Ким

– Помнишь Кашмирский караван-сарай?

– Сейчас надеру тебе уши, сахиб!

– Не нужно, патан. Только второй «факир», которого сахибы отколотили до бесчувствия, был тот, кто рылся в твоих вещах в Лагоре. Я видел его лицо, когда его подымали на машину. Тот самый человек.

– Отчего ты не сказал мне этого раньше?

– О, его посадят в тюрьму, и он будет безопасен на несколько лет. Не следует сразу говорить многое. К тому же мне тогда не нужно было денег на сладости.

– Аллах Керим! – сказал Махбуб Али. – Продашь ты также в один прекрасный день и мою голову, если это тебе вздумается!..

Ким будет до самой смерти помнить длинное, неторопливое путешествие из Умбаллы через Калку и лежащие вблизи Пинджорские сады в Симлу. Внезапный подъем воды в реке Гуггер унес одну из лошадей (конечно, самую ценную) и почти утопил Кима среди бурно вздымавшихся волн. Дальше на дороге лошади разбежались в паническом страхе перед слоном, принадлежавшим правительству, а так как они были в очень хорошей форме благодаря тому, что могли вдоволь кормиться, то потребовались сутки с половиной, чтобы собрать их. Потом встретили Сикандер-хана, шедшего на юг с непроданными норовистыми лошадьми – остатками его табуна, а так как в мизинце Махбуба Али было больше уменья обходиться с лошадьми, чем у Сикандер-хана со всеми его помощниками, то, понятно, что Махбуб Али купил двух самых злых, а это потребовало восьми часов деятельных дипломатических переговоров и бесчисленного количества табака.

Но все это было сплошным восторгом – дорога, где приходилось то подыматься в гору, то опускаться в воду, то огибать вершины; сияние утренней зари над отдаленными снегами; ряды развесистых кактусов на каменистых склонах гор; голоса тысячи водяных потоков; болтовня обезьян; торжественного вида деодоры, подымающиеся один над другим с опущенными ветвями; долины, расстилающиеся вдали под ними; беспрерывный звук рогов и дикая скачка лошадей, заслышавших их призыв; остановки для молитвы (Махбуб был очень религиозен и исполнял все омовения и молитвенные возгласы, когда у него хватало на это времени); вечерние конференции на местах отдыха, когда верблюды и быки степенно жевали жвачку, а тупоумные погонщики рассказывали дорожные новости, – все это западало в душу Кима.

– Но когда окончатся пение и танцы, то наступит время полковника-сахиба, а это не так сладко, – сказал Махбуб Али.

– Прекрасная страна, самая красивая страна этот Индостан, а страна Пяти Рек [13 - Пенджаб.] еще красивее, – почти пропел Ким. – Я опять пойду в нее, если Махбуб Али или полковник подымут на меня руку или ногу. Когда уйду, кто найдет меня? Взгляни, хаджа, что это? Город Симла? Аллах, что за город!

– Брат моего отца – а он был старик, когда Макерсон-сахиб только что появился в Пешаваре, – помнил время, когда в городе было только два дома.

Он провел лошадей ниже главной дороги на нижний базар Симлы, набитый битком, как кроличий садок, подымающийся из долины к городской ратуше под углом в сорок пять градусов. Человек, знакомый с дорогой, может провести сюда всю полицию летней столицы Индии – так искусно веранда соединяется с верандой, аллея с аллеей и нора с норой. Тут живут те, кто заботятся о нуждах жизнерадостного города, – веселые молодые люди, сопровождающие носилки хорошеньких дам и проводящие ночи в игре, торговцы колониальными товарами, продавцы масла, дров, жрецы, воры и правительственные чиновники из туземцев; тут куртизанки обсуждают вопросы, считающиеся глубокими тайнами Совета Индии, тут собираются низшие агенты половины туземных государств. Тут Махбуб Али снимал в доме торговца скотом, магометанина, комнату, гораздо лучше запиравшуюся, чем его помещение в Лагере. Это было также и место чудес, потому что в сумерки туда вошел магометанский мальчик, конюх, а час спустя оттуда вышел юноша-индус – краска девушки из Лукнова была отличная – в плохо сидевшей на нем одежде, купленной в лавке.

– Я говорил с Крейтоном-сахибом, – сказал Махбуб Али, – и Дружеская Рука во второй раз отвратила Бич Несчастья. Он говорил, что ты потерял в дороге два месяца и теперь уже поздно посылать тебя в какую-нибудь школу в горах.

– Я сказал, что праздники должны принадлежать мне. Я не пойду в другую школу. Это одно из условий моего договора.

– Полковник-сахиб еще не знает этого контракта. Ты будешь жить в доме Лургана-сахиба, пока не придет время отправиться в Нуклао.

– Я хотел бы жить с тобой, Махбуб.

– Ты не знаешь, какая это честь. Лурган-сахиб сам предложил взять тебя. Ты подымаешься в гору и пойдешь по этому пути до самой вершины, и там ты должен забыть, что ты когда-нибудь видел или говорил со мной, Махбубом Али, продающим лошадей Крейтону-сахибу, которого ты не знаешь. Помни это приказание.

Ким кивнул головой.

– Хорошо, – сказал он, – а кто такой Лурган-сахиб? Нет, – прибавил он, перехватив острый, как меч, взгляд Махбуба, – право, я никогда не слышал его имени. Может быть, случайно, – он понизил голос, – он один из наших?

