет и восемь месяцев. После этой заметки в книгах о нем не упоминается. Его имя не стоит среди списка тех, кто в этом году поступил на низшие должности в межевой департамент или в таможню. Против его имени значится: «Выбыл по соглашению».

Несколько раз в течение этих трех лет в храме джайнских жрецов в Бенаресе появлялся лама, несколько похудевший и слегка пожелтевший, но такой же кроткий и непорочный, как прежде. Иногда он приходил с юга из Тутикорина, откуда удивительные огненные лодки направляются на Цейлон, где есть жрецы, знающие язык нали; иногда с сырого, зеленого запада, где тысячи труб хлопчатобумажных фабрик окружают Бомбей; а один раз с севера, куда он прошел восемьсот миль, чтобы поговорить один день «с хранителем изображений» в Доме Чудес. Он возвращался в свою келью из холодного резного мрамора – священнослужители храма были добры к старику, – отмывался от дорожной пыли, молился и отправлялся в Лукнов по железной дороге, в третьем классе, так как привык уже к этому способу передвижения. Когда он возвращался, то, как заметил его друг «Ищущий» главному жрецу, он переставал на некоторое время оплакивать потерю своей Реки или рисовать чудные картины Колеса Всего Сущего, а предпочитал говорить о красоте и мудрости некоего таинственного челы, которого не видел никто из живших при храме. Да, он прошел по следам Благословенных Ног по всей Индии. (Хранитель музея до сих пор владеет удивительным отчетом о его странствованиях и размышлениях.) Для него в жизни не оставалось ничего более, как найти Реку Стрелы. Но в видениях ему было указано, что нельзя рассчитывать на успех этого предприятия без того, чтобы с искателем не было определенного челы, который и может довести дело до счастливого конца. Он полон мудрости – той мудрости, которая присуща седым хранителям изображения. Например… (тут на сцену появлялась тыквенная бутылка с табаком, молчание воцарялось среди добродушных жрецов, и начиналось повествование).

– Давным-давно, когда Девадатта был владыкой Бенареса, – слушайте все, что говорит Джатака, [14 - Джатака написал комментарии к жизни Будды на языке нали в V веке, на Цейлоне.] – охотники его поймали слона, надели на него тяжелые кандалы. Слон, с ненавистью и яростью в сердце, пробовал освободиться от них, бросился в лес к своим собратьям-слонам и просил разбить кандалы. Один за другим пробовали слоны сделать это своими сильными хоботами, но безуспешно. Наконец, они выразили мнение, что кольца нельзя сломать. А в чаще лежал новорожденный, мокрый от испарины однодневный слоненок, мать которого умерла. Скованный слон, забыв свои собственные муки, сказал: «Если я не помогу этому сосунку, он погибнет под нашими ногами». И он встал над юным существом, образовав своими ногами ограду против несущегося стада. Он попросил молока у одной добродетельной коровы. И слоненок процветал, а скованный слон был руководителем и защитником слоненка. Но до полного расцвета жизни слона – слушайте вы все слова Джатаки! – нужно тридцать пять лет, и в течение тридцати пяти дождей скованный слон заботился о маленьком, и все это время цепь впивалась в его тело.

Однажды молодой слон увидел полувросшее в тело слона кольцо и, повернувшись к старшему, спросил: «Что это?»

«Это мое горе», – ответил тот, кто заботился о нем. Тогда первый поднял хобот и в одно мгновение уничтожил кольцо, сказав: «Пришло назначенное время». Так добродетельный слон, терпеливо ожидавший своего освобождения и творивший добрые дела, был освобожден в назначенное время тем самым детенышем, защитить которого он свернул в сторону, – слушайте все! То говорит Джатака, потому что осел был Ананда, [15 - Любимый ученик Будды.] а молодой слон, разбивший кольцо, никто другой, как сам Господь наш.

