Высокие ступени

Проснулся я от нестерпимой духоты в воздухе. Это начались в городе пожары. Я выскочил на улицу и побежал куда глаза глядят. Кругом был огонь. Не помню, каким чудом удалось мне выбраться из горящего города. Что делать? Этот русский вопрос теперь сделался единственным для солдат армии французского императора.

Мы поняли, что русские попросту загнали нас в капкан, как медведей из русских лесов. Нас, несчастных беглецов, встречали вооруженные пиками казачьи отряды и крестьяне с вилами наперевес. Я видел, как некий знакомый мне офицер пытался объяснить группе русских крестьян, что мы под властью нашего императора свободны, в то время как они – крепостные рабы своих господ! Но ему жестко отвечали, что сначала изгонят захватчиков из своей страны, а потом уж будут разбираться с понятиями свободы и несвободы!..

Мне представлялось, будто весь мир превратился в бесконечное русское поле, в котором и я умру среди мёртвых тел людей и лошадей. Вороны с громким карканьем садились на трупы. Кругом был страшный холод; и я понял наконец-то, что такое русская зима. Но свойственная живому человеку жажда жизни заставила меня брести наугад. Не помню, как я очутился на каком-то биваке, где казаки напоили меня крепчайшей водкой, накормили жареной бараниной, и одели в русский кафтан. Потом я все же заболел, лежал в ознобе на русской постели под названием лежанка, и большая русская печь согревала меня, словно толстая добрая женщина, называемая по-русски баба. Меня снова и снова поили какими-то напитками и микстурами; и заговаривали со мной то на хорошем, то на дурном французском, то окончательно по-русски…

Не все знают, что тысячи солдат великой армии великого императора предпочли остаться навсегда в России. Я был один из них. Французские фамилии рассыпались по российским городам мелкими разноцветными камешками. Французские имена преобразились в русские. Я стал Осипом Петровичем. В конце концов я понял, что быть французом в России, особенно в далеком от столиц северном городе, это в своём роде капитал. Я женился на Евдокии Сидоровне Тиварзиной, дочери купца второй гильдии. Наш роман начался с того, что я назвал ее Эдокси, но потом называл только Дуней. Мы прожили с моей Дуней сорок два года; сначала в любви, затем в полном согласии. У нас было девять детей. На деньги из ее приданого я открыл магазин мужской и дамской обуви. Вон в том одноэтажном домике. Теперь там литературный клуб, которым руководит один из моих потомков, его зовут Борис Бороздин, он поэт. Его дочь Катя пишет диссертацию о маленьком французском городке, из которого более двухсот лет тому назад ушёл на войну с Россией молодой сапожник Жозеф. Оказывается, в этом городке когда-то родился один из великих французских философов. Кто бы мог подумать! Я и не знал.

Я прожил долгую жизнь и в конце концов умер. А вы чего ожидали? Но черты моего внешнего облика и свойства моего характера живут в моих многочисленных потомках.

Скоро Катя получит специальную стипендию и поедет в этот городок. Там она встретит молодого врача Жозефа. И возможно, Катрин и Жозеф наконец-то поженятся. И это будет конец великого похода. Или начало!

Давайте поговорим о прочих интересных деталях романа, например, коснемся внешнего облика Анны. Ярче всего он описан в сцене бала, куда она приходит не в лиловом, как того хотела Кити, но в черном платье. У нее черные глаза, черные кудрявые волосы.

Что за Испания такая? И тут мы выходим на еще один интересный источник. Перед нами донна Анна из «Каменного гостя» Пушкина. Это она появляется в черном – «придете кудри наклонять и плакать» – то есть мы сразу это вспоминаем, и действительно, сейчас на балу начнутся испанские страсти. Что еще? Оказывается, в этом романе, который у нас принято трактовать как реалистический роман, есть мистический элемент. Конечно же, я имею в виду сон Анны и ее знакомство с Вронским, затемненное гибелью работника железной дороги.

Потом эта неожиданная смерть отольется в мистический сон Анны. Надо упомянуть, что в романе есть еще один любопытный элемент мистического характера – это увлечение аристократического общества спиритизмом и прочими оккультными практиками, что тоже оказывает свое влияние на всех героев Толстого.

Говоря о Толстом, нельзя обойти такую важную тему, как Толстой и телесность. Сегодня, когда с телесности сняты все табу, а писатели спокойно используют предложения вроде «он воткнул свое многоточие в ее многоточие», вы, естественно, спросите – а где же телесность у Толстого? Дело в том, что Лев Николаевич гораздо тоньше подходит к этому вопросу. На момент написания «Анны Карениной» Толстой еще верит, что между супругами возможна полная гармония души и тела, но надо сказать, что потом он поймет: это вряд ли возможно. Тогда появится «Крейцерова соната».

