Ким

– Теперь не боюсь.

Лурган-сахиб посмотрел на него пристальнее, чем когда-либо.

– Я спрошу Махбуба Али – не теперь, позже, – пробормотал он. – Я доволен тобой – да, и я недоволен тобой – нет. Ты первый, который спасся. Хотел бы я знать, что это значит… Но ты прав, ты не должен был говорить этого – даже мне.

Он вернулся в мрачную темную лавку и сел у стола, тихонько потирая руки. Слабое, хриплое рыдание раздалось из-за груды ковров. То рыдал мальчик-индус, послушно стоявший лицом к стене, его худые плечи вздрагивали от рыданий.

– А! Он ревнив, так ревнив! Не знаю, не попробует ли он опять отравить мой завтрак и заставить меня приготовить другой.

– Никогда! Никогда, нет! – послышался прерываемый рыданиями ответ.

– И не убьет ли он того, другого мальчика?

– Никогда, никогда. Нет!

– А как ты думаешь, что он сделает? – внезапно спросил он Кима.

– О-о! Я не знаю. Может быть, прогонит меня? Почему он хотел отравить вас?

– Потому, что так любит меня. Представь себе, если бы ты любил кого-нибудь и увидел бы, что пришел кто-нибудь и понравился любимому тобой человеку больше тебя, что сделал бы ты?

Ким задумался. Лурган медленно повторил фразу на местном наречии.

– Я не отравил бы этого человека, – задумчиво проговорил Ким, – но отколотил бы этого мальчика, если бы этот мальчик полюбил любимого мною человека. Но прежде спросил бы мальчика, правда ли это.

– А! Он думает, что все должны любить меня.

– Ну, тогда он, по-моему, дурак.

– Слышишь? – сказал Лурган-сахиб, обращаясь к вздрагивавшим плечам. – Сын сахиба считает тебя дурачком. Выходи и в другой раз, когда у тебя будет тяжело на сердце, не употребляй белый мышьяк так открыто. Право, сегодня дьявол Дасим овладел нами. Я мог бы захворать, дитя, и тогда чужой стал бы хранителем этих драгоценностей. Иди.

Ребенок с опухшими от слез глазами вылез из-за груды ковров и бросился к ногам Лургана-сахиба с выражением такого страстного, безумного отчаяния, что произвел впечатление даже на Кима.

– Я буду смотреть в чернильные лужи, буду верно сторожить драгоценности! О мой отец, моя мать, отошли его! – Он указал на Кима движением голой пятки.

– Не теперь, не теперь. Он скоро уйдет. Но теперь он в школе – в новой «мадрисса», – и ты будешь его учителем. Поиграй вместе с ним в драгоценные каменья, я буду отмечать за тебя. Ребенок сразу вытер слезы, бросился в другой конец лавки и вернулся оттуда с медным подносом.

– Давай мне! – сказал он Лургану-сахибу. – Я буду получать их из твоих рук, иначе он может сказать, что я знал их раньше.

– Тише, тише, – сказал Лурган и выложил на поднос из ящика стола полпригоршни мелких камней.

– Ну, – сказал мальчик, размахивая старой газетой, – смотри на них, сколько хочешь, чужестранец. Пересчитай и, если нужно, потрогай. Для меня достаточно одного взгляда. – Он гордо отвернулся.

– Но в чем заключается игра?

– Когда ты пересчитаешь их, потрогаешь и убедишься, что помнишь все, я покрою их этой бумагой, и ты должен будешь сказать, сколько камней ты заметил, и описать их Лургану-сахибу. Я буду вести счет.

– О-а! – Инстинкт соревнования пробудился в душе Кима. Он наклонился над подносом. Там лежало только пятнадцать камней. – Это легко, – через минуту сказал он. Мальчик накинул бумагу на сверкавшие камни и написал что-то в записной книжке.

– Под этой бумагой пять синих камней – один большой, один поменьше и три маленьких, – поспешно проговорил Ким. – Четыре зеленых и один из них с дырой; один желтый, сквозь который можно все видеть, и один похожий на чубук трубки. Четыре красных камня и-и – я сказал пятнадцать, но забыл два… Нет! Дайте мне время. Один был из слоновой кости, маленький, коричневатый; и-и – дайте мне время…

– Один, два, – Лурган-сахиб сосчитал до десяти. Ким покачал головой.

– Слушай мой счет! – вмешался мальчик, заливаясь смехом. – Прежде всего два попорченных сапфира – один в две рутти, другой – в четыре, насколько я могу судить. Сапфир, в четыре рутти, зазубрен на конце. Есть тепкестанская бирюза, простая, с черными прожилками, и две с надписями; на одной имя Бога, сделанное позолотой; другая с трещиной поперек, потому что она из старого кольца, так что я не мог прочесть надписи. Вот все пять синих камней. Тут есть четыре изумруда с изъяном, один просверлен в двух местах, в другом выгравировано что-то.

– Их вес? – невозмутимо сказал Лурган-сахиб.

– Насколько могу судить, три, пять, пять и четыре рутти. Есть еще кусок зеленоватого янтаря, употребляемого на мундштуки, граненый топаз из Европы. Есть рубин из Бурмы в две рутти без изъяна и попорченный рубин в две рутти. Есть резная китайская безделушка из слоновой кости, изображающая крысу, которая катит яйцо, и, наконец, хрустальный шарик, величиной с боб, оправленный в золото. – Окончив, он захлопал в ладоши.

– Он твой учитель, – улыбаясь, сказал Лурган-сахиб.