Потом он кротко покачивал головой и доказывал, перебирая звякавшие четки, как этот слон был свободен от греха гордости. Он был так же смирен, как один чела, который, увидев, что его учитель сидит в пыли за «Вратами знания», перескочил через ворота (хотя они были заперты) и прижал к сердцу своего учителя на виду у гордого города. Велика будет награда такого учителя и такого челы, когда наступит для них время вместе искать освобождения.

Так говорил лама, расхаживая взад и вперед по Индии тихо, словно летучая мышь. Грубая на язык старая женщина в доме, стоявшем среди фруктовых деревьев, позади Сахаруппора, почитала его, как женщина почитает пророка, но не могла залучить его к себе за стены дома. Он сидел в своем помещении на заднем дворе среди воркующих голубей, а она, сбросив бесполезное покрывало, болтала о духах и дьяволах Кулу, о не родившихся внуках и о смелом на язык мальчишке, разговаривавшем с ней на месте отдыха. Однажды он забрел один с Большой дороги, что ниже Умбаллы, в то самое селение, в котором жрец намеревался опоить его. Но милосердное небо, охраняющее лам, направило его в сумерки, по полям, к дверям дома старого воина. Тут чуть было не произошло большое недоразумение. Старый воин спросил ламу, почему Всеобщий Друг один прошел тут только шесть дней тому назад.

– Этого не может быть, – сказал лама. – Он отправился к своему народу.

– Он сидел вон в том углу пять вечеров тому назад и рассказывал разные веселые истории, – настаивал хозяин. – Правда, он исчез довольно неожиданно после глупого разговора с моей внучкой. Он сильно вырос, но все тот же Всеобщий Друг, что принес мне точную весть о войне. Разве вы расстались?

– Да и нет, – ответил лама. – Мы… мы не совсем расстались, но для нас еще не настало время идти по Пути. Мы должны ждать.

– Все равно, но если это был не тот мальчик, то почему он постоянно говорил о тебе?

– А что говорил он?

– Нежные слова – сотни тысяч нежных слов: что ты ему отец и мать… Жаль, что он не поступает на службу королевы. Он бесстрашен.

Эти новости удивили ламу, который не знал, насколько строго Ким придерживался условия, высказанного им Махбубу Али и, может быть, утвержденного полковником Крейтоном.

– Не удержать молодого пони от игры, – сказал барышник, когда полковник заметил, что бродяжничество по Индии в свободное время – нелепость. – Если ему не позволят приходить и уходить, когда ему хочется, он обойдется и без разрешения. А кто поймает его тогда? Полковник-сахиб, только раз в тысячу лет родится лошадь, такая пригодная для игры, как наш жеребенок. А нам нужны люди.

Глава десятая

Ваш сокол, сир, для привязи велик. Он – не птенец,

А взрослый, на свободе уж давно летавший,

Он волю уж опасную изведал. Будь он мой,

Как мне принадлежит перчатка эта,

Его б я отпустил на волю. Полный силы,

Он оперен совсем, он мужествен, красив и смел.

Простор небес, что создал Бог для вольной птицы,

Ему вернете. И кто тогда его посмеет тронуть?

    Старая комедия

Лурган-сахиб говорил не так прямо, но его совет совпадал с советом Махбуба, и результат оказался благоприятным для Кима. Теперь он уже не покидал города в туземной одежде, а узнавал, где находится Махбуб, писал ему письмо, направлялся в лагерь Махбуба и переодевался там под опытным взглядом патана. Если бы маленький ящик с красками, который он употреблял в учебное время для черчения карт, мог рассказать о том, что делал Ким в свободное время, мальчик был бы, наверно, исключен из школы. Однажды Махбуб и он отправились в прекрасный город Бомбей с тремя платформами лошадей для конно-железной дороги. Махбуб чуть было не растаял от умиления, когда Ким предложил переправиться в лодке через Индийский океан, чтобы купить арабских лошадей, про которых один из приспешников Абдула Рахмана говорил, что они продаются дороже кабульских.