Ким

– Нет. То была мольба. Поможет ли вот это объяснить дело?

Серебряная монета звякнула о край повозки. Ким взял ее и отвесил глубокий поклон. Старая дама признала, что его следует умилостивить, как глаза и уши ламы.

– Я только ученик святого человека. Когда он поест, он, может быть, придет.

– О, противный, бессовестный мошенник! – унизанный драгоценностями палец погрозил Киму, но он расслышал прерывистый смех старухи.

– Ну, что это? – сказал он, переходя к своему обычному ласковому и уверенному тону, которому, как он знал, мало кто мог противостоять. – Не нуждается ли твоя семья в сыне? Говори откровенно, потому что мы, жрецы… – последняя фраза была явно заимствована у одного факира у Таксалийских ворот.

– Мы, жрецы! Ты еще недостаточно стар, чтобы… – она остановилась и закончила шутку смехом. – Поверь мне, раз и навсегда, о жрец, мы, женщины, думаем о многом другом, кроме сыновей. К тому же у моей дочери родился ребенок мужского пола.

– Две стрелы в колчане лучше одной, а три еще лучше. – Ким проговорил пословицу, покашливая в раздумье и скромно опустив глаза в землю.

– Верно, о, верно. Но, может быть, так и будет. Конечно, эти брамины совершенно бесполезны. Я посылала им подарки, деньги и снова подарки, и они пророчествовали.

– А, – протянул Ким с бесконечным презрением, – они пророчествовали! – Профессионал не мог бы выразить больше презрения.

– И только тогда, когда я вспомнила моих богов, молитвы мои были услышаны. Я выбрала благоприятный час, и, может быть, святой человек слышал о настоятеле Лунг-Чосского монастыря? Я обратилась к нему, и вот в свое время случилось то, чего я желала. Брамин в доме отца сына моей дочери говорил, что это произошло благодаря его молитвам – маленькая ошибка, которую я разъясню ему, когда мы достигнем конца нашего путешествия. А потом я поеду в Буддах-Гайя, чтобы принести жертву за отца моих детей.

– Мы идем туда.

– Вдвойне благоприятное предзнаменование, – прощебетала старая дама. – По крайней мере, второй сын!

– О, Всеобщий Друг! – Лама проснулся и просто, как ребенок, удивленный, что лежит в чужой кровати, позвал Кима.

– Иду! Иду, Служитель Божий! – Он бросился к костру и нашел ламу, окруженного блюдами. Горцы относились к нему с видимым обожанием, южане имели угрюмый вид.

– Убирайтесь! Прочь! – крикнул Ким. – Разве мы едим публично, как собаки?

Они закончили ужин в молчании, несколько отвернувшись друг от друга. На закуску Ким выкурил туземную сигаретку.

– Не говорил ли я сотни раз, что юг – хорошая страна? Вот здесь добродетельная, высокорожденная вдова горного раджи. По ее словам, она отправляется в паломничество в Буддах-Гайя. Она присылает нам эти блюда, а когда ты хорошенько отдохнешь, она желала бы поговорить с тобой.

– И это тоже твое дело? – спросил лама, запуская глубоко руку в бутылку из тыквы, наполненную табаком.

– А кто же оберегал тебя с тех пор, как началось наше чудесное путешествие? – Глаза Кима весело бегали, когда он выпускал из ноздрей едкий дым, который стелился по пыльной земле. – Разве я не заботился, чтобы тебе было удобно, Служитель Божий?

– Да будет благословение над тобой. – Лама торжественно наклонил голову. – В моей долгой жизни я знавал многих людей и немало учеников. Но ни к одному из людей – если только ты рожден от женщины – не влекло так мое сердце, как к тебе – внимательному, мудрому и любезному, но все же несколько напоминающему дьяволенка.

– А я никогда не видел такого священнослужителя, как ты. – Ким внимательно разглядывал все морщины желтого лица. – Нет еще и трех дней, как мы идем вместе, а мне кажется, что прошло уже сто лет.

– Может быть, в одной из прежних жизней мне было дозволено оказать тебе какую-нибудь услугу. Может быть, – он улыбнулся, – я освободил тебя из западни, или, поймав тебя на крючок в то время, когда я не был просвещен, я бросил тебя в воду.

– Может быть, – спокойно сказал Ким. Он часто слышал такие предположения из уст многих людей, которых англичане не считали наделенными воображением. – Что касается женщины в повозке, запряженной волами, то, я думаю, она желает второго сына для своей дочери.

– Это не относится к Пути, – со вздохом сказал лама. – Но, во всяком случае, она с гор. Ах, горы и снег гор!

Он встал и пошел к повозке величественной походкой. Ким отдал бы уши, чтобы пойти за ним, но лама не пригласил его, а некоторые слова, долетавшие до него, были на неизвестном ему языке, потому что они говорили на наречии горцев. По-видимому, женщина задавала вопросы, на которые лама отвечал после обдумывания. Иногда до Кима доносилась цитата на китайском языке. Сквозь опущенные веки Ким видел странную картину. Лама стоял, выпрямившись во весь рост, причем глубокие складки его желтой одежды прорезали черные полосы при свете костров, горевших в «парао», совершенно так же, как длинная тень от солнца прорезает узловатый пень дерева. Он говорил, обращаясь к лакированной, украшенной мишурой повозке, которая горела, при мерцающем освещении, как разноцветный драгоценный камень. Рисунки на вышитых золотом занавесках то подымались, то опускались, изменяясь по мере того, как складки колебались от ночного ветра. Когда разговор становился оживленнее, покрытый драгоценными камнями указательный палец точно раскидывал блестящие искорки между вышитыми занавесками. За повозкой из глубины мрака выступали светящиеся точки и еле уловимые тени движущихся фигур и лиц.