– Ну! Он знает названия камней! – вспыхнув, проговорил Ким. – Попробуй еще раз, но с обыкновенными вещами, знакомыми нам обоим.

Они снова наполнили поднос различными мелочами, собранными в лавке и даже принесенными из кухни. Мальчик выигрывал каждый раз, так что Ким пришел в полное изумление.

– Завяжи мне глаза, дай мне ощупать только раз, и я обыграю тебя, хотя глаза у тебя будут открыты.

Ким топнул ногой от гнева, когда мальчик снова оказался прав.

– Если бы это были люди или лошади, – сказал он, – я мог бы сделать это лучше. Игра с щипчиками, ножами и ножницами слишком незначительна.

– Сначала научись, потом учи, – сказал Лурган-сахиб. – Разве он не мастер в сравнении с тобой?

– Действительно. Но как это делается?

– Надо проделывать это много раз, пока не сделаешь в совершенстве. Стоит того, чтобы добиваться.

Мальчик-индус в наилучшем настроении духа погладил Кима по спине.

– Не приходи в отчаяние, – сказал он, – я сам научу тебя.

– А я присмотрю, чтобы тебя хорошо учили, – сказал Лурган-сахиб, продолжая говорить на местном наречии. – За исключением моего мальчика – глупо было с его стороны покупать столько белого мышьяку, когда я мог бы дать ему, если бы он попросил, – за исключением моего мальчика, я давно не встречал человека, который так поддается ученью. Еще десять дней до твоего возвращения в Лукнов, где ничему не учат за дорогую цену. Я думаю, мы станем друзьями.

Это были сумасшедшие дни, но Ким слишком наслаждался, чтобы раздумывать. По утрам играли драгоценными камнями – настоящими камнями – иногда вместо них грудами сабель и кинжалов, иногда фотографическими снимками туземцев. После полудня он и мальчик-индус должны были сторожить в лавке. Они усаживались за тюком ковров или за ширмой, сидели молча и наблюдали за многочисленными и очень интересными посетителями мистера Лургана. Тут были мелкие раджи, свита которых кашляла на веранде. Они покупали редкости в виде фонографов и механических игрушек. Тут бывали дамы, искавшие ожерелья, и мужчины, как казалось Киму, – впрочем, может быть, ум его был развращен воспитанием, – искавшие дам; туземцы-придворные независимых и ленных государств, появление которых объяснялось необходимостью исправить сломанные или приготовить новые ожерелья, блестящие потоки которых падали на стол; но настоящей целью, по-видимому, было желание достать денег для разгневанных жен раджей или молодых раджей. Бывали бенгальцы. Лурган-сахиб разговаривал с ними с суровым, властным видом, но в конце каждого свидания давал им денег серебром или кредитными бумажками. Происходили иногда случайные собрания туземцев театрального вида в длинных одеждах, которые обсуждали метафизические вопросы на английском и бенгальском языках к великому назиданию мистера Лургана. Он очень интересовался различными религиями.

В конце дня Ким и мальчик-индус, имя которого Лурган постоянно менял, должны были давать подробный отчет обо всем виденном и слышанном, о характере данного человека, выражавшемся на его лице, в разговоре и манерах, и излагать свои мысли о настоящей причине посещений того или другого лица. После обеда Лурган занимался, можно сказать, переодеванием мальчиков. Эта игра, по-видимому, чрезвычайно занимала его. Он мог чудесно гримировать лица. Одним взмахом кисти, одной черточкой он изменял лицо до неузнаваемости. Лавка была полна различными одеждами и тюрбанами, и Ким одевался то молодым магометанином из хорошей семьи, то торговцем москательными товарами, а однажды – что это был за веселый вечер! – сыном удепурского помещика в самом нарядном платье.

Соколиный взгляд Лургана-сахиба подмечал малейший недостаток. Лежа на старой кушетке из тикового дерева, он пространно объяснял, как говорит, ходит, кашляет, плюет, чихает данная каста. Он не ограничивался при этом одними внешними признаками, но выяснял и причину и происхождение привычек разных каст. Мальчик-индус играл плохо. Его ограниченный ум, замечательно острый, когда дело касалось драгоценностей, не мог приноровиться к тому, чтобы войти в душу другого человека. Но в Киме пробуждался и радостно пел какой-то демон, когда он менял одежду и вместе с тем изменял речь и жесты.

Увлеченный этим делом, он предложил однажды вечером представить Лургану-сахибу, как ученики одной касты факиров просят милостыню на дороге; как он стал бы разговаривать с англичанином, с пенджабским фермером, отправляющимся на ярмарку, и с женщиной без покрывала. Лурган-сахиб страшно хохотал и попросил Кима остаться на полчаса в задней комнате, так, как он сидел, – со скрещенными ногами, перепачканным золою лицом, с блуждающимися глазами. В конце этого времени в комнату вошел старый толстый бабу; его одетые в чулки ноги тряслись от жира. Ким встретил его градом насмешек. Лурган-сахиб – это рассердило Кима – наблюдал не за его игрой, а за бабу.

– Я думаю, – медленно, на плохом, вычурном английском языке сказал бабу, зажигая папиросу, – я того мнения, что это необыкновенно удачное представление. Если бы вы не сказали мне, я подумал бы, что… что вы насмехаетесь надо мной. Как скоро он может поступить на службу? Тогда я возьму его.

– Он должен сначала учиться в Лукнове.

– Так велите ему поторопиться. Спокойной ночи, Лурган. – Бабу удалился походкой спотыкающейся коровы.

Когда вечером перечисляли посетителей, Лурган-сахиб спросил Кима, как он думает, что это за человек?