Высокие ступени

Остановка. Вагон проводник открывает. Душа
Вышла в мятом своём и куда-то идёт не спеша
По воде ли, по суше… Ты выпустил слово. Ты сам
Что-то плёл о таком полуночникам и поездам.
Смотрит ангел-очкарик-двойник-одиночка на юг,
Нет в печурке огня, тот, что бился, отбился от рук…
Паровоз постоит и, заправившись сказкой морской,
Станет слушать опять, как тоскует твой голос живой.

«Сад говорил на языке жар-птицы…»

Сад говорил на языке жар-птицы,
Которая вчерашней сказкой снится
И, как всегда, сулит жемчужный клад.
Возможно всё, когда листвой смущённой
Нагнётся жизнь и мальчик изумлённый
Обнимет в сновиденье яркий сад.

Сад скажет: что ты потерял, ребёнок,
Тебя как будто видел я спросонок
И забывал в потерянной листве?
Кого ты ищешь, твой Мегрэ из книжки,
Скурив две трубки, не откроет фишки:
Кто твой отец? И с кем ещё в родстве?

Глаза отводит старый сад, а ветер
Перебирает тех, кого приметил,
Когда смотрел, как дождь смывает все
Следы того, кого признал бы малый,
Селена впишет грустный взгляд в сценарий
И остановит луч на той слезе,

Что спрятана в подушку. Мальчик вырос…
Отец – душа на ветер, торс – на вынос,
И мать ни взглядом, ни молчаньем не
Поможет больше. Там за облаками
Вздыхает Тот, Кто вместе с рыбаками…
Сад с головой в рубиновом огне.

Неизвестный поезд

Когда остановится поезд – случится весна,
И трав малахитовых небо коснётся лучами,
И ночь будет старым диспетчером осуждена,
И жизнь постоит пять минут под большими часами.

На скромном вокзале последний смещается снег,
На ветке молчанья в жилетке нефритовой птица,
На трёх облаках нацарапан туманный хештег,
Кто первый заметит в вагон голубой превратится,

И будет с гармошкою «катится, катится…» петь
В дуэте с худым крокодилом, очкариком Геной,
О счастье, с которым, обнявшись, легко умереть,
Смирившись, как будто буддист, с непростой переменой.

Когда остановится сердце железное и
Вдохнёт передышку, то вытянут шеи деревья,
И выйдет волшебник, раздарит подарки свои,
И музыкой брызнет мобильник с повтором припева.

Когда остановится скорый, посмотришь в глаза
Себе молодому, носящему с лёгкостью тело,
В застиранной кофте душа прометнётся скользя,
А выйдет в стране пармезана: метро «Трокадеро»,

А там одиночка, наркушник, сновидец, клошар,
Безумец и лузер, целуя в зелёные губы
Старуху с косой, тихо скажет: «Прекрасен кошмар,
Когда мертвецы дуют марши в стеклянные трубы».

Опять в ожиданьи состава свернул не туда,
Дух лузера в ангелы вышел под зонтиком Бога,
В прошедшем столетье старуха телами сыта…
А поезд – дракон изумрудный – придёт в полвторого?

И выйдет весна… если выйдет… Не вороны про
Чудесную смерть говорят, а смешные химеры.
Твой поезд грядущего катится линии по,
Возможно, другой, не открытой ещё стратосферы.

Пастух кота

Единороги мокнут на снегу,
Листвой осенней пробуя укрыться.
Пастух кота промолвил: «Стерегу
Я облака, чтоб лучше видеть лица
Тех призраков, которые со мной
В тени деревьев вымокших до нитки…»
Свет межсезонья выкрашен листвой,
Того гляди зима войдёт в калитки,
Которые внутри тебя, внутри
Размытых и текущих парейдо?лий.
Мяучит кот и словно бы: «Смотри», —
Он говорит хозяину неволи.
Стерев сполна о сумерки бока,
Все три единорога обернулись
В темнеющие быстро облака
И влились в ряд фотоиллюзий улиц.
Цвет межсезонья – рыжая лиса