Звуки раннего вечера перешли в успокоительный гул, самой низкой нотой которого являлось ровное чавканье волов над яслями с рубленой соломой, а самой высокой – звук музыкального инструмента бенгальской танцовщицы. Большинство людей уже поело и курило. Лама наконец вернулся. За ним шел горец с одеялом из бумажной материи, подбитым ватой, и заботливо разложил его перед огнем.

– Она заслуживает десяти тысяч внуков, – подумал Ким. – Но все же без меня не бывать бы этим дарам.

– Добродетельная женщина и мудрая. – Лама медленно опустился на землю. – Мир полон милосердия к идущим по Пути. – Он набросил большую часть одеяла на Кима.

– А что сказала она? – Ким завернулся в свою половину.

– Она предложила мне много вопросов о догматах, большинство которых – пустые рассказы, слышанные ею от служащих дьяволу жрецов, которые прикидываются, что идут по Пути. На некоторые я ответил, а про другие сказал, что они глупы. Многие внешне схожи с ищущими, но мало тех, кто держится истинного Пути.

– Верно. Это верно. – Ким говорил тем задумчивым успокоительным тоном, к которому прибегают люди, желающие вызвать на откровенность собеседника.

– Сама по себе она вполне права. Она очень желает, чтобы мы пошли с ней в Буддах-Гайя. Насколько я понимаю, наша дорога идет к югу на протяжении нескольких дней.

– И?..

– Немного терпения. На это я ответил, что мои поиски важнее всего для меня. Она слышала о многих глупых легендах, но никогда не слышала о великой истине моей Реки. Таковы священнослужители нижних гор! Она знала настоятеля Лунг-Чо, а не знала ни о моей Реке, ни предания о стреле.

– И?..

– Поэтому я говорил ей об Искании и о Пути и о других полезных вещах. Она же желала только, чтобы я сопровождал ее и помолился о даровании ей второго внука.

– Ага! «Мы, женщины, не думаем ни о чем, кроме детей», – проговорил Ким сонным голосом.

– Ну, так как наши дороги совпадают до известного места, то я не считаю, что мы уклонимся от наших поисков, если проводим ее, по крайней мере, до… я забыл название этого города.

– Эй! – сказал Ким. Он обернулся и заговорил громким шепотом с одним из урья, находившимся в нескольких ярдах от него. – Где дом вашего господина?

– Несколько дальше Сахаруппора. – Он назвал селение.

– Вот именно это место, – сказал лама. – По крайней мере, до него мы можем идти с ней.

– Мухи летят на падаль, – сказал урья равнодушным тоном.

– Около больной коровы – ворон, около больного человека – брамин. – Ким проговорил пословицу, как бы обращаясь только к темным вершинам деревьев над головами. Урья проворчал что-то и замолчал.

– Итак, мы идем с ней, Служитель Божий?

– Есть что-нибудь против? Я ведь могу уклониться от одного пути с ней и исследовать все реки, проходящие по дороге. Она желает, чтобы я пошел с ней. Она очень желает этого.

Ким заглушил смех, уткнувшись в одеяло. Раз эта властная старая женщина сумела оправиться от естественного страха перед ламой, ее стоило бы послушать.

Он уже засыпал, когда лама внезапно произнес пословицу: «Мужья болтливых женщин получают впоследствии большую награду». Ким слышал, как он втянул три понюшки табаку, затем заснул, продолжая смеяться.

Сверкающая алмазами заря пробудила сразу людей, воронов и волов. Ким сел, зевнул, отряхнулся и вздрогнул от восторга. Теперь он действительно видел свет. То была жизнь, какую он желал: люди суетились и кричали, застегивали пояса, колотили волов, разводили костры и приготовляли пищу, колеса скрипели. Повсюду новые картины открывались перед восхищенным взглядом Кима. Утренний туман рассеялся в серебряном вихре. Попугаи крикливыми зелеными стаями улетали к какой-то отдаленной реке. Вороты всех ближайших колодцев принялись за работу. Индия проснулась, и Ким был частью ее. Пробудившийся и возбужденный более, чем кто-либо, он жевал ветку, собираясь воспользоваться ею как зубной щеткой, по привычке, распространенной в его любимой стране. Об еде нечего было беспокоиться, не нужно было тратить денег в набитых толпами людей палатках. Он был ученик святого человека, к которому присоединилась властная, сильная женщина. Все будет готово для них, и, когда их почтительно пригласят, они сядут и станут есть. К тому же – тут Ким захихикал, чистя зубы – их хозяйка только увеличит наслаждение дорогой. Он критически оглядел ее волов, которые подошли, хрюкая и фыркая под ярмом. Если они побегут слишком быстро, что не очень вероятно, то для него может найтись приятное местечко у дышла, а лама сядет рядом с возницею. Конвой, конечно, пойдет пешком. Старуха, наверно, будет говорить очень много, и, судя по тому, что он слышал, разговор ее будет не без соли. И теперь уже она приказывала, увещевала, упрекала и, надо сказать правду, проклинала своих слуг за медлительность.

– Дайте ей трубку. Ради всех богов, дайте ей трубку и заткните ее зловещий рот, – кричал один из урья, связывая в безобразные узлы свою постель. – Она и попугаи похожи друг на друга. Они кричат на заре.

– Передних волов! Эй! Передних волов! – Волы пятились и вертелись на месте, потому что зацепились рогами за ось повозки, нагруженной зерном.