– Что это за разговор о нас, сахиб? – возразил Махбуб тоном, каким он говорил с европейцами. – Я – патан, ты – сахиб и сын сахиба. У Лургана-сахиба есть магазин среди других европейских магазинов. Вся Симла знает этот магазин. Спроси там… и, Всеобщий Друг, нужно повиноваться малейшему мановению его ресниц. Люди говорят, что он занимается колдовством, но это не твое дело. Подымись на гору и спроси. Теперь начинается Большая Игра.

Глава девятая

Сдокс был сын мудрого Дельта,

Главы воронов клана.

Он отдан был на попеченье

Медведь-Итсвуту, готовясь в лекаря.

Он сметлив был и на ученье скор.

Он смел был, на все смелое готов.

Он танцевать умел «Клу Куалли» танец

И забавлял им Итсвута-медведя.

Ким окунулся с радостью в новый поворот событий. На некоторое время он снова станет сахибом. Под влиянием этой идеи он, добравшись до Большой дороги у городской ратуши, оглянулся, ища кого-нибудь, чтобы испробовать впечатление, которое он производит. Мальчик-индус лет десяти сидел на корточках под фонарным столбом.

– Где дом мистера Лургана? – спросил Ким.

– Я не понимаю по-английски, – ответил мальчик, и Ким перешел на местный язык.

– Я покажу.

Они вместе отправились сквозь таинственный мрак, наводненный звуками города, доносившимися с подошвы горы, обвеянные дыханием прохладного ветра, проносившегося с увенчанной деодорами вершины Джико, который, казалось, подпирал звезды. Огоньки в домах, разбросанных повсюду, образовывали как бы другой небесный свод. Некоторые были неподвижны, другие красовались на экипажах беспечно болтавших англичан, отправлявшихся на обед.

– Здесь, – сказал проводник Кима и остановился на веранде, находившейся на уровне Большой дороги.

Вместо дверей была только штора из камыша, унизанного бусами, сквозь щели которой пробивался свет лампы.

– Он пришел, – сказал мальчик голосом, похожим на тихий вздох, и исчез.

Ким был уверен, что мальчик нарочно поджидал его по приказанию, чтобы указать ему путь, но решил не подать вида и приподнял штору. Чернобородый человек с зеленым зонтиком над глазами сидел за столом и короткими белыми руками брал со стоявшего перед ним подноса стеклянные шарики и нанизывал их на блестящий шелковый шнурок, все время напевая что-то сквозь зубы. Ким чувствовал, что позади освещенных мест комната полна предметов, по запаху напоминавших все храмы всего Востока. Дуновения мускуса, сандала и нездоровое дыхание жасминного масла доносились до его раскрытых ноздрей.

– Я здесь, – сказал Ким на местном наречии. Все эти запахи заставили его забыть о своем положении сахиба.

– Семьдесят девять, восемьдесят, восемьдесят одна, – говорил незнакомец, быстро нанизывая шарики один за другим. Ким еле мог следить за движениями его пальцев. Он поднял зеленый зонтик и с полминуты пристально смотрел на Кима. Зрачки его глаз расширялись, сужались, словно по его воле. У Таксалийских ворот был факир, обладавший таким же даром и добывавший деньги этим способом, в особенности когда он проклинал глупых женщин. Ким пристально, с интересом смотрел на незнакомца. Его прежний друг умел дергать ушами, почти как коза, и Ким испытывал разочарование при мысли, что незнакомец не может подражать ему.

– Не бойся, – внезапно проговорил мистер Лурган.

– Чего мне бояться?

– Ты будешь ночевать здесь сегодня и останешься со мной до тех пор, пока не настанет время отправиться в Нуклао. Таково приказание.

– Таково приказание, – повторил Ким. – Но где же я буду спать?

– Здесь, в этой комнате. – Лурган-сахиб махнул рукой во тьму позади себя.

– Пусть будет так, – спокойно сказал Ким. – Ложиться сейчас?

Сахиб кивнул головой и поднял лампу. По мере того как освещались стены, на них вырисовывалось целое собрание масок, употребляемых в Тибете при танце дьяволов, окруженных драпировками с вышитыми на них изображениями дьяволов, – обычные принадлежности этих ужасных церемоний. Тут были маски с рогами, маски с устрашающим выражением и другие, полные идиотского ужаса. В углу японский воин, в панцире, с перьями на голове, угрожал ему алебардой и десятком стрел. Но что более всего заинтересовало Кима – маски, употребляющиеся при танце дьяволов, он видел в музее в Лагоре – это был вид ребенка-индуса с кроткими глазами, с легкой улыбкой на красных губах, который покинул его у входа, а теперь сидел, скрестив ноги, под столом с жемчужинами.

– Я думаю, что Лурган-сахиб хочет напугать меня. И я уверен, что этот дьяволенок под столом желает, чтобы я испугался. Это место, – вслух проговорил он, – похоже на Дом Чудес. Где моя постель?

Лурган-сахиб указал на одеяло местного производства, лежавшее под страшными масками, унес лампу и оставил комнату во тьме.

– Это был Лурган-сахиб? – спросил Ким, ложась на ковре. Ответа не было. Но он слышал дыхание мальчика-индуса, пополз по полу в темноте, ориентируясь по этому звуку, и ударил. – Отвечай, дьявол, – сказал он. – Разве можно так лгать сахибу?