Еще одна удивительная особенность, которая есть только у Толстого – это уважение к чувству. Толстой понимает, что сильное чувство не обязательно вызвано каким-то важным событием: вот Лёвин хотел покончить с собой, но вдруг он обрел гармонию в религии, и он счастлив. В это время приходит Кити. Она волнуется, что гостям постелили не те простыни, какие надо. И для Толстого чувство Кити не смешное. Он понимает, что это очень сильное чувство, не уступающее чувству Лёвина.

Напоследок предлагаю войти в этот лабиринт с другой стороны. Конечно, всем вам знаком роман «Улисс» и все вы читали, что Джойс изобрел такой метод, как поток сознания. Но, разумеется, этот метод изобрел не Джойс, а Толстой в той части финала, где Анна едет на вокзал. Да и один день Леопольда Блума изобрел не Джойс, а тот же Толстой в своей неоконченной повести «История вчерашнего дня». Толстой бросил повесть, поняв, что за один день человек столько всего передумает и перечувствует, что описать это до самого конца будет невозможно. А Джойс решил, что это возможно.

Но вернемся к потоку сознания. У Анны – это не поток сознания женщины, вроде Молли Блум с ее рассуждениями о мужчинах и грубой чувственностью. Это поток сознания человека, у которого вдруг открылись глаза – Анна поняла трагизм обыкновенного бытового существования, а после этого только и остается, что броситься под поезд. Кстати, практически в то же время, немного позже, мы видим, что Лёвин так же стоит на грани самоубийства, хотя он-то счастлив, у него хозяйство, у него любимая жизнь в деревне, у него чудесная жена и маленький сын. В чем причина? А причина в том же: нет смысла жизни.

Если у Анны смысл исчезает в тот момент, когда она понимает, что Вронского раздражает ее манера пить из чашки, то у Лёвина, наоборот, все есть, нет только неведомого высшего смысла. В этот момент его спасает Толстой-демиург, и Лёвин обретает смысл бытия в христианстве. Но это не конец. Обретя смысл, он задает себе сакраментальный вопрос: а как же магометане и иудеи – они погибнут? Но Лёвин пугается своих рассуждений, как пугается их и сам Толстой: нет, говорит он, разве имею я право рассуждать о правильности той или иной религии? У меня нет на это права. Я нашел смысл – и благодарен Богу за это.

Евгений Витковский / Россия /

(18.6.1950–2.3.2020)

Поэт, писатель-фантаст, эссеист, автор 12 книг стихотворений (вместе с переведёнными на иностранные языки).

Публиковался во многих литературных журналах, в европейских и российских антологиях. Стихи переведены на европейские и восточные языки. Выдающийся переводчик, организатор и создатель сайта «Век перевода», учитель многих и многих переводчиков России. Вечная память!

«Друзья, не зашибить ли нам дрозда?..»

Друзья, не зашибить ли нам дрозда?
Гамыры хряпнуть, съесть гостинец адский?
Накваситься, не ведая стыда?
Принять на грудь товар безумнорядский?

А может – лучше скушать сильвупле?
Иль засосать любимое лечило?
Иль, чтобы гордо быть навеселе,
добавить «чем тебя я огорчила»?

Не помирать же, упаси Господь,
но похмелиться, меру соблюдая;
отрадней ли медведя побороть,
или степенно слопать сиволдая?

Дерябнуть, затушить огонь в груди,
а если нет, то предложить изволю
под вежливое «в школу не ходи»
четырнадцатиклассную франзолю.

Залить за галстук и за воротник,
потом к матрасу до утра причалить.
и драгоценный малый золотник
с умением крутым уфестивалить.

Неплохо также крепко дринкануть,
нарезаться, уважить тунеядца,
шарахнуть, жахнуть, выкушать, кирнуть,
взгрустнуть, поддать, бухнуть, наотмечаться.

Заправиться, коль скоро стол накрыт,
принять на борт, малек побыть в законе, —
и можно даже полететь с копыт,
и все-таки потом не двинуть кони.

Das gebet, das unter den schwarzen himmeln geboren wurde

Молитва рожденного под черным небом

Упаси атеиста, могучий Аллах,
от визита на нищий советский мальчишник,
от бесплатной горчицы на грязных столах
от газеты «Вечорка» за медный семишник.

Упаси от проезда в метро за пятак,
от больных без больниц, от пустых поликлиник,
от повесток на фронт, от учебных атак,
от обеда в столовой за гнутый полтинник.

От гнилых сигарет, от осадка на дне,
от работы за так в инвалидной артели,
от рубля за бутылку вина «Каберне»
и от двух сорока за вино «Ркацители».

От сгорающей лампы за тридцать одну,
от семейных трусов за последнюю трешку,
от игры в домино, в волейбол и в войну,
от решений ЦК и езды на картошку.

От штрафного броска и от сына полка,
от мичуринских слез, от наркомовских дочек,