На Маяковского похожий,
Во сне является ко мне,
За пазухой – бутылка водки,
В запасе – правильные сводки,
Он в прошлом греется огне.
Он – футурист, он – будетлянин,
Бурлюк им нынче прикарманен,
Он Хлебникова зачитал,
Он чист, как вымысел ребенка,
И чуток, точно перепонка,
Что облепила наш развал.
Зачем-то Кедрин им обруган,
Он нетерпим к своим подругам,
Одну он выгнал на мороз,
Он отсидел четыре года,
Пьян от заката до восхода,
До Аполлинера дорос.
Он говорил, а мы внимали,
Он звал нас в сумрачные дали,
Где слово распадется в прах,
Где Джойс и Кафка лишь начало,
Где на колу висит мочало,
Туда, туда на всех парах.
Работал в «Интуристе» в Риге,
Влачил не тяжкие вериги,
И сбросил их и – утонул,
В истериках, скандалах, водке,
Посередине топкой тропки,
Смешав величье и разгул.
2011
Дом архитекторов
Памяти отца
Где Штакеншнейдер выстроил дворец,
На Герцена (теперь опять Морская),
Меня туда водил еще отец
В год довоенный, за собой таская.
В сорок шестом я сам туда ходил,
В кружок, где развлекались акварелью,
Но никого вокруг не восхитил,
И посейчас я чувствую похмелье.
««Эклектика»», – сказал искусствовед,
когда спросил я через много лет,
а он махнул рукою безнадежно.
Эклектика… Ну как это возможно?
Ведь мой отец погиб в сорок втором,
А я мешал здесь охру и краплаки,
И это был не просто детский дом,
А способ жизни на сырой бумаге.
Отец и сам неплохо рисовал,
И на меня надеялся, быть может,
Но если я войду в тот самый зал,
То догадаюсь, что меня тревожит,
Ведь я не сделал то, что он велел,
Что завещал – искусство для искусства.
Мой бедный дар обрушился в раздел,
Где все так своевольно и не густо.
Теперь здесь ресторан, голландский клуб,
И только по краям – архитектура,
Но, расспросив, меня пускают вглубь,
Быть может, узнают, но как-то хмуро.
Эклектика! Но не согласен я,
Досада быть эклектикой не может,
Печаль отца, потемки осеня,
Карает сына, узнает и гложет.
2012
Красная площадь
Оглушенная массой парада,
Лобным местом и ГУМом впотьмах,
И летательного аппарата,
Над тобой неуемный размах.
Головой Пугачева и Стеньки
Огрызавшейся злее и злей,
Сапогом, перешедшим ступеньки,
По которым войдем в мавзолей.
Стылым утром под траками танка,
Перепачканных трупами глин,
Семафором того полустанка,
От которого марш на Берлин.
Перемятым букетом младенца,
Поднесенным у Спасских ворот,
Конвоира, стрельца, диссидента,
Скоро взятого здесь в оборот.
Не скудеет твоя дешевизна,
Искаженный твой голос не стих,
Косоротым лицом большевизма