и она же в итоге оближет тарелки.
Если жалко алмаза – сойдет и корунд.
Если жалко ведра – так сойдет и бутылка.
Первой скрипкою будет какой-нибудь Бунд,
и дуэтом подхватит какая-то «Спилка».
То ли хлор, то ли, может, уже и зарин.
Миномет на земле, а в руке парабеллум.
Аспирин, сахарин, маргарин, стеарин
и пространства, где черное видится белым.
А еще есть Верден, а еще Осовец,
и плевать на эстонца, чухонца, бретонца,
а еще есть начало и, значит, конец —
все двенадцать сражений за речку Изонцо.
А еще ледяное дыханье чумы,
а помимо того – начинает казаться
что на свете и нет ничего кроме тьмы,
комбижира, кирзы и другого эрзаца.
И ефрейтор орет то «ложись!», то «огонь!»
и желает командовать каждая шавка,
и повсюду Лувен, и повсюду Сморгонь,
и не жизнь, а одна пищевая добавка.
И кончается год, а за ним и второй,
а на третий и вовсе отчаянно плохо,
а Россия обходится черной махрой,
а Германия жрет колбасу из гороха.
И события снова дают кругаля,
потому как нигде не отыщешь в конторах
ни селитры, ни серы, ни даже угля,
и никто не заметил, что кончился порох.
Полумесяц на знамени бел и рогат,
окровавлены тучи, и длится регата,
и по Шпенглеру мчится Европа в закат,
незаметно пройдя через пункт невозврата.
Генрих Борк 1608
От Борьки до Васьки, от Васьки до Гришки,
от Гришки до тушинских мест,
и к Ваське опять все на те же коврижки,
и все их никак не доест.
Где лен, где крапива, где хрен и где редька,
где хутор, а где и сельцо.
И все-то равно, что Мартынка, что Петька —
лишь бегай да гладь брюшенцо.
За глупых валахов, за мрачных ливонцев,
за прочих вонючих козлов —
отсыплют поляки немало червонцев,
немало отрубят голов.
Коль рая не будет, не будет и ада,
нет друга, так нет и врага;
прибравши подарки, всего-то и надо
удариться снова в бега.
В Москве ли, в Калуге, в Можае ли, в Туле,
восторгом и рвеньем горя,
уверенно, строгость блюдя, в карауле,
стоять при останках царя.
Прыжки хороши и движения ловки,
но лезть не положено в бой;
вот так он и пляшет от Вовки до Вовки
кружась, будто шар голубой.
При нем торжествует закон бутерброда,
скисает при нем молоко.
Он – двигатель вечный десятого рода,
как маятник деда Фуко.
Не действует яд на подонка крысиный,
тот яд для него – перекус,
и нет на земле ни единой осины,
что выдержит эдакий груз.
…Но облак вечерий закатом наохрен,
но тянет с востока теплом, —
а жизнь коротка, и пожалуй, что по? хрен,
гоняться за этим фуфлом.
«То ли вздремнуть еще, то ли пора…»
То ли вздремнуть еще, то ли пора
глянуть, взошла ли звезда?
Ночь отлетает, как дым от костра,
кто ее знает – куда.
Знать бы теперь, высока ли цена?
Где ты, флейтист-крысолов?..
Городу Гамельну очень нужна
старая песня без слов.